Читаем без скачивания Современная венгерская проза - Магда Сабо

Галгоци пишет в основном о деревне, но на определение «крестьянский писатель» соглашается с оговорками. «Когда кто-то произносит сейчас «крестьянский писатель», он должен непременно добавить, о каком крестьянстве пишет этот писатель: о том, каким оно было, или о том, каким станет?» Нынешнее венгерское село давно уже перестало быть отгороженной от прочего мира резервацией патриархальности и нищеты, оно тысячами нитей — и километрами асфальтированных дорог — связано с городом, со страной, со всем светом. Нынешнее венгерское село в городах обучает своих детей, которые все равно — его дети, возвращаются они в родные места или нет; нынешнее село гудит машинами, волнуется проблемами мира, имеет прямые деловые связи с иностранными фирмами… И живут в нем не только землепашцы, но и рабочие-механизаторы, врачи, учителя, инженеры. Со своими житейскими сложностями. И все это кипит в произведениях Галгоци, которая обладает завидным и трудным писательским даром — смотреть на жизнь открытыми глазами, без шор.

Повесть Э. Галгоци «Церковь святого Христофора» появилась в печати в 1980 году. Частная на первый взгляд история. Камерная. Но в каждой ее строке — сегодняшняя Венгрия, развивающаяся, сложная, насыщенная проблемами, задачами, свершениями.

«Да, Жофика, да, это бегство, дорогая моя», — твердила она про себя, сидя за рулем «трабанта». Тридцать два года, худая, невыспавшаяся, непроспавшаяся после вчерашнего. Вчерашнего?.. Это тянется уже две недели, не меньше.

Дорога к селу была почти пустынна. Часы на щитке показывали восемь. Она выехала из Будапешта в пять утра, спать все равно не могла. Ярко сияло солнце, июньские поля по обе стороны дороги, словно палитра без конца и без края, роскошно переливались всеми оттенками зеленого: зелень гороха и зелень ряски, зелень маслин, плесени, бутылочного стекла, гусиных испражнений, зелень моря, и желчная зелень, и сытая сочная зелень… «В июне поля зеленее всего, а там все поблекнет, пожухнет. Как и ты, — вернулась она к своим мыслям. — Ты ведь для того и взялась за эту работу, чтобы не оставаться в Пеште… чтобы не покатиться под откос!.. Не пропить свой талант, если он у тебя есть! Чтобы не покончить с собой!.. Ты пригвоздил руки и ноги мои, ты пересчитал все кости мои…»

Жофия въехала в село. Взгляд ее скользнул по крышам домов, но церковной башни не было видно. Вот уже и главная площадь осталась позади — самое обычное место для сельской церквушки, — как вдруг на одном из поворотов она увидела за трухлявой дощатой оградой парк и стройную башенку, едва возвышавшуюся над верхушками деревьев. Следуя вдоль ограды, она отыскала вход. Посыпанная желтым гравием дорожка, заброшенный парк — впрочем, некогда здесь собрали всю флору Европы: среди елей, сосны и лиственницы произрастали буки, дубы, ольха, липа, вяз, кизил, каштан, клен и много деревьев с темно-лиловой листвой, названия которых Жофия не знала. В этом парке стояла капелла.

Какое трогательно грациозное строение!.. Линия фронтона плавно переходит в необычайно стройную башенку. На давно не беленной стене проступают едва заметные цветные пятна — сырость или остатки фрески? Одна створа великолепной кованой двери распахнута. Жофия остановила «трабант» и вошла в церквушку.

Между двумя рядами скамей простенькая дорожка из кокосового волокна вела к алтарю. Благородных очертаний алтарь с колоннами красного мрамора, повторяющий полукружие апсиды, обрамляет большой алтарный образ святого Христофора в красной мантии. Когда-то, должно быть, на картине бушевали романтические краски: густо-синяя вода, густо-зеленые поля, густо-коричневые и черные тучи, пурпурная мантия — но теперь все это поблекло, вспучилось пузырями, облупилось; время, сырость, превратности, судьбы оставили свой след, будто на состарившемся лице человеческом. Стены церквушки побелены, примитивно расписаны сценами крестного пути, между фресками — гербы из красного мрамора с выцветшими рисунками и надписями.

Жофия остановилась у красной мраморной чаши со святой водой, опустила пальцы в прохладную воду, из приличия перекрестилась. Воздух церкви овевал кожу приятным холодком, и в душе ее начал пробуждаться, смутный интерес.

У алтаря служил мессу грузный, неспешно двигавшийся священник лет семидесяти. «Декан Тимот Жидани, — подумала Жофия, — тот, кто подписал заказ». Круглая физиономия с крючковатым носом основательно заплыла жирком, и все же это полное лицо с ярко-красными губами и большими серо-голубыми глазами было открытым и выразительным, словно у ребенка или у артиста. Он сосредоточенно бормотал слова молитвы, однако живой трепет мясистых ноздрей и то и дело трогавшая губы улыбка явственно говорили о том, что он наслаждается и лучами июньского солнца, проникавшими снаружи сквозь узкие оконца, и ароматом свежесрезанных роз, что красовались в вазах у алтаря.

