Читаем без скачивания Дар нерукотворный (сборник) - Людмила Улицкая

Пять-шесть поколений живых мышиных предков – профессиональное замечание, биофак, опыт университетских лабораторий, привет из юности, не то что бы с регулярной постоянностью, но время от времени вдруг дает о себе знать, Одинокая Мышь в известном смысле мышь лабораторная, то есть определенно, определенно лабораторная.

Пращур нашей героини по отцовской линии пожаловал в Москву в наполеоновском обозе, во время пожара в Первопрестольной спас из Покровского собора бедную церковную мышь, женился на ней, зажил размеренной жизнью московского обывателя, обрусел, не утратив однако парижского шарма, наплодил неисчислимое потомство, романтическая история отца-основателя стала важной частью большого семейного предания, по мере сил украшаемого каждым новым поколением, но от этого ничуть не теряющего (скорей прибавляющего) в аутентичности.

Рука судьбы подкинула праотца Одинокой Мыши по материнской линии (тогда еще неразумного мышонка) в карету, повлекшую Алтер Ребе по злому митнагедскому навету в Петропавловку, где в сырой и темной камере делил с праведником кров и стол, ел благословленный им хлеб, возрастал у его ног, питался медом его мудрости, праздновал с ним святую субботу, присутствовал даже и при беседе его с самим государем-императором, посетившим (инкогнито) сидельца в узах, за что прославился во многих мышиных поколениях, любил при случае (порой, особенно в старости, невпопад) процитировать ребе, почитал его своим учителем, с чем ребе вряд ли бы согласился.

И так вот неторопливо, любовно, со знанием дела, с улыбкой перебирает Улицкая узелки семейной памяти, покуда не доходит до Одинокой Мыши, родившейся на скрещении дорог двух некогда славных и столь непохожих друг на друга семейных кланов.

Улицкая поступает так во всех своих романах, однако же после процитированного пассажа, противу обыкновения, не отправляется с читателем на запланированную историческую экскурсию, проведенную мной по крайне урезанной, основанной на сомнительных, попросту баснословных фактах, программе, но кардинально расправляется со всеми шестью не заслуживающими внимания поколениями родственников, так что несчастная мышь и впрямь оказывается бесконечно одинока.

Ее муж еще в молодые годы утонул в большом кувшине молока, дети выросли и переехали в другой город, кроме одного сына, который и вовсе поселился на пароходе, а пароход ушел в кругосветное плавание, и с тех пор ни о пароходе, ни о мышонке ничего не слышали. Родители Мыши и ее деревенская родня погибли от несчастного случая: старая изба, в которой они жили, сгорела вместе с большой мышиной семьей.

О судьбе прочих пострадавших или не пострадавших от огня обитателей старой избы сказительница умалчивает и правильно делает: с мышиной точки зрения, их судьба не представляет ни малейшего интереса.

С жалкими остатками фамилии Мышь общается посредством поздравительных открыток общим числом 188. Писание становится едва ли не главным ее занятием, в каком-то смысле Одинокая Мышь – коллега Улицкой. Правда, у Улицкой тиражи больше. Деревенская родня Мыши неграмотна: не то что ответить, они и прочесть-то приветы своей одинокой родственницы не в состоянии, что касается уцелевшей городской части клана, им всё как-то недосуг ответить, а не исключено, что и прочесть. Отсутствие обратной связи не смущает писательницу: во-первых, она исполняет моральный долг, во-вторых (а может, как раз и во-первых), ей просто нравится это занятие, в-третьих, оно делает мышиную жизнь осмысленной, есть еще и в-четвертых: интровертная героиня не больно-то и нуждается в обратной связи, в самом деле, что они могут ей ответить, чего бы она заведомо не знала, что их жизнь, так, возня мышиная, в сущности 188 родственников присутствуют в ее жизни чисто виртуально – как персонажи большого эпистолярного романа.

Итак, бесконечно одинока, исторически, вопреки моему анонсу, не укоренена, никакого культурного бэкграунда, всем и всему чужая. Вымарываем из генеалогического древа самовольно нарисованных мною праотцев, какое нахальство лезть в чужие книжки, неймется, пиши свою, восстанавливаем статус кво, вымарываем, их не было, жаль, выглядели как живые, вымарываем и само древо, его тоже не было.

Чем занимается на этом свете Одинокая Мышь, помимо писания поздравительных открыток? Собирает по ночам со свалки нужные (кажущиеся нужными) и не очень вещи, авось когда пригодятся, порой странные и разнородные, всегда случайные, раскладывает согласно классификации (плод систематического мышиного ума) в бесчисленных ящиках грандиозного шкафа.

