Читаем без скачивания Надсада - Николай Зарубин

— Я просто раздавлена, — прошептала Людмила. — Вы — большой мастер.

— Спасибо. Только по-настоящему большим мастером я себя не считаю.

Она хотела что-то сказать, но Николай ее опередил:

— У вас хорошее характерное лицо, и я бы попросил вас, если, конечно, не возражает и Володя, попозировать мне сегодня часа два.

— Да ради бога, — с готовностью отозвался Владимир. — У меня тут есть некоторые дела, так я на этих два часа и отъеду.

Перед тем как сесть за стол, Людмила некоторое время рассматривала портрет женщины, висящий в изголовье стоящей возле печи кровати.

«Странное дело, — размышляла она. — У всех этих людей — и живых, и тех, что на картинах, есть что-то единое для всех. Что-то заглавное, самое важное. Так что же это может быть?..»

— Эт моя незабвенная супружница Раиса Павловна — царствие ей небесное, — обронил печальным голосом оказавшийся рядом Иван Евсеевич.

— Мне вашу историю рассказывал Владимир Степанович. Такой я вашу супругу и представляла: красивой сильной сибирячкой.

— Така она и была…

Сели за стол: старик Воробьев встал за их спинами, готовый в любую секунду сорваться и полететь в куть, чтобы принести еще что-нибудь.

— Садись, Иван Евсеевич, — пригласил Николай.

— Не-э, Миколка. Я здеся Данилой Афанасьичем поставлен блюсти порядок. И ты меня не неволь. Ты — в своем дели хозяин, я — в своем.

— Простите за вопрос, Николай Данилович: вот вы — художник и, следовательно, более, чем все мы, находящиеся сейчас здесь, чувствуете и понимаете человеческую сущность — и духовную, и физическую. Я среди вас нахожусь недолго, но с самого начала не могу избавиться от мысли, что вы все как одна родня — и те, кто изображен на ваших картинах, и вы все, живые. Я говорю не о вашей беловской родове, а в целом обо всех: и об Иване Евсеевиче, и о его Раисе Павловне, что изображена на картине, и о других людях, которых вы писали.

— Вы, Людмила, уловили самую суть человека сибирской породы, — ответил, не спеша подбирая слова, Николай. — Вот в вас чувствуется хотя и славянская, но западная кровь…

— Это вы точно приметили. Я по матери происхожу от старинного рода польских шляхтичей. По отцу — потомок инженера демидовских заводов Дмитрия Алексеевича Вальца.

— То есть немца?

— Вероятно. Но родившегося уже в России и женатого на русской женщине, скорей всего купеческого сословия. В следующих поколениях все больше подмешивалась чисто русская кровь. Но дело, наверное, не в крови, а в образе жизни.

Женщина замолчала, легкая краска покрыла ее лицо.

— Я что-то раньше не примечала в себе склонности к философствованию, а тут прямо удержаться не могу…

— А знаете, почему? — спросил Николай.

— Почему?

— Потому что вы сейчас находитесь не среди пустого столичного бомонда, а в пока не тронутой современной цивилизацией сибирской глухомани, где все естественно, искренне, просто. В том числе и искусство остается еще искусством в его первородном понимании и назначении, а не пошлая подделка под таковое. Если посмотреть на творчество и его наиболее ярких представителей в живописи, литературе, музыке, то если век девятнадцатый отмечен выходцами из центральной части России, двадцатый же век и особенно вторая его часть — сибиряками. Когда я в первый раз приехал сюда, да глотнул живительного воздуха сибирской глухомани, да осмотрелся, да оглянулся назад, да задумался, да ужаснулся глубине той пропасти, какая отделяет западную часть России от Сибири, Москвы и Петербурга — от всего, что расположено вне этих двух столиц, то понял самое важное для себя как для художника: Россия испокон веку была сильна и будет сильна впредь только своими деревнями, своей глубинкой. Сибири будет принадлежать главная роль в спасении России. И чем больше я сюда приезжал, жил здесь, ездил по деревням и селам, общался с местным народом, тем больше убеждался в правоте своих наблюдений. И моя собственная судьба, моя собственная творческая работа — тому подтверждение. Ведь посмотрите: родился в самом центре западной части России. Учился, работал в издательстве, а вот творчески не развивался. Но стоило только приехать сюда, как во мне проснулись силы, до того мне самому неведомые. Проснулись мои собственные гены прямого потомка рода Беловых как ярчайших представителей сибирских поселенцев, для которых жить в экстремальных условиях — норма. И получилось так, что вся моя предыдущая жизнь на западе, где я получил хорошее художническое образование, была только подготовка к другой, настоящей, сегодняшней. Вывод из всего сказанного мной напрашивается сам собой: стоит только на государственном уровне обратить внимание на глубинку вообще, на Сибирь, влить потребные средства в развитие деревни, и Россия оживет, засверкает всеми гранями во всех сферах и областях человеческой деятельности. И я верю в то, что руководители государства в конце концов это поймут.

— И я вам верю, — тихо отозвалась Людмила. — Мой последний приезд в Иркутск и сюда к вам — сплошное открытие. Я просто ошеломлена. Здесь все — настоящее. Непоказное. Естественное. В общем, я даже не знаю, как сказать…

Долгим взглядом посмотрела она на сидящего напротив Владимира, словно в который раз признаваясь в любви. И он ответил ей столь же долгим глубоким взглядом, в котором можно было прочесть только об одном — о большом чувстве к ней этого по сути мало знаемого ею мужчины из рода Беловых. Мужчины надежного, единственного, желанного.

Она еще о многом подумает. Задаст себе немало вопросов. Задаст не для того, чтобы ответить и утвердиться в какой-то мысли, успокоиться, а для того, чтобы больше уже ни в чем не сомневаться. Принять все как есть. Положиться на судьбу.

И судьба ее — предопределена, в чем она уже не сомневалась. Ей так же суждено пропеть свою собственную негромкую песню в линии рода Беловых и, может быть, если будет на то позволение Господа, оставить свой собственный след.

Она никогда не задумывалась прежде — верит ли в Бога и насколько глубоко, какая вера более всего ложится ей на душу — православная или католическая, она просто играла в Божьих храмах, исполняя божественную музыку, и, как отмечали подлинные ценители, исполняла блестяще. И это, наверное, было правильно, потому что так распорядилась ее судьба, связав с воистину божественным инструментом, каким был орган.

Она так же знала, что нельзя жить на земле только музыкой, надо жить еще и женским, человеческим счастьем. И она жила ожиданием такого счастья, и оно к ней пришло.

Древним и великим пахнуло на нее в этих сибирских глухоманях, куда привез ее Владимир Белов. Ничего подобного она до того не знала, ни о чем подобном не подозревала, ни о чем подобном не могла мечтать, потому что все здесь для нее было открытием. Таким громадным открытием, каким, наверное, бывает только открытие НОВОЙ ЗЕМЛИ.