Читаем без скачивания Гелиополь - Эрнст Юнгер

Хотя ряды и сомкнулись при виде мертвого, однако разделение сил просматривалось четко. Офицеры и чиновники Проконсула с трудом скрывали свое неудовольствие. Их, воспитанных в духе открытой, легальной власти, беспокоило все то негласное, двусмысленное, что было свойственно действиям Ландфогта. Грязные злодеяния смущали их. К тому же они чувствовали, что это оскверняет военный мундир. Знал это, конечно, и мессир Гранде, поэтому он и форсировал тот гнусный инцидент, превратив его в спектакль для них. Пусть никто из этих чистоплюев не воображает, что он не замечает их реакции. Но, с другой стороны, он и своих головорезов облачил в те же мундиры, чтобы их чествовали наравне с теми, кто защищает народ и отечество. Вот в какое положение были поставлены старые офицеры, словно попавшие на званый пир, начавшийся в традициях, приличествующих высшему обществу, куда затесался кое-кто из гостей с сомнительным прошлым. Когда же высшее общество встало из-за стола, эти последние впустили исподтишка в зал своих сторонников. Высокие гости еще пытаются сделать вид, что ничего не замечают, обратить в шутку или даже осудить происходящее, но в душе они уже знают, что насильники захватят позиции и вытеснят их. И ах! — они уже не уверены, стоило ли так неосмотрительно допускать их в зал и вообще хозяева ли они еще этого дома? Кто-то еще беспокоится о целостности фамильного серебра или спорит о том, позволяет ли этикет курить перед десертом, а в дверях уже вырос некто с приплюснутой квадратной головой. И тогда всем становится ясно, что час их пробил. Спор утихает. Молча расходятся они, думая только об одном: кто и как расправится друг с другом.

В Гелиополе события тем временем приняли такой оборот, что Ландфогт, с политической точки зрения, уже забрал власть в свои руки, хотя реально она все еще была у Проконсула. И, опираясь на это, он мог устанавливать в любом пункте, где ему заблагорассудится, свой порядок — однако именно только в отдельных пунктах, поскольку в целом порядка становилось все меньше и меньше. Соответственно и его офицеры чувствовали себя вольготно только на ограниченной территории — в своих штаб-квартирах, укрепленных гарнизонах и на островах, хранивших верность Проконсулу, — там они были среди своих. В принципе все они уповали на войну, надеясь, что она отдаст всех этих демагогов в их руки. Ландфогт со своей стороны тоже торопил войну, от которой ждал роста беспорядков и дальнейшего распада общества. Прогноз был самый наилучший: в исходе не сомневались ни Проконсул с частью своего штаба, ни кое-кто из глав могучих каст, например Орион. Поэтому они стремились так настроить войска, чтобы те в случае конфликта ввязались бы лучше в гражданскую войну, чем за пределами границ. Это, правда, предполагало согласованность действий с внешними силами прежде всего с Доном Педро, президентом Астурии. Переговоры по этому вопросу и были целью поездки Луция в Бургляндию, замаскированной под отпуск.

В свою очередь ученые-исследователи, такие, как Фернкорн, Горный советник и Орелли, в открытую высказывали свое возмущение положением дел. Что для касты военных безупречность оружия, то для ученых свобода научного исследования, не подвластного никаким иным законам, кроме объективных, вроде оптического излучения. Ландфогт же, напротив, стремился поставить ученых в положение зависимых служащих, унизить их до роли технического персонала и даже превратить в фальсификаторов. С каждым днем его требования и воля все больше вторгались в их деятельность. Уже и в университетах нашлись умы, которые не просто признавали приоритет власти, но и рьяно работали над логическим обоснованием такого положения. Правда, справедливости ради следует сказать, что и наука сама по себе во многом утратила свой престиж; упадок был повсеместным.

Очевидным сейчас было, что при виде этого трупа всем стало ясно, насколько силен противник и скольких он уже перетянул на свою сторону. Увидев его, они все сплотились, и Луций не имел права выделяться. Давно уже прошли те времена, когда все или хотя бы большинство в открытую становились на сторону того, над кем было совершено злодеяние. Теперь это нужно было делать в одиночку.

«Голубой авизо» шел теперь полным ходом, приближаясь к выходу из пролива Кастельмарино перед его впадением в Гелиопольский залив. Рифы остались позади, а слева по борту выросла серая сторожевая башня, каких на этом побережье во времена морского разбоя сооружалось великое множество, отчасти для наблюдения за морем, отчасти в качестве площадок для разведения ночного огня. Проконсул разместил тут небольшой отряд для наблюдения за Кастельмарино. Порою случалось, что он опротестовывал аресты; поэтому ему хотелось иметь информацию о том, кого перевозят на остров.

