Читаем без скачивания Вернуться из ада! С победой и пленными - Александр Марков

Дальше располагалось бревно на подставках, по которому нужно было пробежать. Задача сама по себе несложная, если не учитывать, что поверхность бревна была настолько скользкая, что по ней трудно было сделать даже один шаг.

Строй перекладин, подвешенных на высоте двух с половиной метров над землей, но к этому препятствию руки уже успевали немного отдохнуть, а на нем отдыхали ноги.

Затем двухметровый щит, сбитый из обструганных досок. Он походил на кусок обычного забора, выпиленного из ограды какого-нибудь дома. Его выкрасили в зеленый цвет, но дождь, ветер и снег уже почти стерли краску, обнажив посеревшее, потрескавшееся дерево. Рингартен уцепился руками за его край, одновременно подтягиваясь, толкая тело вначале ногами, а затем и руками, так что он перемахнул через щит с такой легкостью, будто в подошвы ботинок вставили пружины.

Когда Игорь добрался до конца полосы препятствий, его сердце стучало так сильно, что казалось, сумеет пробить грудную клетку, вывалится из раны и повиснет, удерживаемое только жгутами вен. По ногам разлилась тяжесть, как будто в кровь впрыснули цементную крошку и теперь они уже перемешались и начинают медленно застывать. Тяжелое дыхание с хрипом вырывалось из груди. Горло саднило. Оно походило на жерло вулкана, из которого с минуты на минуту должна извергнуться лава. Рот пересох, на губах присохли хлопья пены. Если провести по ним языком, то можно почувствовать соль, похожую на следы испарившейся морской воды. Больше всего на свете Рингартену хотелось закрыть глаза (все равно, кроме мерцающих вспышек, он почти ничего не видел), присесть, а лучше полежать хотя бы несколько минут. Он знал, что этого будет достаточно для того, чтобы восстановить почти все функции тела.

– Неплохо, – сказал Мазуров, похлопывая Игоря по плечу. Он делал это не сильно, но Рингартен согнулся в поясе, будто на него взвалили огромный мешок с мукой.

– Что нас на этот раз ожидает? – Каждое слово давалось ему с трудом. После того как Игорь произносил его, проходило несколько мгновений, прежде чем он, отдышавшись, набирал сил для нового слова.

– Пока не время говорить об этом.

– Значит, ты возьмешь не всех. – Рингартен не спрашивал, а констатировал факт.

– Не всех, – кивнул Мазуров. – Но не беспокойся, для тебя я зарезервировал одно из мест.

– Ты очень любезен.

У него были тонкие красивые черты лица, но если его легонько ударить кулаком в нос и губы, лицо станет безобразным. Это многим приходило в голову. Когда-то Игорь зарабатывал себе на жизнь, играя в карты в модных клубах. Ему не приходилось даже шельмовать. Он читал мысли соперника, узнавал его карты и обыгрывал почти до нитки, оставляя только на пролетку до дома. Он играл со всеми, но обыгрывал не всех, а только тех, кто ему не нравился. Как же они его ненавидели. Когда два нанятых громилы сильно отдубасили Игоря, он понял, что пришло время обучиться приемам самообороны. В самом деле – не таскать же повсюду за собой охрану. Он потратил на это два года, а чуть позже освоил и приемы нападения. У него были большие голубые глаза. Игорь умел делать их удивленно-невинными, хотя обычно они оставались хитрыми. Черные короткие волосы и густые черные брови. Если его состарить лет на десять и испачкать лицо тонкой полоской усиков прямо над губой, он стал бы вылитым Максом Линдером. Мазуров назвал бы его обаятельным мерзавцем.

В разговорах с близкими друзьями, а их у Игоря почти и не было, он любил повторять, что его пра-пра, и так еще семь раз подряд, бабушку инквизиторы сожгли на костре, обвинив в колдовстве. Если бы Игорь родился чуть раньше, ему вряд ли удалось избежать похожей судьбы…

Но Рингартену досталась только третья строчка в списке Мазурова. Какая разница? Никакой. Все равно – стоит ли он третьим или десятым. Все попадут. А вторым, сразу за Мазуровым, был Петр Азаров. Все его недостатки компенсировались тем, что лучше Азарова никто не мог управляться с рацией. Более того, до войны он работал консультантом в фирме Попова, и несколько его предложений изобретатель радио учел при проектировании нового аппарата, который теперь находился в распоряжении штурмовиков.

