Читаем без скачивания Самая страшная книга 2016 (сборник) - Анна Железникова

И услышал хрустящую поступь снаружи.

Лицо профессора озаряло пульсирующее красное сияние. Источаемый свечами и фонариками свет разлился по салону, начал менять оттенок. Из чахло-желтого он стал болезненно-алым. Новое освещение превратило внутренности автобуса в кумачовую обивку огромного гроба. Цитатник почувствовал во рту привкус крови.

Кто-то взбирался на «пазик».

«Этого не может быть…»

Кузов вибрировал, отзываясь на тяжелые, неспешные шаги.

«Чьи?..»

Он знал, что скоро получит ответ. В его сознании расширялась сверкающая золотом трещина.

Профессор улыбался. Старик словно отдалился, сделался меньше. Алексей попытался дотянуться до него рукой, но не смог. Тело не повиновалось ему.

С «потолка» посыпался рдяный снег.

Первым в салон спрыгнул бугай. Руки мертвеца болтались плетьми, под подбородком влажно блестел глубокий разрез. Голова вернувшегося по дороге скорби покойника подергивалась. Бугай опустился на колени в передней части автобуса и положил подбородок на спинку сиденья, словно пристроил тяжелую ношу. Растрескавшиеся глаза смотрели на Алексея.

– Уходи, – проговорил Цитатник, прежде чем неведомая сила скрутила язык узлом, вдавило в жаркое нёбо.

Золотая трещина в голове росла: шире, шире. В нее сочилась черная патока.

В мир, раскрашенный всеми оттенками красного, проникали мертвые.

Физрук устроился на полу, рядом с Алексеем. Из ран, в которые превратились глаза, нос и рот, капала кровь. Мертвец наклонился, приблизив к лицу Цитатника две багровые дыры, к которым прилипли веточки хвои.

Алексей не был готов к подобному ужасу. Он чувствовал, как в трещину, кромсая о края прохода свое костлявое паучье тело, протискивается безумие.

Восковые лица приближались со всех сторон. Его жертвы: мужчины, женщины, дети – не только те, кого он убил сегодня, но и другие – наполняли автобус. Их тела бережно хранили раны, через которые вытекла жизнь. Мертвецы что-то говорили, это были не голоса, а жужжание, писк, лай.

Алексей глянул на профессора, но его место уже заняла скрипачка. В грудину покойницы был вбит гриф скрипки. Она конвульсивным движением подняла голову и посмотрела на Цитатника.

Он закрыл глаза, но под веки проникло алое сияние. Ослепило, обожгло, заставило закричать.

Цитатник понял, что снова может двигаться, поднял руку и дотронулся до своего лица. Мокрого, теплого.

Кто-то коснулся его руки. Алексей снова закричал, открыл глаза и увидел свою растопыренную пятерню. Подушечки пальцев блестели – слезы.

Мертвецы исчезли.

Затуманенный разум стремительно наводняли другие призраки: воспоминания. Узники прошлого с криками вырывались на свободу.

Заставленная склянками и медицинскими приборами халупа. Она казалась – тогда, в детстве Алексея, – настоящей лабораторией. Профессор был всегда гладко выбрит, наодеколонен, в накинутом на плечи белом халате. Позже Алексей простил маму – для разведенной женщины этот мужчина был эталоном, случайным подарком одиночества. Они надолго закрывались в комнате, а потом мама ждала неспешно отсчитанные купюры и уходила – на месяц или два. Оставляла сына в чужой квартире.

Первое время маленькому «Альберту» все нравилось: профессор дарил игрушки, включал фильмы, рассказывал о книгах на полках. Он привил Алексею любовь к литературе – породил Цитатника.

Затем все стало меняться. Беря игрушку, «Альберт» вздрагивал от удара молотка по жестянке, а в фильмы прокрадывались мрак и безысходность. У Алексея все чаще возникало желание что-нибудь сломать или разорвать, испортить. Про возможность вклинивания в видеофильм коротких врезок образа или внушаемого текста он, разумеется, тогда ничего не знал.

«Вставай, уродец, встава-а-й!» – будильник, от которого мальчик вжимался в кровать, подавлял, злил, напоминал о собственной никчемности.

Что с ним происходило на сеансах гипноза, Алексей не помнил – профессор ничего не рассказывал.

Разговоры по телефону походили на беседу иностранцев. Профессор сыпал малопонятными словами, обсуждая феномены расщепления личности, кодирование методом условного рефлекса и маркирование на вербально-бессознательном уровне. Говорил о противопоставлении афферентному синтезу информационных сигналов, рецепторных раздражителей, программ-кодов и мысленных картин. Цепочка нелепых слов – и только.

Когда мама забирала его назад, Алексей по дороге в школу часто замечал рядом с домом профессора других женщин с детьми – значит, не он один.

Алексей взрослел; взрослели и «важные научные эксперименты», как с хитринкой в глазах говорил профессор. Он просил никому не рассказывать, покупал молчание Алексея.

Другого парня звали Миша. Но профессор давал подопытным новые имена, подражая коллегам-предшественникам. Словно покрывал себя лосьоном с запахом аутентичности. Миша-Стэнли был «учеником» – отвечал на вопросы, Алексей-Альберт был «учителем» – спрашивал и наказывал за неверный ответ. Когда Стэнли в первый раз ударило током, Алексей испытал толику жалости. Но постепенно им овладел азарт. Каждого последующего увеличения разряда он ждал, нетерпеливо поглядывая на кнопку. Трещавший электрошокер провоцировал судороги – пальцы на руках Стэнли крючились, на напряженной шее вздувались вены. Стэнли умолял остановиться, но Алексей не слушал. «Эксперимент должен продолжаться». Когда изо рта «ученика» потекла белая пенистая масса, а по комнате разошелся запах горелой кожи, Алексей впервые испытал истинное наслаждение, чистые эмоции, которые захотелось вкусить с новой силой. Чтобы прекратить эксперимент, понадобилось вмешательство профессора.

– В тот раз ты был выше всяких похвал, – голос старика, распугав призраки прошлого, вернул Алексея в автобус, в настоящее.

– Что… когда… – Алексей испуганно глянул на профессора, будто привязан был он, Цитатник.

– Тогда, в заброшенной деревне. Помнишь? Стэнфордский тюремный эксперимент.[28] – Старик ухмыльнулся. Он изменился, словно помолодел, стал прежним профессором. Те же искры в глазах, тот же твердый поставленный голос. Не хватало лишь халата. – Ты не просто вжился в роль «надзирателя», Альберт, ты стал им. Предоставь я тебе полную свободу, «заключенные» никогда бы не…

– Хватит, – с трудом сказал Алексей.

Он поднялся с колен, звенящая боль расползлась по всей голове, омыла череп. Алексей хотел, чтобы она поскорей ушла, перестала мучить. Он знал, как это сделать: закончить поскорей. Убить старика и уйти, укрыться.

Грудь профессора вздымалась и опускалась под поршнем тяжелого дыхания. Цитатник зашептал пересохшими губами: