Читаем без скачивания Басманная больница - Георгий Федоров

Марк Соломонович вскинулся и густым басом произнес:

- В той же главе сказано: "Упорство невежд убьет их".

- Не пойму я,-с досадой сказал вдруг Дмитрий Антонович, вмешавшийся в этот богословский спор,- что это вы оба лопочете? А только чую: чтой-то не то.

- Это вам мерещится, почтеннейший,- насмешливо улыбнулся адвокат,праздный мозг, знаете ли,-это мастерская дьявола. Так что вы не напрягайтесь.

- У, недорезанные,-с ненавистью прошипел Дмитрий Антонович, повернулся своим грузным телом, накрылся одеялом и, как он не раз говорил мне, наверно, подумал: "Занесло меня в этот зверинец, мог бы сейчас в Кремлевке лежать среди своих... Надо же, уговорили: лучший уролог в стране. Сгноить их бы всех, лучших, все равно толку от них не добьешься.

Небось в душе хихикают, смерти моей дожидаются.

Да, все прахом идет с тех пор. как родной отец умер.

Да, крутенок был хозяин, а как с нами со всеми можно? Теперь плачутся многовато подчищал. А кто бы иначе на Волго-Доне, на всех великих стройках коммунизма вкалывал? Наши знали, кого брать, а когонет. Вот меня же никто не тронул... Теперь-то что делается, повылазили отовсюду всякие... Пока только шепчутся, а того гляди и до дела дойти может". При этой мысли Дмитрия Антоновича стал бить озноб, но он вернул себе самообладание привычным рассуждением: "Появится новый хозяин, обязательно появится. И все эти погрызут мерзлую пайку и кайлом помахают". С этими приятными мыслями Дмитрий Антонович, гоня привычный уже, но все равно жуткий страх, мирно уснул.

...С каждым днем я поправлялся, и вот уже наступило утро, когда с трудом, -после десятидневной лежки, опираясь на Галю, встал. Голова у меня кружилась, ноги подкашивались, да и Галя вся дрожала.

Спотыкаясь друг о друга и поддерживая друг друга, мы добрели до открытого окна. Больничный сад, уже виденный мною много раз до операции, теперь показался каким-то особенно свежим и красивым. Обратно до койки я дошел сам и сказал порозовевшей Гале:

- Спасибо, я не забуду, что с твоей помощью сделал здесь первые шаги.

- Так ведь и я с вашей помощью сделала здесь первые шаги...

...У меня еще продолжал в двух местах гноиться шов, но это было не страшно. Главная радость нашей палаты заключалась в том, что явно лучше стало Павлику. Он уже не прокусывал до крови нижнюю губу, чтобы не стонать. А синие твердые бугры, образовавшиеся на ней, Мария Николаевна постепенно сводила какими-то припарками и мазями. Даже взгляд Льва Исааковича светлел, когда он смотрел на Павлика, и, видимо, стало отпускать его немного то напряжение, которое, как мы заметили, появлялось у него всякий раз, когда он подходил к Пашкиной кровати.

Однажды Лев Исаакович сказал:

- Ну, что, Павел Васильевич, еще посидим за баранкой? - И Павлик растянул в улыбке не совсем зарубцевавшиеся губы. Когда профессор ушел, Марк Соломонович изрек торжественно:

- Еще царь Соломон призывал: "Спасай всех взятых на смерть!"

Надевая огромные роговые очки, он стал читать Павлику вслух попеременно "Три мушкетера" Дюма и "Блуждающие звезды" Шолом-Алейхема. "Тискать романы", как выражался Павлик, которого оба эти романа приводили в восторг.

Даже у Ардальона Ардальоновича менее серым стало лицо и не такими набухшими мешки под глазами. Он все чаще вступал в шуточные пререкания с Марком Соломоновичем. Мустафа во время своих молитв - а их было в сутки несколько - время от времени поглядывал на Павлика. Совершенно очевидно.

что он за него благодарил Аллаха. Только Дмитрий Антонович еще больше мрачнел и замыкался в себе.

На все попытки расшевелить его, которые мы время от времени предпринимали, либо отмалчивался, либо невнятно, но зло ругался. Ругал он и свою кроткую жену - полную женщину с курносым носом и добрым круглым лицом. Она навещала его по два-три раза в неделю, неизменно приносила домашние пирожки с мясом и другую приготовленную ею снедь. В ответ на ругань она только шумно вздыхала.

Регулярно приходила гостья и к Ардальону Ардальоновичу - молодая и очень красивая женщина с тихими зелеными глазами и каштановыми волосами, собранными сзади в большой пучок. Обычно они тут же выходили в сад. Если же Ардальону Ардальоновичу было плохо, то женщина садилась около его кровати и они о чем-то шептались. Сквозь сетку частых морщин, покрывавших его лицо, просматривались черты сходства с молодой женщиной. Возможно, она была его дочерью, но он никому из нас ее не представлял. А получить от адвоката какие-нибудь сведения можно только тогда, когда он этого сам хочет.

