Читаем без скачивания Вся палитра нежности - Светлана Демидова

– А что ж ты думала… – опять начал Колька, поскольку Галочка, похоже, окончательно потеряла дар речи. – Ты будешь меня соблазнять, а я потом – отдувайся?

– Я ничего такого не думала, – наконец разлепила губы девушка.

Колька надел брюки, рубашку и трикотажную безрукавку. Испачканную кровью майку смял в комок и засунул в глубокий карман своего бушлата, подняв его с пола, и глубокомысленно изрек:

– Вот! А надо было думать! Ну… в общем… я пошел, значит…

Галочка смотрела на него с таким изумлением, что Якушеву стало неловко. Он уже почти убедил себя в том, что Харина сама во всем виновата, но глаза девушки все еще были полны такого ужаса, что он вынужден был опять присесть к ней на кровать и сказать тоном старшего брата:

– Ничего страшного не случилось. Ты стала женщиной – только и всего. Это со всеми когда-нибудь случается. А эту тряпку… – Колька показал на испачканное покрывало, – застираешь, да и все! Никто ничего не узнает – вот увидишь!

После такой убедительной речи он даже потрепал Харину по обнаженному плечу, потом смачно чмокнул в щечку, еще раз сказал:

– Ну… я пошел… – И действительно пошел.

Когда лязгнул замок захлопнувшейся входной двери, Галочка поняла, что осталась одна со своим горем. Похоже, что неожиданно разгоревшаяся к ней любовь Якушева так же неожиданно закончилась. Вот вам – умри, но не давай поцелуя без любви! С любовью, оказывается, тоже не все можно позволять. Особенно если любовь только с одной стороны, а с другой… А что же такое было с другой? Галочка не знала, как называлось то, что испытывал к ней Колька. Зато она знала точно, что он больше никогда к ней не подойдет. Она к нему тоже. Она вообще никогда больше не приблизится ни к одному индивиду мужского пола. Она теперь знает, что они делают с девушками, и ей жаль всех тех дурочек, которые об этом даже не догадываются. Галочка видела, какими больными глазами на них с Якушевым смотрела Скобцева, понимала, что именно Люся испортила ей физкультурную форму, но теперь даже жалела соперницу. Еще бы! Люська наверняка думает, что Якушев будет ее только в губки целовать, а он…

Галочка слезла с родительской постели, сгребла в комок пикейное покрывало и пошла его застирывать. Она провозилась с ним весь вечер, суша над плитой, а потом еще и утюгом, но оно все равно оставалось еще влажным, когда родители вернулись с работы.

– Я пролила вам на постель чай, – пришлось сказать девушке. – Стирала вот… еще не до конца просохло…

Уставшая мать беззлобно пожурила ее и развесила покрывало досыхать на два стула, а отец так и вовсе ничего не сказал. Ему наплевать было на покрывало и на пролитый чай.

В этот вечер Галочка долго не могла заснуть. Она без конца прислушивалась к себе. Несмотря на то что некоторое количество ее собственной крови пролилось на пикейное родительское покрывало, никакой боли в том, интимном месте она не испытывала. Болело у нее в другом… Вернее сказать, она никак не могла определиться с тем, где болело. Выходило, что она болела как бы вся. В груди было тяжело и тоскливо. Она, Галочка, обманулась и испачкалась в чем-то таком, что гораздо хуже подтаявшего пластилина. Кроме того, ей почему-то казалось, что эта ужасная история непременно будет иметь какое-то нехорошее продолжение. Девушка не знала, какое, но уже заранее тревожилась и нервничала.

А на физкультуру она, пожалуй, больше не пойдет. Без кросса и прыжков в длину у нее в аттестате вместо пятерки получится четвертак. Ну и что? Ей же не нужна медаль… ни золотая, ни серебряная… Ей вообще больше ничего не нужно, потому что ничего хорошего в жизни ждать уже не приходится. Они с родителями жили довольно трудно и бедновато, и Галочка, начитавшись русской и зарубежной классики, очень рассчитывала на любовь, которая приподнимет ее над мрачной действительностью и унесет в заоблачные выси личного счастья. Вот оно какое – личное счастье! Не надо ей больше ничего, похожего на эту любовь. Да и не любовь это, а…

Снились Галочке ожившие музейные статуи, голые и белые. Они все хотели от нее того же самого, что и Якушев. Девушка пыталась убежать от них, но ноги, как это иногда бывает в снах, сделались ватными и непослушными. Правда, и статуи двигались как-то слабовато и Галочку не догнали, но проснулась она в поту и совершенно обессиленной, будто по-настоящему бежала от голых мраморных мужчин все пятьсот метров.

В школу идти не хотелось. И она бы не пошла, но аттестат, как ни крути, нужно получить. Хорошо, что учиться осталось уже меньше месяца.

Колька Якушев за весь школьный день не посмотрел в сторону Галочки ни разу. Ей и не надо было, чтобы он смотрел, но на нее постоянно пялились другие: Вербицкий и Скобцева. Выражение Сашкиного лица Галочке было непонятно, а на Люсином – четко читались торжество и большое моральное удовлетворение. Галочке же опять было жаль ее. Она, Люська, еще ничего не знает… наивная…

Когда Галя Харина шла с уроков домой мимо продуктового магазина, Сашка Вербицкий опять умудрился втянуть ее в нишу между пустыми грязными ящиками. Он пытался ей что-то сказать, но Галочка не слушала. Ее так трясло от ужаса и омерзения, что парень замолчал и отпустил рукава ее вязаной кофты, на которую девушка сменила свое страшненькое пальто ввиду весеннего тепла. Галя неслась от Вербицкого домой так быстро, что физрук непременно вывел бы ей пятерку в аттестате.

А потом для Гали Хариной начался сущий кошмар. Несколько раз ее ловили в темной подворотне дворовые хулиганы и говорили странные вещи.

– Ты же всем даешь! – противным липким голосом шептал ей на ухо Федька Потапкин, гроза и ужас Галочкиной улицы, а его вечный подпевала и оруженосец Гога Гусь при этом отвратительно ржал и делал непристойные жесты.

Каждый раз Галочке везло: в подворотне появлялся кто-нибудь из взрослых, и мерзавцев как ветром сдувало. Сначала девушка даже не очень понимала, что им надо и что такое она всем дает. Потом ее вдруг осенило: она поняла, что Колька Якушев кому-то рассказал, что произошло между ними. Наверняка какому-нибудь близкому другу, а тот проговорился. Нельзя даже представить, чтобы Якушев обсуждал детали их свидания с Гогой и Потапкиным.

Потом она научилась остерегаться и оглядываться. Если где-нибудь поблизости маячили Федька с Гусем, она обязательно поджидала кого-нибудь из взрослых и входила в подворотню или подъезд собственного дома только вместе с ними. Ей некому было пожаловаться, потому что никому нельзя рассказать то, что с ней произошло. Да и чего жаловаться, если действительно сама во всем виновата. Она вообще старалась думать о происшествии как можно меньше, но забыть не могла, потому что темная голова Якушева маячила перед ней на каждом уроке. А после школы он опять всюду гулял со Скобцевой. Галочка не ревновала. Ее любовь к нему вытекла вместе с той маленькой лужицей крови, осквернившей родительскую постель.