Читаем без скачивания «В институте, под сводами лестниц…» Судьбы и творчество выпускников МПГУ – шестидесятников. - Наталья Богатырёва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Необычайно популярны в 50-е годы в МГПИ были стихи Ю. Ряшенцева, написанные для знаменитых капустников-обозрений, которые ставили Ю. Визбор, В. Красновский, П. Фоменко. И шуточные:
«Ночи тёмные окрест. К нам в ярангу вор залез. Хорошо, что он залез не в родную МТС».
И лирические, проникнутые юношески романтической влюблённостью в родной институт и в друзей, верой в счастливое будущее:
Звёзды мигают в каждом окне,Напоминая из отдаленья,Что всё на свете имеет конец,И данная встреча – не исключенье.Не исключенье и этот год,И все четыре студенческих года.В зал этот новая юность войдёт,Но будет видна в ней та же порода,Порода студентов, немного шальных,Отважных, весёлых, настойчивых, смелых,И будут они, как и прежде, сильныИ в шутке, и в смехе, и в песне, и в деле…А песни останутся – наши с вами —Связавшие нас с этим домом навек,С нехитрым мотивом, с простыми словами,Они разлетятся по всей Москве…
Для одного из обозрений в 1953-м году Ю. Ряшенцев, Ю. Визбор и В. Красновский сочинили финальную песню, запев в которой был на мелодию популярного в 50-е годы блюза Семенова, а припев придумал В. Красновский. «Обозрение заканчивалось, – вспоминает Ю. Ряшенцев, – шло оно с большим успехом, зал хохотал. Но когда мы запели «Мирно засыпает родная страна…», воцарилась странная тишина, и нам показалось, что мы угробили спектакль. А потом раздались крики: «Песню! Песню!». С тех пор её поют, хотя мне лично очень стыдно за не слишком грамотный текст – во всяком случае, для студентов литературного факультета…».[27] Теперь эта песня признана официальным гимном Московского педагогического государственного университета и исполняется на всех торжественных мероприятиях МПГУ. Но тогда, полвека назад, беспечные мальчишки-студенты и представить себе не могли, что при первых звуках этой песни будет подниматься тысячный зал…
Своё педагогическое призвание Ю. Ряшенцев ощутил рано. В институте он вёл литературное объединение. А. Якушева вспоминала: «Он всегда разбирал стихи очень тактично и доброжелательно. Если стихи хорошие, то он их мог и покритиковать. А если плохие или вообще не угадывались, то он начинал обсуждать их таким образом (мы даже этот кусочек вставили в своё обозрение): «Ну а при каких обстоятельствах вы написали этот стих? При открытой форточке или закрытой? Днём или вечером?» Лишь бы продолжить обсуждение и не обидеть человека. Кстати, в обозрениях наших, которые мы делали уже без Визбора и Красновского, нам очень помог Ряшенцев. Стихи связующие написал…»[28]
Юрий Евгеньевич – щедрый человек. Мог запросто подарить удачную строчку. А. Якушева рассказывала, как написала песню «В институте под сводами лестниц», в которой были слова: «Или как в переулках Арбата прячет солнце закаты свои». Показала Ряшенцеву. Тот посмотрел и вое кликнул: «Тут же не так должно быть! Надо: «Как в кривых переулках Арбата»». «Будто кроссворд угадал!» – говорила Ада Адамовна.
После окончания института Ю. Ряшенцев несколько лет работал в школе. «Какой-то педагогический ум придумал собрать всех двоечников в одну школу, чтобы улучшить успеваемость в районе. И в одной школе собрались ребятишки из всех подворотен Центрального района города Москвы. Меня в эту школу позвал Макс Кусургашев. Директор нам сказал: «Ребята, если вы русскому языку их не научите – ничего. Главное, чтобы они никого не убил и». Когда я пришёл работать в эту школу, поначалу ученики разговаривали так: «Ну ты, педагог, потише, я тут партию выигрываю в шахматы».
Для начала нам надо было завоевать авторитет. У них ведь какие приоритеты? Футбол, гитара, блатная песня. Мы им доказали: то, что они поют, – это детский лепет, а вот настоящую блатную песню им Максим Дмитриевич Кусургашев споёт. Или вот иду после уроков – они на гитаре бренчат. «Что поёшь?» – «Песню» – «Какую песню?» – «Блатную» – «Какая же это блатная? Это нэповская песня, 20-е годы. Это не блатная песня». И они начинают слушать, им это интересно, про блатную песню. «А какая блатная песня?» – «А та, что я вам на дом задал сегодня» – «Как?!» – поражаются они. – «Вам что на дом задали? Главу в «Капитанской дочке», где пугачёвцы поют: «Не шуми ты, мати зелёная дубравушка…» Вот это настоящая разбойничья песня!»