Сторожевая башня стояла на выдававшемся в море утесе острова Виньо-дель-Мар, находившегося по другую сторону пролива Кастельмарино. Только на Виньо-дель-Мар не было рифов; светлая полоса дюн отделяла остров от моря. На острове нещадно палило солнце, выжигая серое лессовое плато. С тех пор как здесь стали заниматься виноградарством, земли эти были признаны лучшими для разведения винограда. Сами виноградари жили здесь в маленьких хижинах с глубокими подвалами и были искусными мастерами по выращиванию лозы, работа в винограднике была для них радостью. Им был известен весь путь винограда от его жизни на солнце до брожения в чанах в погребах, и его дальнейшее чудесное превращение тоже, когда дух его, возродясь в вине, радовал душу весельчака-кутилы. Они производили золотистое вино, славившееся прекрасным букетом, вино достигало своей полной зрелости на пятом году. Знатоки восхваляли его, говоря, что радость Аполлона дополнялась в нем весельем Диониса: светлое начало спорило с буйством темного. Так и возница входит в азарт, погоняя стоя резвую четверку рысаков.

Был и еще один сорт — «веккьо». Виноград этот рос на острове только на одном склоне, а вино делали уже из побуревших, сморщенных и перезрелых ягод. С возрастом вино становилось все тоньше и изысканнее. Оно искрилось и играло, как янтарь; когда им наполняли бокалы, в воздухе разливался волшебный аромат. Его не пили во время оргий. Оно предназначалось для торжественных случаев и знаменательных событий, которыми отмечена жизнь. Им потчевали из одного кубка молодую чету на пороге к их брачному ложу. Его подносили князьям и пили в дни празднеств, его давали испить умирающему.

В южной части острова многие богатые гелиополитанцы построили себе в более счастливые времена загородные виллы в сельском духе, им тоже хотелось проследить на лоне природы за тайнами жизни виноградной лозы. Они приглашали к себе своих друзей на праздники местных пастухов и виноделов, а также на рыбную ловлю, когда тунцы косяками шли через пролив. С тех пор как Ландфогт обосновался на соседнем острове, веселья в здешних местах поубавилось. Виллы опустели, стены и увитые виноградом беседки пришли в запустение, а статуи в садах оплел дикий плющ. В жаркий полдень на мозаичных плитах грелись гадюки, а в ночные сумерки из круглых чердачных окон под крышами с башенками бесшумно вылетали в парк совы. В виллах по соседству со сторожевой башней поселились дозорные и давным-давно уже сожгли в каминах деревянные витые лестницы и обшивку холлов. Настенные росписи почернели от дыма. Там, где прежде собиралось изысканное общество для праздничного застолья, раздавались теперь пьяные возгласы и солдатские шутки, как на привале у костра.

Однако виноград все еще созревал в таком изобилии, что из лопнувших ягод сочился виноградный сок и капал, как кровь, в жаркий полдень на землю. Горожане еще навещали порой остров, прибывая в черных гондолах и разукрашенных лодках. Они чувствовали, что привычное вольное житье уходит — то ли от всеобщей ненависти, то ли от духовного обнищания. Они жили в печали, несмотря на роскошные покои, которыми владели; богатство таяло в их руках. Боги отвернулись от них. И тогда им подумалось: а не вернет ли им вино те золотые времена назад? И потекло вино рекой, и хлынуло вместе с ним былое раздолье. В вине нашли они согласие, и все, что разделяло их, опять исчезло. Времена, когда все люди были братья, вернулись вновь. Слышались песни, ставились на улице, как прежде, столы перед домами виноделов, под сенью рощ опять встречались влюбленные, а на узких дорожках между виноградниками вели беседы закадычные друзья, обняв друг друга. Мелькала догадка, какие глубокие и пламенные речи произносились ими, зажигательный дух которых, как искра, перекидывался на других: брожение умов приняло необратимый характер. Происходило сближение возрастов и полов.

Лодки и гондолы возвращались в город поздно ночью. Факельные огни и лампионы отражались в воде, плескавшейся под мягкими ударами весел. Далеко было слышно хоровое пение, сопровождавшее большие весельные лодки, звучала убаюкивающе нежная песнь гондольера, доставлявшего в порт влюбленную парочку. В ответ раздавались соленые шутки полуголых рыбаков, выходивших в море на ловлю осьминогов с горящими плошками на борту. Они приветствовали, потрясая своим трезубцем, влюбленных романтиков, изображая посланцев Нептуна. А далеко в гавани вертелись в небе огненные колеса и рассыпались брызгами пущенные в небо ракеты. В такие часы забывалось, сколько нищеты и опасностей таило в себе переживаемое ими время. Призрак смерти усиливал потребность в наслаждении. Ловили момент, как ловят, ныряя на опасную глубину, жемчужины. И праздничные оргии казались порой последним пиром перед всеобщим крушением.