Читаем без скачивания Герой должен быть один - Генри Олди

Воспрянувший ветер комкал сказанное Ифитом в горсти, рвал в клочья и обрывками швырял в Алкида.

– Страшно… поначалу это было страшно. Многие не выдерживали; четыре женщины умерли родами. Молиона повредилась рассудком, родив от Трехтелого двух сросшихся идиотов, чуть не разорвавших ей чрево – но детей не отдала, кричала, кусалась… сейчас они в Элиде, у Авгия. Полиба-лаконца милашка Сфено просто разорвала, не удержавшись в миг оргазма! Мне повезло: Попрыгунья, ее сестра, оказалась сдержанней… Позже к нам прислали еще людей, в том числе и мою сестру Иолу. Я пытался…

– Иолу?!

– Да. Но отец почти сразу забрал ее, сообразив, что она не вынесет… впрочем, того, что Иола успела увидеть, ей хватило – с тех пор она перестала разговаривать и испытывать боль.

Алкид вспомнил Иолу-невесту: леопарды, кровь, крик, и сгусток ледяного, нечеловеческого равнодушия на носилках.

– Четыре года, – почти беззвучно бормотал Ифит, – четыре с лишним… человек – странное существо! Он способен привыкнуть ко всему, привыкнуть, притерпеться… нас даже начало тянуть друг к другу, возникли какие-то болезненные привязанности… мы даже ревновали! Я думал, что начинаю понимать их, потомков титанов, не ставших чудовищами, но и переставших быть чудом!.. так, эхо, отзвук былого величия. Они одиноки, Алкид, безмерно, невероятно одиноки на забывшей их Гее. «Лучше уж Тартар,» – сказала однажды мне Сфено. И была права. Уйдя от мира живой жизни и не превратившись в беспамятные тени, они живут как в полусне, отгородившись в своих замкнутых мирках от всего, погрузившись в иллюзии и воспоминания… Встреча с нами была для них не меньшим потрясением, чем для нас – с ними; вот почему позднее Герион предпочел погибнуть, но не пустить тебя к одному из Флегрейских Дромосов.

– Что ж он мне сразу-то не сказал?! – растерянно пожал плечами Алкид.

– Сказал? Тебе?! Для них Геракл – кровавый призрак, ужас бессонных ночей, убийца-герой, живая молния Зевса! А на Флеграх к тому времени дети не только рождались, но и выживали! Необычные, в чем-то ущербные – но дети! Наши дети! – хотя их почти сразу отбирали Одержимые, воспитывая отдельно…

Кажется, ойхаллиец плакал.

Вдруг он качнулся к Алкиду и обеими руками вцепился в фарос собеседника, сломав серебряную фибулу в виде эмалевой бабочки.

– Они убили их! – истерически выкрикнул Ифит, брызжа слюной. – Убили! Они принесли их в жертву! Они…

– В жертву? Кто – они?! Кого – их?! – холодея, прошептал Алкид, незаметно стараясь отвести возбужденного ойхаллийца от края стены.

Ответа он не услышал.

Лишь странные слова неожиданно возникли в сознании: «Я, Аполлон-Тюрайос…» – и над Тиринфом запахло плесенью.

– Прими гостя, мудрый Автолик, – негромко произнес Иолай, стоя на пороге мегарона, куда его проводил молчаливый крепыш-слуга, и ничего не видя после яркого солнечного света.

– А почему ты не говоришь мне «радуйся», друг мой Амфитрион? – донесся от холодного очага насмешливый старческий голос. – Или ты полагаешь, что я слишком дряхл, чтобы радоваться?

Глаза мало-помалу привыкли к сумраку, и Иолаю наконец-то удалось разглядеть ложе больного, рядом с которым на крепком буковом табурете сидел… Гермий.

– Он знает, – негромко бросил юноша-бог. – Я ему рассказал. Как раз перед твоим приходом.

И Иолай понял, что Автолик умирает.

Дело было даже не в том, что старый друг уже давно перевалил через шестидесятилетний рубеж, что голова его облысела, лицо исполосовали морщины, а и без того грузное тело бывшего борца стало откровенно жирным и неподъемным.

Дело было не в этом.

– Извини, что не встаю, – знакомо ухмыльнулся Автолик. – Вот, отец говорит, что перед смертью вставать вредно… и недостойно. Да и кто он такой, этот Танат, если ему наш мальчик бока намял?! Встречусь с Железносердым, припугну Гераклом – глядишь, и вернусь…

– Вернешься, – юный отец сидел над умирающим сыном. – Вернешься. С Владыкой все оговорено.

Иолай невольно скрипнул зубами.

Он хорошо помнил свое собственное возвращение.

И знал, что у дочери Автолика, острой на язык Антиклеи, и Лаэрта, басилея с острова Итака, несколько лет назад родился сын. Лаэрт назвал мальчика Одиссеем, что значит «Сердящий богов», потому что кого боги хотят наказать, того они лишают рассудка – короче, мальчик родился умственно неполноценным.

Иолаю не надо было объяснять, что это могло значить для умирающего Автолика.

– Мы еще встретимся? – Иолай не рассчитывал на ответ.

– Нет, – отрезал Гермий. – Дядя Аид на этот раз даже мне не говорит, что задумал. Так что ни к чему вам встречаться.

Помолчали.

– А мне Ифит-ойхаллиец на днях лук подарил, – ни с того ни с сего заявил Автолик. – Как выкуп за табуны, которые Геракл у его отца украл. Ну, я об этом, понятное дело, не знаю, не ведаю – но обещал разобраться. И разберусь. Если не помру раньше.

«Ах ты, старый плут, – удовлетворенно усмехнулся Иолай, садясь на свободный табурет. – Даже не скрываешь, что табуны – твоих людей работа! Нет уж, Лукавый, тут ты погорячился… чтобы покойный Амфитрион с покойным Автоликом не встретились?! Не по Ифитову луку узнаю, так по характеру… Неужто такие люди, как мы, часто рождаются?!»

– Значит, табуны вернутся к Эвриту? – весело спросил он.

– Вряд ли, – хмыкнул Гермий. – У меня недавно братец старшенький гостил, Аполлончик… все Эвритом интересовался. Ну, я ему кое-что и рассказал: про Миртила-фиванца, и все такое-прочее… Так что, думаю, возвращать табуны будет некому. Или – уже некому.

– Но ведь Эврит – Одержимый! – вскочил Иолай.

– Правильно. Вот пусть и валит в Эреб, на задушевную беседу с дядей Аидом.

– Но тень Эврита добровольно не пойдет в Аид! Ты что, не помнишь, как уходила Галинтиада и другие Одержимые?! Или Аполлон тоже Психопомп-Душеводитель, как и ты, Гермий?!

– Тартар в Эреба мрак! – Гермий изменился в лице. – Как я сам не сообразил!

Но кинуться к выходу Лукавый не успел.

В полутьме мегарона еле слышно прозвучало:

– Я, Аполлон-Тюрайос…

– Радуйся, ученик! Я, Аполлон-Тюрайос,[54] пришел открыть для тебя последние двери смертных – врата в Аид!

Эврит Ойхаллийский резко обернулся.

Позади него, за белой баллюстрадой террасы, зияла пропасть; перед ним стоял тот, кто тайно наблюдал за близнецами в Оропской гавани, кто разговаривал с обломками лука во внешнем дворе, когда Геракл покидал негостеприимную Эвбею, – перед Эвритом стояли волк и дельфин, лавр и пальма, стрела и кифара, Дельфы и Дидимы,[55] обещавшие Совету Семьи в течение полугода следить за свободным Гераклом.