Священнику помогала при богослужении одна-единственная, должно быть, восьмидесятилетняя старуха, худая как палка; министрант, ризничий и звонарь в одном лице, а кроме того, уборщица, декоратор престола и казначей прихода, она деловито сновала по церкви, как будто по собственному дому между кухней, чуланом и комнатой, где лежит больной муж.

Два старика привычно и согласно исполняли каждодневные свои обязанности, однако заметили все же, что в церковь вошел кто-то чужой: из-за огромных темных очков лица почти не видно, неправдоподобно тоненькая фигурка облечена в элегантно простой темно-синий брючный костюм, кремовая блуза, башмаки, дамская сумка — только по ней и видно, что женщина. Незнакомка отступила от чаши со святой водой и неслышно пошла вдоль стены, разглядывая мраморные дворянские гербы, забранные решеткой исповедальни, мигающую лампадку в алтаре.

По окончании мессы Жофия последовала за двумя стариками в ризницу. Сняла темные очки, на болезненно-бледном лице показалась вежливая улыбка.

— Добрый день, господин декан, — протянула она руку. — Жофия Тюю, реставратор.

Среди отсыревших, с пятнами плесени стен, рядом со скрюченной старушонкой в платке и серой какой-то хламиде, она была словно свежее дыханье. Старый священник радостно, с удовольствием разглядывал ее — глаза засветились лаской, полные красные губы раздвинулись в улыбке. Он пожал девушке руку.

— Так это вас к нам направили?

Направили?.. Лицо Жофии дрогнуло. Уж как она добивалась этой работы в провинции!

— Я рад, что прислали именно вас, дорогая Жофия… Вы мне позволите так называть вас?.. Тимот Жидани. А вот перед вами, — указал он на старушку, — казначей нашего прихода, тетушка Агнеш Линкаи.

Старушка оживилась, заулыбалась.

— Вы, значит, церкви расписываете?

— Н-ну… вроде того.

Священник, чуть отвернувшись, сбросил стихарь.

На нем оказался обычный темно-серый костюм и легкая белая рубашка.

— Документацию получили?

— Да. — Жофия внимательно оглядела ризницу. В одном углу свод доходил почти до пола, похоже было на большую печь. — По фотографиям судя, я и не думала, что здание так интересно… Мне кажется, господин декан, стоило бы реставрировать всю церковь, не только алтарный образ.

— У нас нет на это денег. Что есть — и то верующие собрали.

Старуха, заботливо свернув пастырское облачение, уложила его в старинный, с резьбою, сундук. И вдруг возбужденно заговорила:

— Толковала я вам, господин декан, чтобы не только в церкви собирать! Кто нынче ходит в церковь? Одна-две старухи, вроде меня! А надо было по всему селу собирать! Сельский совет попросить! Кооператив!.. У кого в селе теперь деньги водятся? У сельхозкооператива!.. Коли бассейн построить могут, могли б и на церковь раскошелиться!.. Я вам когда еще толковала!

— Не столь великая ценность церквушка эта, тетушка Агнеш, — терпеливо принялся объяснять декан. — В восемнадцатом веке когда-то построена. На такое у епархии денег нет. У комитета по охране памятников тоже… Их средства на епископский дворец пойдут, на собор кафедральный — неподалеку от него опять остатки римских сооружений нашли — да на лебеньскую церковь[52]… Были тут из разных учреждений, обследовать обследовали, но реставрировать не взялись, потому что… — Покосившись на реставратора из Пешта, старик тактично умолк.

— Знаю. — Жофия пожала плечами. — Считают, что не стоит трудов, да? — Она достала из сумки сигарету, но, в знак уважения к святыне, не закурила, только вертела сигарету в пальцах. — В Венгрии памятников так мало, что, даже если обнаруживается погреб, которому двести лет, наш долг и его сохранить.

Старая Агнеш попрощалась.

— Ну, вы уж покрасивше тут разрисуйте.

Декан остановился посредине нефа и, пока Жофия осматривалась, рассказывал:

— Эта церковь помещичья, ее Семереди строили. Старый дворянский род, тысячью хольдов[53] владели. В замке теперь школа. Из усадебных построек сохранилась еще корчма, а конюшни, сараи, амбары в сорок пятом разнесли батраки… По кирпичику разобрали. Характерно, увы, что корчму пощадили. — Он указал на алтарь. — Святой Христофор, заступник путешествующих и кладоискателей. Легенду о нем знаете? — Жофия кивнула. — Когда господь наш Христос обходил землю со святым Петром, возжелали они через большую реку перебраться, а как это сделать — лодки нигде нет. И тут как раз святой Христофор подоспел, перенес он сперва святого Петра, потом вернулся за Иисусом. Дошел до середины реки, да и говорит: «О господи, господи, может, я весь свет на себе несу?» — «Воистину несешь», — ответил ему Иисус… По другой легенде, отправился Христофор на поиски величайшего из сокровищ, а величайшее-то сокровище — Иисус, которого обрел он… Оттого, вероятно, и почитают его патроном кладоискателей.