Читаем без скачивания Психология национальной нетерпимости - Юлия Чернявская

В XIX веке прогресс захватывал западные нации в целом и ассимилировал меньшинства в едином, быстро развивающемся национальном коллективе. В XX веке прогресс создает в незападных странах этнические анклавы и сталкивает их с медленно развивающейся крестьянской и ремесленной массой — это создает конфликты. Важно и то, что афро-азиатские страны хранят живую память перенесенных национальных унижений. Их европейская аналогия — скорее Германия, старые раны которой были растравлены Версалем, чем Англия. Но даже самые крайние европейские примеры не идут в сравнение с тем глубоким и недавним оскорблением национального достоинства, которое нес с собой колониализм. Как ни возмущали немцев союзники, как ни раздражало итальянцев австрийское господство, они никогда не наталкивались на надписи: «Собакам и немцам (или итальянцам) вход воспрещен». Все это в прошлом, но прошлое, если растравлять его, очень живуче. Во время мусульманских погромов в Гуджарате некоторые образованные индийцы, читавшие книжки по истории, говорили о реванше за проигранную тысячу лет назад войну с тюркскими завоевателями. Реванш заключался в том, что хамски оскверняли мечети и могилы мусульманских святых и около тысячи человек вырезали.

В социальном отношении афро-азиатские массы едва вышли — и часто не совсем еще вышли — из положения, близкого к рабскому. А рабство, как говорил еще Гомер, отнимает у человека лучшую часть его доблестей. Нужны десятки, а может быть, и сотни лет уважения к гражданским правам, чтобы воспитать чувство неприкосновенности человеческой личности.

Наконец, последнее по счету, но не по важности: стремясь сплотить нацию, многие правительства и партии афро-азиатских стран прямо поощряют ксенофобию. Особенно этим злоупотребляют диктаторские режимы. Сталинская политика «борьбы с космополитизмом» — отнюдь не исключение. Игроки, видящие на один ход вперед, не предполагают, что отдаленные последствия политики «козла отпущения» могут обрушиться на тот народ, который таким образом сплачивают. Раньше писали об осквернении еврейского кладбища. Сегодня уже оскверняют русские кладбища, и русские бегут от погромов.

Померанц Г. Долгая дорога истории. «Знамя», М., 1991, № 11, с. 183–187.

Алексей Цюрупа. Ксенофобия как проявление инстинкта этнической изоляции

Говоря о национализме, важно подчеркнуть его биологическую основу и затем определить культурный смысл этого феномена. На мой взгляд, причина национализма тесно связана с механизмом происхождения видов. Любое животное в силу мутации (разового изменения хотя бы одного гена) обретает новые признаки. Все они сначала проявляются в поведении, а уж потом во внешности. Сородичи всегда воспринимают новый признак как уродство, причем вне зависимости от того, вреден ли он или полезен. Лучше перестраховаться, подсказывает природа — и урода избегают, боятся, убивают. В действие вступает охранительный инстинкт этологической изоляции.

Однако если «урод» все же включился в процесс размножения, сохраняется и новый ген. Эту особенность генов — не теряться — называют «правилом Харди». Новый ген обычно слаб, «рецессивен». Он может снова проявиться вовне (в первую очередь, как уже говорилось, в особенностях поведения, которые тоже обусловлены генетически) только тогда, когда у детеныша нет выбора: и от отца, и от матери он унаследовал одинаковый уродливый, «рецессивный» ген. (Во всех других случаях проявляется старый, сильный, т. е. «доминантный» ген.). И начинается проверка на полезность. Если обладатель нового признака получает благодаря нему какую-то выгоду по сравнению с сородичами, у него повышается вероятность прожить дольше других и оставить больше потомства. Носители нового гена размножаются, процветают и, в конце концов, уже обладатели прежних «нормальных» генов начинают казаться уродами, с которыми мутанты стараются не смешиваться. Так кладется начало новому биологическому виду.

Эволюционная роль внешних отличий (не только телесных, но и поведенческих) заключается в охране вида от нововведений до тех пор, пока они не прошли проверки на полезность. А пройти такую проверку можно только описанным выше способом, т. е. обособившись в новый вид. Передача наследственной информации от родителей детям все время чревата неожиданными ошибками. Генетические ошибки можно сравнить с неизбежными и зачастую непредвиденными опечатками типографского набора, но только такого набора, который не подлежит корректуре, ибо видеть собственные гены и хромосомы и тем более корректировать их, не дано ни одному представителю животного мира. В результате ошибки закрепляются по мере смены поколений.

