Читаем без скачивания Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

БРОДЯГА (устало): Да, много. Цена твоя безмерна за вино. Ведь любопытство — грех, оно подобно смерти для меня, как жалость… Ничтожных чувств обитель… Полно! (Вздыхая.) Мне осталось, похоже, расплатиться за него своим рассказом. Что ж, пусть так. (Берет из рук трактирщика вино и жадно пьет. Горько утирает губы, возвращая пустой бокал). Устал идти. Распутье. Пыльный тракт остался позади, присяду. Вот тот валун покажется наградой истерзанному телу моему. Душе моей, что сумраку подобна, дарована мне дьяволом была. Ему служил я верно, мгла, как сопло ада поглотила разум. Изъела доброе. Что дадено Творцом мне было — выжгла. Разверзла ад в моей душе и вышла, оставив по себе труху. (Опускается на камень.) Истлевшие остатки покаянья… Столь жалкие, что оправдать деянья слуги закона темного не в силах.

Кто я? Отца убивший, мать предавший и землю окропивший их слезами?.. Куда иду — земной наместник гада. Палач судьбы, которому наградой агония предсмертная была, души распятие и жизни угасанье. Куда?! Несчастный странник, раскаяньем низвергнутый в пучину, личину сбросивший постыдного греха… Куда?!

Мне стыд не ведом, ведом только страх. Тем и живу… С тем и иду по миру, страшась возмездия карающей руки того, кто выжил. И кому, — в разгар чумного пира, — даровано бессмертье было, и всепрощенье от Него. За сильный дух и праведное дело…

Избиты ступни в кровь, рваньем прикрыто тело. Сума, как горб, — пожизненная ноша, грехами полнится. Кишит нетленным прахом возжаждавших возмездья мертвецов, испивших желчь мою сполна…

Когда я прихожу в себя, аудитория пуста, и только верный Колька сидит рядом. Пристроив на моем плече подбородок, заглядывает в тетрадь, сокрушенно вздыхая:

— Ты невозможна, Воробышек. И совершенно потеряна для науки. Опять за свое принялась, да?

— Жень? — негромко окликает, когда я молча убираю исписанный правками конспект в сумку и, в который раз чертыхаясь на внезапно нагрянувшее вдохновение, встаю из-за стола. — Надо поговорить.

— Что, Невский, Ваше Величество уже снизошли до меня?.. — я поднимаю бровь, впрочем, избегая смотреть на парня. Зная, что вряд ли устою перед зеленью его глаз и еще, чего доброго, расплывусь во всепрощающей улыбке. — Извини, Коль, не хочу тебя отвлекать. Занимайся.

Я иду к двери, но, не дойдя, останавливаюсь.

— Кстати, — оглядываюсь, вспомнив, что хотела поблагодарить его, — спасибо, что не бросил в клубе и доставил домой. Надеюсь, ты не сильно потратился на такси? Я сегодня из дому, так что могу вернуть тебе часть денег прямо сейчас…

— Перестань, Жень, — Колька одним махом выбирается из-за парты и уже через секунду обнимает меня за плечи, брезгливо отталкивая полураскрытую сумку. — И не говори глупости. Еще бы я тебя бросил после всего, что ты отмочила! — по-дружески встряхивает, заглядывая в лицо. — Ну что, мир?

И как перед таким устоишь?

— Мир, — киваю я и вдруг замечаю изумленно: — Колька, что с твоим лицом? Я думала, Танька пошутила, а у тебя и правда, что ли, глаз подбит? Ты чем это занимался в свой день рожденья? — требовательно поворачиваю парня к себе за подбородок, разглядывая. — Кулачные бои устраивал?

Синяк у Невского не так чтобы очень большой, но лиловый и прямо под левым глазом. Мне жалко его и одновременно смешно: уж очень с ним парень похож на пирата. Особенно сейчас, когда его жесткие волосы взъерошены и торчат надо лбом русым козырьком.

Невский кривится и касается щеки.

— У Люкова спросишь, чего он вдруг размахался, — недовольно бурчит, с интересом поглядывая на меня. — Заодно и за доставку до общаги поблагодаришь. Да и реанимировал тебя после слоновьей дозы текилы тоже он, правда, с другом. Похоже, в спиртное дрянь какую-то подмешали, пришлось тебе промыть желудок. Но ты не переживай, Жень, — реагирует Колька на мой ошеломленный взгляд живым сочувствием. — Я был рядом и все контролировал! Твоя честь осталась нетронутой!

— Какая честь, Невский? — тяну я, не зная, что и думать. Хотя теперь понятно, откуда на мне оказался свитер Люкова. Похоже, одевал меня тоже он. — Шутишь? — бормочу потерянно. Ок! — Хуже такого стыда и быть ничего не может.

Взгляд Кольки неожиданно тухнет, а губы сжимаются в твердую линию.

— Может, птичка, — серьезно замечает он. — Потому и поговорить хочу. Я тебя люблю, как друга, и не хочу, чтобы тебе было больно. Понимаешь, о чем я?

— Не совсем, Коль.

— Люков темная лошадка, не для такой девчонки, как ты.

Неожиданно, но сказать, что Невский застал меня врасплох своими словами и удивил, — соврать себе. Однако щеки помимо воли вспыхивают у скул предательскими пятнами румянца, не позволяя отшутиться в ответ на сказанное парнем.

— Между нами ничего нет, Коль. Ты же знаешь, — я заставляю себя беззаботно улыбнуться, — Илья со мной просто занимается, да еще и не по своей воле. Мы с ним скорее друзья… — Невский смотрит так пристально, что я, не выдержав, отвожу взгляд. — Наверно.

— Вот именно, что наверно, Жень. И врать ты совершенно не умеешь.

— Коль, перестань, это же смешно — я и Люков! — я беру себя в руки, пытаясь быть смелой. — Нарьялова придумала, а все поверили. Серые птички, подобные мне, не привлекают таких парней, как Илья — слишком много рядом ярких девчонок. Мне среди них делать нечего! — Я со значением фыркаю, но получается откровенно жалко.

— Я бы так не сказал, Воробышек, не принижай себя, особенно после того, что сам видел. Скорее грустно. Сегодня грустно, а завтра может быть больно и обидно. И куча ноющих осколков в груди.

Мне нечего сказать, и Невский говорит за меня сам.

— Я видел, как он смотрел на тебя, когда ты танцевала. Да и после тоже, я не слепой. Черт, Женька! Я сам такая же сволочь, как он! И, если представляется случай, легко лезу под юбку…

— Перестань, Невский, городить ерунду! — я почти сержусь, толкая друга в грудь. — И слушать не хочу! Ты не такой!

— Да ладно, Воробышек, с чего вдруг? — Лицо Кольки пересекает ехидный оскал. — Только потому, что я твой добрый приятель, и тебе нравится думать, что я хороший и правильный?.. — парень смеется, запрокинув голову. — Уверяю тебя, Воробышек, я ничем не лучше Люкова. Возможно, менее удачлив, и к моей ширинке не тянется столько рук, сколько бы хотелось, но почесать горячее место о женский лобок я, точно так же, как и он, не прочь.

— Замолчи! С ума сошел?! — округляю я глаза, теряя голос. — Что ты несешь…

— Правду, Воробышек, — вновь становится серьезным Колька. — Если бы твоя подруга по комнате позволила, я бы задержался с ней на часок, а может, и до утра. И поверь, не мучился бы после чувством вины, что так и не запомнил ее имя.