Читаем без скачивания Крылья беркута - Владимир Пистоленко

Надя когда-то приезжала в Соляной городок и знала, что в давние времена здесь была крепость. Построили ее, когда местные соляные богатства взяла в свои руки царская казна. Многие века до того жители громадного степного края пользовались соляным богатством бесплатно, но казна решила торговать солью. Степняки поднимали бунты, не раз нападали на соляной прииск. Для защиты от них построили крепость. Это было давно. С течением времени все изменилось. Сама крепость перестала считаться крепостью, в ней не было никакого гарнизона, а огромный двор превратился в соляной склад, и его стали называть пакгаузом. Но и склад не так-то уж долго продержался. Когда невдалеке прошла железная дорога, у станции выстроили новые склады, а крепость была превращена в этапный пункт по пересылке каторжан.

Во дворе Надя увидела высокие бесформенные нагромождения, прикрытые полотнищами брезента.

Местами из-под брезента выпирали углы, словно ребра, и Наде нетрудно было догадаться, что здесь сложены в штабеля ящики. Неужто это и есть тот самый английский «гостинец», о котором ей поручено узнать? И, скорее всего, так оно и есть. На одном из брезентов она прочла надпись по-английски и на другом...

— А вот здесь ваше жилище, — сказал Виктор, когда они подошли к приземистому кирпичному зданию, в окнах которого виднелись массивные железные решетки.

— Не жилище, а тюрьма, — сказала Оля. — Вам не кажется, Ирина Ивановна?

— Пожалуй, вы правы. Хотя нет, тюрьма осталась там, позади. Я так устала от этого ада! У вас мне и простая халупа покажется дворцом.

— У Ирины Ивановны, Олюшка, большое горе. Красные расстреляли отца.

Оля всплеснула руками.

— Боже мой, какой ужас! Но вы не будете у нас одиноки, мы не дадим вам тосковать. Можете располагать мной как хотите. Правда, Виктор?

— Да, да, конечно.

— Вот какие они звери, — продолжала возмущаться Оля. Мне иногда, знаете, казалось, когда наши расстреливали их, ну, после допроса, что все-таки это слишком жестоко. А Виктор всегда сердился и говорил, что смерть для них — благо, они заслуживают самой ужасной казни. И он прав.

Оставшись одна, Надя почувствовала себя страшно усталой. Не раздеваясь, она опустилась на стул и закрыла глаза.

Комната была настолько прокурена, что становилось тяжело дышать. Надя подумала о том, что еще ночью здесь находился один из самых ярых ее врагов. Ей просто повезло. Если бы не случай, не миновать ей встречи с Рухлиным и тогда... Надя не хотела думать о том, что случилось бы тогда. Главное — сейчас все обошлось благополучно, мало сказать благополучно — ее приняли не только внимательно, но даже ласково и заботливо.

Надя невольно улыбнулась: хорошо придумал Кобзин, и эти одураченные контрразведчики встречают ее, как миллионершу Ирину Стрюкову; а как бы хотелось взглянуть на их физиономии, когда они узнают, перед кем расшаркивались, на кого расточали свое внимание и заботу! Но это случится, обязательно случится! Лечь бы, полежать немного, но противно прикасаться к постели, где минувшей ночью спал Рухлин.

Пожилой казак принес вещи и сказал Наде, что ему велено быть у нее денщиком.

Надя хотела было отказаться от услуг, но сообразила, что этого делать нельзя, и приказала распаковать чемодан и привести в порядок ее мундир.

Казак принялся за дело.

Сначала он обращался к Наде хотя и уважительно, но по-свойски, называя ее барышней; когда же увидел мундир с погонами поручика, растерялся, стал тянуться перед ней и, не зная, как называть ее, смущался все больше. Затем, козырнув, сказал:

— Первый раз вижу, чтоб женщина в офицерских званиях ходила. Прямо не знаю, как вас навеличивать, не сердитесь на старика.

Надя хотела было сказать, что ей совершенно безразлично, хоть горшком назови, только в печь не сажай, но спохватилась:

— Обращайтесь, как положено в моем звании.

— Слушаюсь, господин поручик.

— А вы давно здесь служите? — поинтересовалась Надя.

— Да как вам сказать, годы мои такие, что служить я не обязан. Ну, а вот когда в отступ пошел атаман из Южноуральска, и я ударился с им. Приехали мы прямиком сюда, я было прихворнул, а потом оклемался малость, меня и поставили в денщики. Как кто в эту комнату поселяется, так я и прислуживаю.

— Значит, вы из Южноуральска?

— Оттудова. Из казачьего пригорода, из Форштадта. Тут немало нашенских. До вас в этой горнице проживал сотник, тоже наш. Рухлин по фамилии. Куда-то отбыл, говорил, дни на два. Сурьезный он человек, уж после отступа приехал. На красных жалуется. Рассказывает — начисто грабить стали, даже расстрелять его хотели. И диво бы кто, а то, сказывает, шабры — парень с девкой. И надо же такому делу случиться! Я еще отца этого красного бандюка знал, с германской он не вернулся, Маликовы их фамилия. Отец был куда какой геройский да правильный человек, а сына, вишь ты, на легкую наживу потянуло. Ну, я еще так скажу: бог его наказал. Все обернулось, ну, прямо, как в сказке. Попался этот самый краснюк! Приходит, значит, господин сотник и такой радостный и маленько, видно, хлебнувши. «Вражину, — говорит, — сегодня своего видел!» Вот как оно бывает.

— И что с ним? — стараясь казаться безразличной, спросила Надя.

— С сотником-то? Радовался, чего ему!

— Нет, я о том.

— Краснюк? Малик этот самый? Кончали.

— Как кончали?

— Так что забили насмерть.

— Не может быть?!

— Вот как перед богом, ваше благородие... Его мимо на допрос водили. Я сам видел, да и наши все кидались глядеть: краснюка, мол, главного ведут! А особливо сотник этот, Рухлин, значит, во все вникал и страсть как ярился. Тот Малик, как я понял, на поддавки не шел. Вот и забили. Вчера, слыхал я, захоронили, только, можно сказать, похорон-то и не было, закопали — и вся недолга. А парень этот, Малик самый, тоже сурьезный был, скажу вам. Один раз видел, как вели его...

Старик рассказывая, то и дело поглядывая на Надю — не докучает ли своей болтовней? Но, заметив, что она слушает внимательно и даже расспрашивает, остался доволен — не с каждым офицером вот так покалякаешь.

— Так вот, ведут его, ну, прямо скажем, лица на нем человечьего нету, а сотник-то возьми да и крикни: «Сладко, мол, Маликов, живется?» А он, змей нечистый, глянул, ваше благородие, на него, вот как будто пронзил его глазами. «Тебе, — говорит, — еще послаще будет!» А потом обернулся, губы-то все поразбиты, а вроде на них ухмылка произошла, и крикнул: «Рыжий красного спросил, чем ты бороду красил?» Обиделся господин сотник, потому как он тоже, скажем, с рыжинкой.

— И где же его похоронили?

— Сказывают, почти у ворот, под стеной...