Нельзя не сказать, что, кроме разнообразия размеров, они поражали и разнообразием формы. Ящички для перьев, карандашей, ложек, батареек для электрического фонарика были длинные, вроде пеналов, а для круглого голландского сыра, который выделывается в виде головок, или для шляп ящички были круглыми…

…в самой середине мыльница, за мыльницею шесть-семь узеньких перегородок для бритв; потом квадратные закоулки для песочницы и чернильницы с выдолбленной между ними лодочкой для перьев, сургучей и всего, что подлиннее; потом всякие перегородки с крышечками и без крышечек, для того, что покороче, наполненные билетами визитными, похоронными, театральными и другими, которые складывались на память…

…Были и полки для книг… Была у Мыши и коллекция лоскутков – шелковых, бархатных, хлопчатобумажных и синтетических. Каждый род – по своей коробочке. Была и вешалка с платьями. Новыми, поношенными, просто старыми и такими ветхими, что Одинокой Мыши иногда приходило в голову, не подарить ли их бедным людям. Зашитая в белую простыню, висела на вешалке половина енотовой шубы – Мышь надеялась найти к ней недостающую половину. Четвертый этаж сверху по правой стороне занимал отдел зубных щеток и шляп, пятый – лампы и свечи, шестой – футляры для хвоста. Футляров, как говорят, было всего пять, по одному на каждый сезон плюс один парадный – замшевый.

Короче говоря, ленты, кружева, ботинки, нижние юбки и что угодно для души – всё лежало на своих местах, в своих коробочках, под своим номером. Мышь больше всего на свете любила свой дом-шкаф и часами любовалась своими богатствами: перекладывала, перебирала; особенно приятно было заниматься этим в плохую погоду.

И свалка, и шкаф – места очевидным образом мистические. Ночь – время, сугубо располагающее к мистическим упражнениям. И свалка, и шкаф – целые миры. В недрах шкафа-дома Мышь и живет, жилое пространство тоже своего рода комбинация ящиков. Шкаф – главный герой повести, хотя и не вынесенный в название, где с педантичной аккуратностью перечислены все, кроме несправедливо обойденного таракана, персонажи, быть может, искусный прием скрыть подлинного протагониста – творение не столько целеполагающего разума, сколько природное, отнюдь не подчиненное тотальному замыслу, прозрачное для практического ума только отчасти, пространство искривлено, точные навигационные карты отсутствуют, чего где положено известно разве что для ближних полок, границы ойкумены в тумане, в дальних ящиках клубится хаос, шкаф живет своей жизнью, независимой от воли его (вроде бы) хозяйки, на самом же деле лишь важнейшей его внутренней составляющей. Мышиный шкаф, метафора постмодернизма, напоминает библиотеку Борхеса, много уступает ей количественно, но далеко превосходит в качественном разнообразии.

Далее повествуется о гибели шкафа. Лев Шестов: говорят, от грошовой свечи Москва сгорела – от двух грошовых свечей, Распутина и Ленина, сгорела Россия. Вот и шкаф тоже сгорает от двух грошовых свечей, запаленных в его недрах двумя мелкими безмозглыми существами для ничтожной картежной надобности. Какой шкаф погубили! Прямая апелляция к булгаковской Аннушке, возможно, той самой (наверняка той самой!), что разлила масло, идиотическая небрежность ее, и нету дома, сгорел дом.

Большая часть мышиной фамилии погибла во время пожара, и наша героиня живет в отблесках его пламени, теперь ей уготована та же злая участь. Пожар вспыхивает ночью, когда Мышь спит и почивает. А надо бы бодрствовать! Шкаф (неодушевленная проекция Мыши) со всеми его сокровищами погибает в огне. А надо бы собирать сокровища, огня не боящиеся! Само собой, я не имею в виду рукописи, что за глупость, один ляпнул, все наперебой повторяют, рукописи горят отменно. Шкаф погибает – Мышь чудесным образом спасается. Впрочем, спасение ее можно понимать и метафизически: как спасение в жизнь вечную. Огонь освобождает Мышь от порабощающей вещественности шкафа (скорее, Шкафа). В таком случае и брак ее с тараканом по ту сторону заключенного в шкаф бытия – брак мистический, хотя и наполненный убедительными приметами посюсторонней жизни, можно представить, что всё это происходит в раю Сведенборга, где (допускаю) смешанные браки бывают счастливыми.