А вот еще одна занимательная личность. Женя Колбасьев. Из арбалета он мог пробить пятикопеечную монету на расстоянии сорока метров, при этом стрела редко отклонялась от центра монетки. Где и, главное, зачем он обучился этому – капитан не знал. Эти навыки могли казаться бесполезными, если не брать в расчет то, что с более современными видами оружия Колбасьев обращался не хуже, чем с арбалетом.

Мазуров пришел к выводу, что если война закончится и они останутся не у дел, то можно организовать передвижной цирк, устраивать представления, кочевать из города в город, демонстрируя свое мастерство. Колбасьев будет повторять подвиги Вильгельма Теля, а подставкой для яблока будет служить, скажем, Андрей Ремизов. Кто-кто, а он-то не должен бояться стрел. У него на левом боку был очень красивый шрам в форме звездочки, как раз такие отметины обычно и оставляют после себя стрелы. На женщин этот шрам производил, наверное, такое же впечатление, как и серебряный браслет офицеров минных тральщиков с гравировкой «Погибаю, но не сдаюсь». Больше от этой приятной вещицы нет никакой пользы. По ней можно идентифицировать обезображенный труп. Но вот беда – трупы минеров обычно идут на корм рыбам, а тем все равно кого есть… С левого предплечья Андрей почему-то свел наколку. После нее остался безобразный шрам. Наколка и шрам-звездочка были как-то связаны между собой.

Будущее цирковое представление наверняка украсит номер человека-кошки Павла Миклашевского. Кто пороется в его тумбочке или хотя бы мельком увидит ее содержимое, без труда догадается об увлечениях Павла – там хранятся ботинки с когтями, ледоруб (надо заметить – очень опасное оружие в рукопашной), а еще коллекция безобидных безделушек, но, даже подержав их в руках, не каждый мог сказать, для чего же они, собственно, предназначены. Узнай об увлечении Миклашевского детишки – проходу бы ему на улицах не давали, просили достать застрявшего на дереве воздушного змея или надувной мяч.

Вот только со стрелками будет явный перебор, потому что Мазуров решил внести в список еще двух. Они отличались от Колбасьева. С ними было все ясно с самого начала. Они входили в число тех, кто должен был отправиться на Тибет, являлись наименее загадочными личностями в его отряде и свято придерживались предназначения, которое выпадает на долю младших отпрысков в бедных дворянских семьях. Раньше они стали бы наемниками, а теперь… это называется так же. Оба среднего роста, поджарые (в одежде они казались худыми), ни грамма лишнего веса, собаки, которые могут долго идти по следу, пока не поймают добычу. Итак, Иван Александровский и Сергей Краубе. Мазуров знал, что оба воевали на Балканах на стороне сербов в тринадцатом году, а Краубе, возможно, годом раньше в Киринаике.

Само небо послало Мазурову в самом начале войны Михаила Вейца. Было бы неразумно удовлетворять его требование и отправлять в пехоту, как того хотел Вейц, явившись на призывной участок, если учесть, что он занимался изучением взрывчатых веществ. Ох уж эти патриоты! Разумнее было бы вовсе отправить его обратно в лабораторию, приковать кандалами к столу, на котором стоят приборы, и заставить продолжать работу, но, когда приходит война, чем-то надо жертвовать. Хороший подрывник ценился не на вес золота, а гораздо дороже. Маленькие, похожие на следы от оспин, ямки усеивали его лицо. Вейц стеснялся их. Чтобы скрыть хотя бы часть из этих оспинок, он отрастил бороду. Шрамы на руках были гораздо страшнее, но их легко прятали перчатки. Вейц с ужасом думал о том, во что могло превратиться его лицо, если бы он не закрыл его руками, когда в лаборатории взорвались препараты. Он не выжил бы, а так… Брови и ресницы обгорели, кожа стала сухой. Но при известной доле воображения можно догадаться, что когда-то его лицо было красивым. Михаил не любил смотреться в зеркало. Но от этого лицо не переставало быть уродливым, а врачи не могли вернуть ему прежний облик…

Солнце медленно тонуло за горизонтом, затапливая землю кроваво-красными отблесками.

Уходило минут пятнадцать, прежде чем глаза привыкали к темноте настолько, что начинали различать очертания мишеней. Впрочем, штурмовики скорее чувствовали, где те находятся, чем видели их, поскольку было уже слишком темно и глаза стали плохими помощниками. Мир сливался в однообразную черную мглу, как будто ты оказался на дне океана, осветить который может только мощный прожектор. Облака висели так низко, что казалось, небеса начинают оседать и вскоре упадут на землю, погребая под обломками катастрофы людей и все, что они успели построить. В такие минуты в кровь вместе с воздухом просачивается страх, и далеко не у всех есть иммунитет к этому заболеванию.