Читаем без скачивания Негодяй из Сефлё - Пер Валё

Его отнюдь не терзало смутное предчувствие. Просто эта мысль приходила к нему каждое утро с тех пор, как он восьмилетним мальчишкой, почистив зубы, безрадостно тащился в школу Бромса на Стурегатан.

Леннарт Колльберг лежал у себя в постели и видел сон. Сон был не из приятных, снился уже не впервые, и всякий раз он просыпался весь в поту и говорил Гюн:

— Обними меня, я видел страшный сон.

И Гюн, вот уже пять лет его жена, обнимала мужа, и тогда он сразу забывал про страшный сон.

Во сне его дочь Будиль стояла у раскрытого окна на шестом этаже. Он пытался броситься к ней, но ноги не слушались, и девочка начинала падать из окна, медленно, как при замедленной съемке, и кричала, тянула руки к отцу, а он изо всех сил рвался к ней, но ноги не повиновались, девочка все падала, падала и, не переставая, кричала.

Он проснулся. Крик, услышанный во сне, обернулся дребезжащим звонком будильника, и, открыв глаза, он увидел, что Будиль сидит верхом на его ногах.

Сидит и читает «Кошкину прогулку». Ей было три с половиной года, и читать она, конечно, еще не умела, но и Гюн, и он столько раз ей читали, что и сами уже выучили книжку наизусть.

Вот и сейчас Будиль шептала:

Синеносый старичокШел в дерюжке сквозь лесок.

Колльберг закрыл будильник, и девочка, смолкнув на полуслове, закричала: «Доброе утро!» — высоким, ясным голоском.

Колльберг повернул голову и взглянул на Гюн. Та все еще спала, натянув одеяло до самого носа, и ее темные густые волосы чуть увлажнились у висков. Он прижал палец к губам и шепнул:

— Тише, не разбуди маму. И слезай с моих ног, мне неудобно. Иди сюда, ложись рядом.

Он слегка подвинулся, чтобы Будиль могла залезть под одеяло между ним и Гюн. Она сунула ему книгу и уткнулась головой ему в подмышку.

— Читай, — приказала она.

Он отложил книгу и ответил:

— Сейчас не буду. Ты газету принесла?

Она с размаху уселась ему на живот и ухватила газету, лежавшую на полу, перед кроватью. Он закряхтел, поднял Будиль и уложил ее на прежнее место. Затем он развернул газету и начал читать. Когда он добрался до иностранной хроники на двенадцатой полосе, Будиль сказала:

— Папа…

— Угу-м.

— Папа, а Иоаким обкакался.

— Угу-м-м.

— Он стащил пеленку и наделал прямо на стенку, да так много.

Колльберг отложил газету, снова закряхтел, вылез из постели и прошел в детскую. Иоаким — ему был год без малого — стоял в решетчатой кроватке. Завидев отца, он выпустил из рук перекладину кровати и с шумом плюхнулся на подушку. Насчет стенки Будиль, к сожалению, не преувеличивала: так все и было.

Колльберг взял мальчика под мышку, потащил его в ванную и облил из гибкого шланга. Затем он завернул малыша в купальную простыню и уложил его рядом со спящей Гюн. Постельное белье и пижамку он прополоскал, замыл спинку кровати и обои, достал чистый полиэтиленовый подгузник и пеленку, и все это время Будиль вертелась под ногами. Она была очень довольна, что теперь отец сердится не на нее, и демонстративно охала по поводу ужасного поведения братца. Покуда Колльберг наводил порядок, время перевалило за половину восьмого, так что ложиться снова уже не имело смысла.

Когда он вошел в спальню, у него сразу улучшилось настроение. Гюн проснулась и играла с Иоакимом. Она согнула ноги в коленях, а малыша взяла под мышки, и он, как с горки, съезжал с ее колен на живот. Гюн была красивая темпераментная женщина. К тому же умная и с хорошим характером. Колльберг всегда мечтал жениться на такой, как Гюн, и не желал удовольствоваться меньшим, хотя женщин на своем веку повидал немало. Когда он наконец встретил Гюн, ему стукнул уже сорок один год, и надежда почти покинула его. Гюн была четырнадцатью годами моложе и, право, стоила того, чтобы ее дожидаться. Их отношения с первого дня развивались естественно и просто, без каких-либо осложнений.

Гюн улыбнулась мужу и подняла сына, а тот даже загукал от удовольствия.

— Привет, — сказала Гюн. — Ты его вымыл?

Колльберг дал ей полный отчет.

— Бедняжка! Приляг хоть ненадолго, — предложила она, взглянув на часы. — У тебя еще есть время.