К Мустафе время от времени наведывались какието люди, всегда разные, и он неизменно выходил с ними в сад.

Меня тоже часто навещали друзья. Особенно дорого мне было внимание и привязанность дочери старого друга, Володи Берестецкого, милой и застенчивой Тани. Когда она кончила десятый класс, отец, выдающийся физик-теоретик, перевез ее из Ленинграда в Москву в свою новую семью. Таня, попав в непривычное для нее общество интеллектуалов, растерялась и замкнулась. Может быть, потому мне были особенно дороги ее доверие и привязанность.

Павлика и Марка Соломоновича навещать, видимо, было некому.

Да, главное все-таки заключалось в том, что Павлику стало лучше. Общий тонус в палате поднялся, а тут еще вскоре и я вслед за остальными стал выходить в больничный сад. Нагноение в боку меня не слишком беспокоило. А вот у Марка Соломоновича боли усилились. Я настоял на том, чтобы он пошел и сказал об этом Дунаевскому. Он вернулся очень не скоро и только отмахнулся от моих вопросов. Однако через несколько минут сам же вызвал меня в коридор и зашептал:

- Льва Исаакович сказал, что у меня в мочевом

пузыре остался еще один камень. Раиса Петровна во время операции, да простит ее господь, его не заметила.

- Ничего себе,-огорчился я,-но почему вы говорите об этом шепотом и в коридоре? И что решил делать Лев Исаакович?

Марк Соломонович посмотрел на меня как на круглого дурака и сердито проворчал:

- Ты думаешь, что у этого несчастного мальчишки слишком мало забот? А Льва Исаакович ничего не решил, он сказал, что решать должен я.

- Как вы?-снова не понял я, и Марк Соломонович, метнув в меня негодующий взгляд, сердито сказал:

- А вот так, я. Либо надо снова делать операцию, хотя и от первой шов еще не совсем зажил. А еще можно всунуть туда шипцы и попробовать раздробить ими камень. Он тогда превратится в песок и сам выйдет. Только будет очень больно-так он сказал. Кула совать щипцы, что раскалывать, ты понимаешь, Гриша?-развел он руками.-И к тому же я сам должен решать, что выбрать, как будто это я доктор медицины. Помоги мне, Гришенька. Я старый, глупый сапожник, что я могу выбрать?

- Хорошо, попробую,-озадаченно сказал я,- только давайте вернемся в палату. Мне надоело торчать в коридоре.

В палате, делая всякий раз таинственное лицо, Марк Соломонович каждые несколько минут подходил ко мне и паровозным шепотом спрашивал:

- Ну?

Как ни крепок был старый сапожник, но семьдесят пять лет это не шутка. Вторая операция была бы делом рискованным, и на очередной вопрос я твердо ответил:

- Щипцы.

Марк Соломонович посмотрел на меня в замеша

тельстве, а потом, еще больше размахивая руками, чем обычно, закричал:

- Нет. вы поглядите на него! Он дает советы, что делать с живыми людьми! Как вам это нравится? Ты, Гришка, понимаешь только в людях, которые умерли во времена Моисея и от них одни косточки остались.

Конечно, их можно резать ножом, а кому охота-и пилить ножовкой.

- Да я вовсе не настаиваю,-недоуменно ответил я,-вы же сами спрашивали моего совета! А по правде говоря, я и сам не знаю.

- Он не знает!-сардонически воскликнул Марк Соломонович.-Он, видите ли, не знает! Государство истратило на его учебу столько денег, что можно было новый корпус построить, а он не знает! Он - доктор наук и не знает. Как вам это понравится? Значит, я, старый сапожник, должен сам все решать! Каково?

Вся палата заинтересованно прислушивалась к нашей перепалке. Ардальон Ардальонович даже спросил в чем дело. Но Марк Соломонович только мотнул

головой.

- Ну, хорошо,- миролюбиво предложил я,- может быть, тогда-операция?

- Ты что, рехнулся?-завопил Марк Соломонович-Ты, мешигенер. ты, цудрейтер! Ты меня, как Исаака, хочешь под нож подставить?

- Черт побери,-разозлился я,-да я вам с самого начала сказал, что щипцы, но вы же принялись на

меня орать!

- Гришенька,-внезапно переходя на какой-то вкрадчивый, жалобный тон, спросил Марк Соломонович,-ты вправду так думаешь?

Когда я подтвердил, Марк Соломонович молча выскочил в сад.

-Чего старик мается?-требовательно спросил Павлик, и мне пришлось ему, да и всей палате, рассказать в чем дело.

- Клево,-одобрил мой совет Павлик и деловито добавил:-Надо бы ему стакан высосать перед тем, как Лев Исаакович в него со щипцами полезет.

Однако Марк Соломонович еще почти сутки колебался, прикидывал, то беспомощно разводил руками, то пожимал плечами. Когда я попытался узнать, почему он ничего не говорит, он отделался от меня тольто цитатой из своего любимого царя Соломона: "При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои - разумен".