Прежде, чем получить соматическое выражение, любая «генетическая опечатка», повторю еще раз, проявляется в поведении животного. Например, близкие виды чаек различием в позах и криках как бы говорят друг другу: «Смотри! Я чужая. Со мной лучше не играть и не спариваться». Другой пример этологической изоляции — взаимоотношения кошек и собак. Оба семейства, собачьих и кошачьих, произошли от одних предков. С давних пор помесь между ними невозможна, но прежде чем их отделила генетическая изоляция, их развело поведение. И до сих пор эти существа, как мы хорошо знаем, не могут найти общий язык.

Вот этот инстинкт этологической изоляции и пробивается сквозь тонкую пленку слабой образованности и низкой культуры участников националистических движений. Однако, почему в человеческом обществе подобный инстинкт, как я утверждал выше, вреден и бессмысленен? Потому что генетическая эволюция вида практически прекратилась, как только внегенетическая информация (знание) стала сказываться на жизненном функционировании особи сильнее, чем информация генетическая, наследственная. Ибо знание генетически не передается. Прекращение генетической эволюции нашего биологического вида связано с его становлением в качестве разумных существ, вследствие чего отбор определяется разумом, а не биологической силой.

Из прекращения биологической эволюции вытекает важнейшее в проблеме национализма и нацизма следствие: все человеческие расы и племена — существа одного вида. Инстинкт этологической изоляции действует в человеке вхолостую. Ему нечего и незачем защищать. Ксенофобия — ненависть к другим, непохожим на тебя — среди людей беспредельно вредна. Она оказывается причиной войн, братоубийственных конфликтов, служит оправданием самых бесчеловечных режимов. В развитой идеологической форме национализма ксенофобия специфически организует время и быт. Пораженные национализмом люди склонны к воинственности даже в дни мира. Они день и ночь готовятся к войне, накачивая мускулы и боевой дух, из-за чего им просто не хватает времени на нормальное образование, на усвоение культуры. Как правило, солдаты националистических правительств духовно ущербны и невежественны. Самый страшный грех национализма — отвлечение сил народа, в первую очередь молодежи, от полноценного систематического образования, от творчества и культурного созидания.

Ксенофобия — ненависть к чужому — составляет один полюс национализма, другим его полюсом является патриотизм — предпочтение своего. Попытаемся кратко ответить на вопрос: оправдан ли патриотизм? Задумаемся: уголовник, укрывающий подельника от правосудия, — патриот, т. е. патриот своей шайки? Наверное, патриот. И дважды преступник — по своим деяниям и как сокрыватель преступления. Так что императив добра и зла, думается, все же важнее императива «свое-чужое». Иными словами, пока патриотизм — инстинкт (воссоздающий вместе с ксенофобией единый психологический и идеологический комплекс), — он является несомненным злом. Когда же национальное чувство дополняется разумом и нравственным чувством, когда оно допускает трезвую научную и строгую моральную критику по отношению к себе, тогда оно перестает быть злом, но тогда оно и не ищет особых наименований для идейного самоутверждения, тогда оно остается просто чувством, как дружеская симпатия или любовь.

Цюрупа А.И. Национальный инстинкт как предмет научного исследования. «Полис», М., 1997, № 1.

Лев Гумилев. Психологическое несходство этносов

Когда какой-либо народ долго и спокойно живет на своей родине, то его представителям кажется, что их способ жизни, манеры, поведение, вкусы, воззрения и социальные взаимоотношения, т. е. все то, что ныне именуется «стереотипом поведения», единственно возможны и правильны. А если и бывают где-нибудь какие-либо уклонения, то это — от «необразованности», под которой понимается просто непохожесть на себя. Помню, когда я был ребенком и увлекался Майн Ридом, одна весьма культурная дама сказала мне: «Негры — такие же мужики, как наши, только черные». Ей не могло прийти в голову, что меланезийская колдунья с берегов Малаиты могла бы сказать с тем же основанием: «Англичане — такие же охотники за головами, как мы, только белого цвета». Обывательские суждения иногда кажутся внутренне логичными, хотя и основываются на игнорировании действительности. Но они немедленно разбиваются в куски при соприкосновении с оной.