Читаем без скачивания Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник) - Роман Кожухаров

Когда понимание наладилось, и работа пошла быстрее, без лишней из-за ненужных эмоций пробуксовки.

II

Позиции для танков выбрали в прогалинах между сосен, так, чтобы со стороны поля не так бросалось в глаза. Сразу приступили к обустройству «карманов», которые должны были замаскировать «семидесятки». Предусматривали не только основную позицию, но одну, а лучше две запасных, куда машина могла отойти для маневра.

Старший лейтенант Панкратов продемонстрировал хорошую тактическую смекалку – итог нескольких боев, пережитых его экипажем вместе со всем танковым батальоном в самом начале немецкого наступления под Понырями. Оказалось, что и там штрафбат сражался совсем неподалеку от танкистов и теперь вот оказались на соседних позициях.

– В ближнем нам не выжить, – пояснял Панкратов почти на бегу, согласуя действия копавших. – Тут «пантеры» нас своими мощными 75-миллиметровками вмиг расколошматят.

Механик из экипажа лейтенанта Лебедева при словах Панкратова присутствовал. Потом, когда они вместе с Гвоздевым и Зарайским размечали саперными лопатками периметр «кармана» для «семидесятки», Мурлыкин по поводу услышанного высказался в свойственной ему манере беспросветной безнадеги.

– Вот командир говорит: в ближнем не выжить … Так нам здесь и в позиционном не выжить… Это «пантера», будь она неладна, от собственного страха драпанула. А если бы эсэсовец оказался не такой бздливый. Что тогда, пехота?..

Он, обращаясь к Гвоздеву и его товарищам, дипломатично называл их не штрафниками, а пехотинцами.

– А, Гвоздев? Ты ж из танкистов? Что скажешь? Это нам повезло, что немец не развернул свою пушку и не вдарил по нам. Так это дело времени. Щас они очухаются, выползут из колхоза на оперативный простор, и тогда нам тут крышка и настанет. Что ж мы со своими «сорокапятками» против них сделаем.

III

– Ну, ты это… панику не разводи… – единственное, что нашелся ответить Демьян.

В успехе отражения возможной немецкой контратаки он тоже здорово сомневался. Вот если бы подоспела вся танковая колонна, другое дело. А может быть, и из штрафбата придет подмога?

– Слышь, Демьян… – вступил в разговор Зарайский. – Мы когда с немецкими танками кашу заварили, так у нас за плечами и «семидесяток» с их 45-миллиметровками не было. Однако же и Фома умудрился вражеской «котяре» усы обшмалить, и эсэсовцам мы урок преподали… Главное, и нам раньше времени не бздеть…

Механик не унимался и гнул свою линию.

– Ага, видали мы таких смелых… Буревестник, блин… – с тоской выдохнул Мурлыкин. – Под Понырями командование дивизии вывело батальон на лобовую атаку. По сути, встречный бой. У нас там смельчаков было – о-го-го! За несколько минут шесть машин потеряли. Безвозвратно. Ваня Палевской сгорел, механик нашего замкомвзвода Павлова с ним вместе, естественно. Машину Андрюхи Неверова – в куски… И другие экипажи, как свечи, горели. Не поле, знаешь, а заупокойный подсвечник в церкви… Не дай Бог такое больше увидеть. Бежит по полю, точно факел… комбинезон, потом кожу огонь на глазах жрет. И крик, такой крик… Мне теперь каждую ночь снится, как Ваня Полевской кричит перед смертью. Так-то… Это пока только начали кумекать, что да как, маневрировать, шарахаться в стороны… А покуда на избиение больше было похоже. Потом «сушки» вступили, дивизионная артиллерия. Как будто нельзя было сразу поддержать… Значит, нельзя было… Так что против «пантер» – только маневр. В лоб ее не пробьешь, надо бортом повернуть, а поди попробуй. «Семидесятка» юркая, подвижная. Оно понятно: двигайся, крутись, коли жить охота. Да только куда тут двигаться, между трех сосен…

Умолкнув, сержант Мурлыкин с еще большей остервенелостью принялся рыть большой саперной лопатой песчаный грунт опушки.

В промежутках между танковыми позициями расположились пулеметные точки Фаррахова и Артюхова. Фомин вместе с Зарайским отправились на заготовку ветвей для маскировки машин, а Гвоздев с Фарраховым, быстро соорудив ячейки для пулеметчиков, вместе с танкистами принялись обкапывать брустверы будущих позиций.

Земля в пределах леса под покровом иголок оказалась рыхлым песчаником, поэтому работа шла быстро. Здорово помогали делу большие запасы прохладной воды, имевшиеся в распоряжении танкистов.

