Читаем без скачивания Дикие лебеди - Юн Чжан

После года жизни в Дэяне произошла перемена: я вступила в ряды медиков. Сельскохозяйственная бригада, к которой была прикомандирована моя деревня, располагала собственной поликлиникой, где лечили кое — какие несложные заболевания. Поликлинику вместе содержали деревни, входившие в бригаду, и за лечение, правда, примитивное, больные не платили. В поликлинике работало двое врачей. Один из них, молодой человек с тонким, умным лицом, в 1950–е годы закончил в уезде Дэян мединститут и вернулся в родную деревню. Другой, мужчина средних лет с бородкой, начинал учеником у старого деревенского доктора, знатока традиционной китайской медицины, но в 1964 году коммуна послала его повышать квалификацию — он прошел экспресс — курс западной медицины.

В начале 1971 года руководство коммуны распорядилось, чтобы поликлиника взяла на работу «босоногого врача». Название подразумевало, что врач должен жить так же, как крестьяне, которые берегли обувь и не надевали ее на работу в поле. В то время в разгаре была пропагандистская кампания, превозносившая «босоногих врачей» как изобретение «культурной революции». Моя деревня ухватилась за возможность избавиться от меня: если бы я работала в поликлинике, за мою пищу и все остальное платила бы бригада, а не деревня.

Я всегда мечтала быть врачом. Болезни близких, и особенно бабушкина смерть, убедили меня в важности этой профессии. Перед приездом в Дэян я начала учиться иглоукалыванию у подруги; кроме того я штудировала книгу «Руководство босоногого врача» — одно из немногих разрешенных в тот период изданий.

Пропаганда «босоногих врачей» представляла собой один из политических маневров Мао. Он заклеймил Министерство здравоохранения, существовавшее до «культурной революции», за то, что оно не заботилось о крестьянах, а занималось только здоровьем горожан, в первую очередь, партийных работников. Он также обвинил докторов в нежелании работать в деревне, особенно в отдаленных районах. Но Мао не только не взял на себя ответственности как глава государства, но и не предложил никаких конкретных шагов, чтобы исправить ситуацию, например, построить больше больниц или подготовить больше настоящих врачей. Таким образом, в годы «культурной революции» положение медицины только ухудшилось. Пропагандистская трескотня о том, что крестьян никто не лечит, на деле имела одну цель — породить ненависть к партийной системе, существовавшей ранее, и к интеллигенции (частью которой были врачи и сестры).

Мао предложил крестьянам волшебное средство — докторов, которых можно было производить в массовом порядке, «босоногих врачей». «Совершенно не обязательно обучаться в институтах, — заявил он. — Нужно учиться и повышать свой уровень во время практической работы». 26 июня 1965 года он высказал мысль, ставшую принципом действия для системы образования и здравоохранения: «Чем больше книг читаешь, тем глупее становишься». Я приступила к работе, не имея ни малейшей подготовки.

Поликлиника располагалась в большом здании на вершине холма, примерно в часе ходьбы от моего жилища. По соседству находился магазин, торговавший спичками, солью и соевым соусом — все было по карточкам. Мои профессиональные обязанности оставались неясными.

Единственной медицинской книгой, которую я к тому времени открывала, был «Учебник босоногого врача». Я упорно штудировала его. Он не содержал никакой теории, лишь краткое описание симптомов и возможные рецепты. Я сидела за отдельным столом рядом с двумя докторами, в пыльной, как и у них, повседневной одежде, и видела, что больные крестьяне, входящие в помещение, мудро направляются не ко мне, неопытной восемнадцатилетней девчонке, уткнувшейся в какую — то книгу, к тому же не слишком толстую, а сразу сворачивают к двум моим коллегам. Я испытывала скорее облегчение, чем обиду. Доктор в моем представлении не должен был заглядывать в книгу каждый раз, когда слышит жалобы пациента, чтобы вычитать нужный рецепт. Иногда, пребывая в язвительном настроении, я спрашивала себя: захотели бы наши новые руководители лечиться у меня, босоногой или обутой? Ответ прост, говорила я себе: «босоногие врачи» прежде всего должны «служить народу, а не чиновникам». В конце концов я с удовольствием стала просто медсестрой, которая выдает по рецептам немногие имеющиеся лекарства и делает уколы (этому я научилась раньше, когда нужно было бороться с мамиными кровотечениями).

Все стремились попасть к молодому врачу, закончившему мединститут. Его лекарства, приготовленные из китайских трав, исцеляли от многих болезней. К тому же он был на редкость добросовестен, навещал пациентов в деревнях, а в свободное время собирал и выращивал травы. Другой врач, с бородкой, ужасал меня своей небрежностью. Он делал нескольким пациентам укол одной и той же иглой, не стерилизуя ее, вводил пенициллин, не проверяя, нет ли у больного аллергии. Это было очень опасно, потому что плохо очищенный пенициллин китайского производства мог вызвать серьезные побочные реакции, даже смерть. Я вежливо предложила делать пробы. Он не обиделся на меня, только улыбнулся и сказал, что несчастных случаев не бывает: «Деревенские не такие неженки, как городские».