Потом мы выиграли у них в волейбол. Они сказали: «Ну, волейбол – это для интеллигентов игра. Вот в дыр-дыр мы вас пометём!» (дыр-дыр – дворовый футбол). А среди нас были почти все – молодые преподаватели-разрядники. Естественно, обыграли их и в футбол: десятерых – впятером. Они таких учителей не видели и преисполнились к нам какого-то странного почтения, потому что мы всё делали лучше их – причём, на их поле. Потом организовали для них летние спортивные лагеря, водили на Волгу. Когда шли через деревни, предлагали местным сыграть в футбол… на молоко. Они выставляли два ведра молока, мы – ведро сухофруктов. И, как правило, мы выигрывали (у нас учились ребята, которые за «Локомотив» играли) и забирали и то и другое… Они нас обожали, после окончания школы долго звонили…»[29]
В 1962-м Ю. Ряшенцев был приглашён в журнал «Юность» на должность литературного консультанта. «Всё-таки я чувствовал, что моё дело-литература. Мне хотелось писать стихи. Но когда начал работать и сидел в кабинетике в редакции, долго не мог понять: это что, работа?! Можно в любой момент встать, пойти выпить кофе… А в классе 45 волков против тебя сидит, и с ними надо справляться».[30] Но и став известным поэтом, Ряшенцев оставался педагогом. Почти сорок лет вёл поэтический семинар, воспитывал будущих поэтов, среди которых много известных (А. Дидуров, И. Кабыш, В. Павлова, В. Иноземцева и др.). А в какой момент возникла у Ряшенцева любовь и тяга к большой поэзии?
«Первая настоящая, неплатоническая любовь к стихам возникла у меня к творчеству поэтов, которых сейчас ни в грош не ставят, но которые на самом деле были очень интересны. Это те немногие советские поэты, которые не стали верноподданными, не стали писать советские стишки. Это был Светлов. Это был Луговской с «Курсантской венгеркой». Это был Николай Тихонов с его сборниками «Брага» и «Орда». Я приобщил к нему Юрку Визбора, и тот страшно Тихонова полюбил… О них надолго замолчали, но они были, эти поэты!
Я пришёл к серьёзной поэзии, к тем, кто был запрещён и стал появляться в 50-е годы. Гумилёва я, правда, знал и раньше. Ахматову я читал, ничего не понимая, наизусть, вслух: «Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король». Стихи, которых она сама стеснялась, не любила. А мне они очень нравились. Ничего не понимал: кто там кому изменил, кто от кого родил, но мне нравилась сама музыка стиха. К Пушкину, Лермонтову и в особенности к Некрасову я был до поры до времени холоден, поскольку их нам читали в школе. Есенин интересовал больше, хотя и к нему я был довольно спокоен. Потом пришёл черёд переводной поэзии. Киплинга, которого чем хуже переводишь, тем он лучше выглядит. Берне в переводах Маршака. Потом появились Цветаева, Мандельштам. Пастернак был всегда, но был непонятен мне. Не было ключа. Я не понимал, что такое: «сад набит пиковой мастью воронья» или «вокзал – несгораемый ящик разлук». Потом, когда я прочёл статью Цветаевой о Пастернаке в её книге «Искусство при свете совести», многое стало понятным. К Маяковскому был довольно спокоен всегда. Долгое время меня интересовала техника стиха больше, чем содержание. Поэтика интересовала больше поэзии.
Ю. Ким, П. Фоменко, Ю. Ряшенцев, Г. Бабушкин, Л. Зиман в МПГУ
У нас одно время жил детский писатель Борис Владимирович Папаригопуло, один из самых умных людей, которых я знал. Он происходил из очень аристократической семьи и даже сидел за одной партой с цесаревичем в кадетском корпусе. А тогда ему негде было жить, и мама выделила ему комнату как старому другу. Он большое влияние имел на меня. Когда я пришёл к нему в очередной раз в растрёпанном виде с футбольного поля, он сказал мне: «Когда ты делом будешь заниматься? Что тебя интересует, поэтика? Ну и занимайся поэтикой! Бери словарь Квятковского…»[31]
И Юрий Евгеньевич занялся поэтикой. И наступил момент, когда счастливое сочетание таланта, ума, эрудиции, трудолюбия явило такие образцы поэзии, которые можно назвать совершенными. Потому что Ряшенцеву подвластно всё. Откуда берутся у него эти летучие строки, эти образы, рождающие живой, просторный, гулкий и ветреный мир? Каким чудом сопрягаются слова в фантастические рифмы, виртуозные строфы? Тут тебе верлибры и терцины, сонеты и… частушки. Он даже собственную строфу изобрёл, как, уж извините за сравнение, Пушкин – «онегинскую строфу»! И ведь не холодный эксперимент, а живая, страдающая и любящая душа видна в этих стихах! Юрий Ряшенцев – один из тех поэтов-шестидесятников, чей талант не оскудел и не иссяк. Он много и плодотворно работает и пишет всё лучше, пронзительнее и – прозрачнее, доступнее. И это хорошо, потому что лирика Ю. Ряшенцева в силу своей сложности, интеллектуальности известна гораздо меньшему числу людей, чем его песни.