IV

Спешили не зря. Прогноз механика Мурлыкина насчет скорой мести со стороны злопамятных фашистов очень быстро оправдался. Не прошло и пары часов с момента окончания перестрелки на колхозном поле, как со стороны «Октябрьского» раздался предгрозовой рокот.

Солнце уже давно перевалило за полдневный зенит и теперь клонилось в сторону реки, за лес. Устроенные на лесной кромке позиции танков и штрафников были надежно защищены от зноя йодистой прохладой стройных сосновых шеренг. Артюхов чувствовал себя вполне прилично. Ни лихорадки, ни озноба вроде не наблюдалось, и сам боец пожелал остаться в строю, с комфортом разместившись в устланной сосновыми иголками и охапками папоротника пулеметной ячейке.

Рев двигателей доносился со стороны колхоза все это время. Немцы не успокаивались, предпринимая какие-то маневры и передвижения. Но сейчас шум моторов стал более явственным, постепенно нарастая.

Демьян решил еще раз сбегать к машине командира дозорной группы, которая расположилась на левом фланге позиций. Старшего лейтенанта Панкратова он застал возле башни его «семидесятки». Уперев локти в крышу «восьмигранника», танкист в бинокль рассматривал дальние подступы к колхозу.

– Ну что, боец переменного состава Гвоздев, встретим фашиста достойно? – спросил он, заметив приближение Демьяна.

– Так точно, товарищ старший лейтенант, – ответил тот.

– Эсэсовцы двинули… – задумчиво произнес Панкратов.

« Эсэсовцы двинули », – отозвалось в голове Демьяна и гулким эхом покатилось куда-то в самую бездонную глубь его сознания. Оттуда встречной дрожью проросло пробужденное волнение, нерасторжимо перемешанное с древним необоримым страхом.

– Ты чего замолк, Гвоздев, а? – ободряюще спросил он, быстро, но внимательно глянув на бойца. – Смотри мне, не дрейфь! Вы у нас элита! ОШБ в плен не сдаются и в плен не берут…

V

От слов танкиста, вернее, скорее от интонации его голоса – призывной, неустрашимо уверенной – и Гвоздев сразу весь подобрался, почувствовал нарастающие в нем твердость и злость.

– Не знаю, как наша маскировка сработает… – бодро продолжил старший лейтенант Панкратов. – Да только, кроме нее, у нас никакого спасения нет. Пока… Надежда на наших. Связь с колонной то есть, то нет ее. По моим расчетам, им ходу часа на два, на три. А может, и меньше. Так что надо продержаться…

Решили выжидать до последнего. Подпустить вражеские танки как можно ближе, чтоб себя раньше времени не обнаружить. Эту установку до своих довел Демьян на импровизированном совете, который летучим образом собрался возле пулеметной точки Артюхова, чтоб тому никуда не ползать.

– Смотри, выполз один навозный… – произнес Зарайский, выглядывая из наспех организованного в кустарнике подобия бруствера.

– Погоди, сейчас еще троих жучков увидишь… – проговорил Гвоздев, подползая к позиции бойца. – Старший лейтенант всего четыре насчитал. Идут в шахматном порядке. В междурядье – автоматчики…

– Да, картинка с выставки, – невесело отозвался Зарайский. – Что у нас против них? Голыми руками их остановим? Крикнем: «Господа фашисты! А ну брысь отседова!» И все, дело в шляпе? Да-а, прав Мурлыкин, кранты нам приходят…

– Прав-то он прав, – зло произнес Гвоздев. – Да только правда его слеплена из того, что плохо пахнет… Понял?

– Мы б с такой правдой давно за Волгой драпали, – глухо сказал Фомин. – А над Сталинградом бы гитлеровская загогулина трепыхалась. Эсэсовцы, говоришь? По мне так хоть с голыми руками. Хоть одного гада, а придушу…

– Это ты, Фома, верно… Это ты в точку… – убежденно согласился Артюхов.

После ранения он как-то сразу и сильно изменился. Вместо ожидавшегося усиления паникерских настроений произошло обратное. Появилась в его словах и действиях твердая решимость.

VI

Казалось бы, получил ранение в бою, искупление, считай у него в кармане. Другой бы заартачился, категорически запросился бы в расположение или попросту – с переднего края, по причине ранения и прочего. А Тюха, наоборот, словно исполнился, наконец, чувства локтя и боевого братства.

А может быть, когда осознал, что вину свою смыл, как полагается, кровью, ощутил в себе эту ни с чем не сравнимую внутреннюю свободу и как свободный человек сделал свободный выбор – бить вражеского гада плечом к плечу со своими боевыми соратниками.

Особенно же стал во всем слушать и поддерживать Фомина, видимо, в благодарность за то, что тот его не бросил в беде и действовал как настоящий товарищ.