Я хорошо относилась к нашим врачам: они были ко мне очень добры и всегда приходили на помощь, если я в чем — либо сомневалась. Неудивительно, что они не воспринимали меня как конкурента. В деревне значение имела не политическая риторика, а профессионализм.

Мне нравилось жить на холме, вдали от деревни. Каждое утро я вставала рано и, прогуливаясь по вершине, читала восходящему солнцу строчки из древнего поэтического трактата об иглоукалывании. У моих ног под пение петухов пробуждались поля и дворы. Одинокая Венера бледно светила на загорающемся небе. Я с наслаждением вдыхала разносимое утренним ветерком благоухание жимолости и любовалась большими лепестками паслена, стряхивающими с себя жемчужины росы. Всю округу наполнял щебет птиц, отвлекавший меня от стихов. Нагулявшись, я возвращалась домой и растапливала печь, чтобы приготовить завтрак.

Благодаря анатомической схеме и моим акупунктурным стихам, я довольно хорошо представляла, куда нужно воткнуть иголки, чтобы вылечить то или иное заболевание. Я с нетерпением ожидала пациентов. И у меня было несколько бесстрашных добровольцев — живших в соседних деревнях мальчиков из Чэнду, увлеченных мною. Они шли по несколько часов ради сеанса иглоукалывания. Один молодой человек, закатывая рукав, чтобы обнажить точку рядом с локтем, как — то спросил отважно: «Для чего нужны друзья — мужчины?»

Я не влюбилась ни в одного из них, хотя моя решимость отказаться от личной жизни ради родителей и во искупление вины перед покойной бабушкой начала ослабевать. Но мне было трудно дать чувствам волю, а воспитание не допускало интимных отношений без любви. Вокруг городская молодежь вела свободный образ жизни, я же восседала на своем пьедестале в гордом одиночестве. Прошел слух, что я пишу стихи, и это мне помогло: репутация романтической девушки оградила от домогательств.

Молодые люди вели себя по — рыцарски. Один из них подарил мне щипковый музыкальный инструмент саньсянь, который состоит из чаши, обтянутой змеиной кожей, и длинного грифа с тремя струнами, и целыми днями обучал меня игре на нем. Все разрешенные мелодии воспевали Мао, набор их был весьма ограничен, но для меня это большого значения не имело: мои способности ограничивали меня еще сильнее.

Теплыми вечерами я сидела в саду с душистыми лекарственными травами, окруженном китайским кампсисом, и тихонько перебирала струны. Когда магазин по соседству закрывался, я оставалась совершенно одна. Вокруг царила ночь, озаряемая лишь нежной луной и мерцающими огоньками далеких домов. Иногда мимо проплывали светлячки, похожие на фонарики в руках невидимых летающих человечков. От благоухания, источаемого садом, у меня приятно кружилась голова. Моя музыка вступала в некоторое противоречие с хором разошедшихся лягушек и тоскливым стрекотом сверчков. Но я находила в ней утешение.

24. «Пожалуйста, прими мои извинения, опоздавшие на целую жизнь»: Родители в лагерях (1969–1972)

В трех днях езды от Чэнду, в северном Сичане, находится равнина Волопаса. Там есть дорожная развилка: одна ветка идет на юго — запад, в Мии, лагерь отца, а другая — на юг, в Ниннань.

Название равнине дала знаменитая легенда. Божественная Ткачиха, дочь Небесной Государыни, спускалась туда из небесного дворца купаться в озере. (Считается, что метеорит, упавший на Метеоритной улице в Чэнду, служил основанием ее ткацкого стана.) Юноша, пасший у озера волов, увидел богиню, и они полюбили друг друга. Они поженились, у них родились сын и дочь. Небесная Государыня позавидовала их счастью и велела богам похитить Ткачиху. Они схватили ее, Волопас ринулся за ними вслед. Когда он уже настигал их, Небесная Государыня вытащила из прически шпильку и пустила между ними огромную реку. Серебряная река с тех пор всегда разделяет супругов, за исключением седьмого дня седьмой луны, когда со всех концов Китая слетаются сороки и выстраиваются в мост, чтобы семья могла воссоединиться. Серебряной рекой китайцы называют Млечный Путь. Над Сичаном он широкий и состоит из множества звезд, среди которых ярко сияющая Вега — Божественная Ткачиха — по одну сторону, и Альтаир — Волопас с двумя детьми — по другую. Эта легенда веками привлекала китайцев, потому что их семьи часто разлучались из — за войн, разбоя, нищеты и бессердечия правителей. По иронии судьбы, именно сюда отправили маму.