Читаем без скачивания Франклин Рузвельт - Георгий Чернявский

Рузвельт уполномочил Исайю Баумана, президента университета Джонса Гопкинса в Балтиморе, штат Мэриленд, провести изучение возможных мест расселения евреев, бежавших от нацистских преследований. Он писал Бауману: «Я хотел бы найти доступные необитаемые или малообитаемые, хорошие в агрономическом отношении земли, куда могли бы быть направлены еврейские колонии… Думаете ли вы, что такая возможность имеется в Западной Венесуэле или на восточных склонах Анд?.. Всё это только для моей собственной информации, потому что пока никаких конкретных планов не существует». Бауман отписал президенту, что вообще-то в мире много малообитаемых мест — в Африке, Южной Америке, Азии, Австралии — иначе говоря, везде, кроме Северной Америки{423}.

То ли этот ответ, то ли собственные размышления и консультации с советниками заставили Рузвельта несколько изменить свою позицию. На заседании кабинета 18 марта 1938 года он неожиданно напомнил, что Америка со времени революции 1848 года была убежищем для многих хороших немцев; почему же она вновь не может им предоставить гостеприимство? Он предложил сложить германскую и австрийскую годовые квоты приема иммигрантов, чтобы принять в 1939 году примерно 27 тысяч немцев и немецких евреев, спасающихся от нацистских преследований{424}.

И всё же после волны еврейских погромов, спровоцированной убийством в Париже молодым евреем мелкого чиновника германского посольства и прокатившейся по всей Германии «хрустальной ночью» с 9 на 10 ноября 1938 года, когда людей убивали или отправляли в концлагеря, жгли синагоги, грабили лавки, настроение американцев стало меняться.

Учитывая это, 15 ноября на пресс-конференции Рузвельт заявил: «Я едва могу поверить, что такие вещи могут происходить в условиях цивилизации XX века. Чтобы получить из первых рук картину современного положения в Германии, я попросил государственного секретаря немедленно вызвать нашего посла в Берлине для доклада и консультаций». На дипломатическом языке такой шаг означал балансирование на грани разрыва дипломатических отношений. Этого не произошло, но напряженность между США и Германией нарастала.

Один из журналистов на той же пресс-конференции спросил у президента, рекомендовал бы он ослабить иммиграционные ограничения, и получил ответ: «Нет, это не предусматривается»{425}.

В мае 1939 года к берегам Кубы подошел корабль «Сент-Луис», на борту которого находились 937 беженцев, спасавшихся от гитлеровского холокоста (им даже удалось получить кубинские визы). Им не дали высадиться на берег, безусловно, по рекомендации американских представителей, по-прежнему, несмотря на «политику доброго соседа», оказывавших влияние на правительство Кубы. Когда же после этого судно приблизилось к территории США, его пассажирам было указано, что они не имеют американских виз и поэтому должны следовать в какую-либо другую страну. Корабль вынужден был возвратиться в Европу, и находившиеся на нем несчастные семьи в основном разделили судьбу своих собратьев, сожженных в печах Освенцима и других лагерей смерти{426}.

Президент не мог не знать о том, что Гитлер уже приступил к реализации сатанинского плана уничтожения европейского еврейства. Об этом предупреждала влиятельная американская пресса. Газета «Нью-Йорк таймс» писала 30 октября 1939 года, через два месяца после нападения Германии на Польшу: «Полное устранение евреев из жизни Европы теперь оказывается закрепленным в политике Германии». В статье рассказывалось об эшелонах, направлявшихся из Германии на восток: «Вагоны-то товарные, но они полны людьми».

Тем не менее Рузвельт, препятствуя приему новых иммигрантов, оказался в плену предубеждений и опасений, которые раздували не только откровенные изоляционисты, но и просто опасавшиеся трудовой и интеллектуальной конкуренции. В ответ на многочисленные просьбы о принятии в страну того или иного человека или группы людей он обычно отделывался общими фразами со ссылками на законодательство. Такой характер, к примеру, носило его письмо от 26 октября 1938 года социалистическому лидеру Н. Томасу, ходатайствовавшему за некоего «мистера Стречи»{427}. Сухость тона была, видимо, вызвана и тем, что Томас явно «достал» президента многократными просьбами по самым различным поводам[29]. Тем не менее в другом письме тому же Томасу президент информировал, что Государственный департамент и другие ведомства тщательно изучают проблему принятия беженцев, но ее решение связано со многими факторами.

Важное место в формировании новой внешней политики Америки занимала встреча президента с членами сенатского комитета по военным делам 31 января 1939 года. Рузвельт приложил все силы, чтобы убедить сенаторов в необходимости предпринять усилия для защиты Соединенных Штатов, поскольку события в Европе непосредственно угрожают безопасности страны. Он заверял, что не собирается посылать американскую армию в Европу, но действия той личности, которая мнит себя то ли Юлием Цезарем, то ли Иисусом Христом, в совокупности с действиями Японии в Китае и на Тихом океане создают опасность постепенного окружения США враждебными силами, ликвидации первой линии обороны Америки{428}. Иначе говоря, необходимо было готовиться к войне, и заверения по поводу того, что американские парни не будут воевать в Европе, превращались в малозначащую ритуальную фразу.

Но поддерживать миролюбивые государства можно было только в том случае, если они сами были готовы защищаться. Между тем правительства Великобритании и Франции такого намерения не проявляли, и это крайне беспокоило Рузвельта. Он решительно не одобрял того, что британская политика по отношению к нацистскому фюреру уподоблялась рабам-гладиаторам, выходившим на арену со словами, обращенными к императору: «Идущие на смерть приветствуют тебя». Президент открыто выразил свое недовольство, принимая в Белом доме нового посла Великобритании лорда Лотиана. Нарушив дипломатический этикет самым грубым образом, он заявил послу: если британцы не откажутся от упадочнических настроений, они не будут достойны того, чтобы им была оказана помощь{429}.

В Белом доме и вне его

Разумеется, непрерывная напряженная государственная деятельность, необходимость принимать решения, ответственность за которые лежала непосредственно на нем, не способствовали укреплению здоровья тяжелобольного человека. Однако Рузвельт на шестом десятке лет чувствовал себя вполне прилично для той ситуации, в которой он находился. Правда, он часто простужался в Вашингтоне, сыром и дождливом зимой, удушливо влажном летом, но заболевания быстро проходили, как только он отправлялся хотя бы на несколько дней в Уорм-Спрингс. Точно так же исчезали следы усталости, серый цвет лица.