Вообще-то говоря, времени у него не было, но он легко поддавался на уговоры. Он лег рядом с ней, просунул руку под ее шею, потом опять встал, отнес Иоакима в детскую, поставил его на почти высохший матрац, надел ползунки и махровую распашонку, кинул в кровать несколько игрушек и вернулся к Гюн. Будиль сидела на коврике в гостиной и играла в скотный двор.

Через некоторое время она вошла к ним, поглядела и сказала довольным голоском:

— В лошадки, в лошадки! Папа будет лошадка.

После чего она попыталась сесть на него верхом, но он выставил ее и запер за ней дверь. Теперь дети им не мешали, и, проведя некоторое время наедине с женой, он задремал в ее объятиях.

Когда Колльберг подходил к своей машине, часы на Шермарбринкской станции подземной дороги показывали восемь часов двадцать три минуты. Садясь в машину, он помахал Гюн и Будиль, стоявшим у кухонного окна.

Чтобы попасть в Вестбергаллее, ему незачем было ехать в город, он мог добраться туда через Орсту и Энскеде и тем самым избежать «пробок».

Сидя за рулем, Леннарт Колльберг громко и очень фальшиво насвистывал ирландскую народную песню.

Сияло солнце, в воздухе чувствовалась весна, и в садах, мимо которых он проезжал, расцветали крокусы и гусиный лук. Леннарт Колльберг находился в отличном расположении духа: если не произойдет ничего непредвиденного, он на работе не задержится и вскоре после обеда сможет вернуться домой. Гюн съездит к Арвиду Нордквисту, купит чего-нибудь вкусненького, и это вкусненькое они съедят, когда уложат детей. Даже после пяти лет совместной жизни оба считали, что по-настоящему хорошо провести вечер можно только дома, только вдвоем, приготовить что-нибудь вкусное и потом долго сидеть, есть, пить, разговаривать.

Колльберг очень любил хорошо поесть и выпить, не диво, что с годами он поднакопил лишний жирок, или слегка раздобрел, по его собственному выражению.

Но тот, кто вообразил бы, будто Колльберг из-за «округлости форм» утратил былую подвижность, рисковал жестоко ошибиться. Колльберг мог проявить неожиданное проворство и до сих пор владел техникой и навыками, которые приобрел в бытность парашютистом.

Колльберг перестал насвистывать и начал размышлять над проблемой, которая занимала его последние годы. Ему все меньше нравилась его профессия, он охотно бросил бы ее вообще. Проблема и раньше была не из легких, а стала еще сложней потому, что год назад его назначили инспектором уголовной полиции и, соответственно, положили более высокое жалованье. Не так-то просто инспектору уголовной полиции сорока шести лет от роду найти хорошо оплачиваемую работу не по специальности. Гюн, правда, говорила, что ей плевать на деньги, что дети скоро подрастут и тогда она снова пойдет работать. Кроме того, она уже теперь не теряла времени даром и за четыре года сидения дома выучила еще два языка, а значит, и платить ей будут больше, чем прежде. До рождения дочери она была старшим секретарем и может в любую минуту получить хорошо оплачиваемое место, только Колльберг не желал, чтобы ей пришлось вернуться на работу раньше, чем ей этого в самом деле захочется.

Кроме того, он с трудом представлял себе, как это он будет выглядеть в роли пенсионера.

Несмотря на природную лень, он тем не менее испытывал потребность в активной и разнообразной деятельности.

Ставя машину в гараж Южного управления, Колльберг вдруг вспомнил, что Мартин Бек по субботам выходной.

«Отсюда следует, что, во-первых, придется проторчать здесь целый день, а во-вторых, поблизости не будет ни одного толкового человека, с которым можно отвести душу», — подумал Колльберг, и настроение у него сразу испортилось.

Чтобы как-то себя подбодрить, он в ожидании лифта снова начал насвистывать.

XII

Колльберг не успел даже снять пальто, как зазвонил телефон.

— Да, да, Колльберг слушает… Что?

Он стоял за своим столом, заваленным бумагами, и смотрел в окно невидящим взглядом. Переход от прелестей семейной жизни к мерзостям службы не совершался у него так просто и естественно, как у других, у Мартина Бека например.

— В чем дело? Так, так. Нет, значит? Хорошо, скажите, я буду.

Снова вниз к машине, и на сей раз уже нечего даже надеяться избежать «пробок».

На Кунгсхольмсгатан он прибыл без четверти девять. Машину поставил во дворе. В ту минуту, когда он вылезал из машины, Гюнвальд Ларссон сел в свою и уехал.

Они молча кивнули друг другу. В коридоре он встретил Рённа. Тот сказал:

— А, и ты здесь.

— В чем дело?

— Кто-то прирезал Стига Нюмана.

— Прирезал?

— Да, штыком, — озабоченно сказал Рённ. — В Саббатсберге.

— Я Ларссона встретил. Он что, туда поехал?

Рённ кивнул.

— А Мартин где?