Читаем без скачивания Лавкрафт: Биография - Лайон Де Камп

Вопреки всем своим стараниям уклониться от работы на де Кастро, он все — таки позволил ему убедить себя отредактировать еще один рассказ — «Электрический палач», опубликованный в «Виэрд Тэйлз» в 1930 году. Одна старая леди из Вашингтона, федеральный округ Колумбия, по имени Элизабет Толдридж уговорила Лавкрафта переработать огромное количество своих посредственных стихов. Она стала одной из его постоянных корреспонденток, отсылая ему кипы газетных вырезок.

Вопреки очевидному успеху с «Данвичским кошмаром» и антологиями, Лавкрафт был удручен своими перспективами. В поэзии, признался он мисс Толдридж, «мои поэтические способности были разрушены» чрезмерным подражанием «мистеру Попу, доктору Юнгу, мистеру Томсону, мистеру Аддисону, мистеру Тикеллу, мистеру Парнеллу, доктору Голдсмиту, доктору Джонсону и так далее. Мои стихотворения утратили все признаки самобытности и искренности, а единственной заботой было воспроизведение типичных форм и настроений георгианской обстановки, в которой, как подразумевалось, они и были сочинены».

Это подражание, сокрушался он, перенеслось и на его прозу: «Есть мои „По — произведения“ и мои „Дансейни — произведения“ — но увы! — где мои Лавкрафт — произведения? Лишь в некоторых из своих более реалистичных работ в прозе я показал хоть какие-то признаки развития — в данный поздний период, — какой-то свой стиль…»

Он выслал мисс Толдридж образцы своей поэзии, добавив: «Во всех этих стихотворениях вы не без ироничного удивления заметите, что я щедро использую архаизмы, инверсии и поэтические вольности, против которых непрестанно предостерегаю других! Моя поэзия — просто антикваризм, и ничего более»[436].

То, что в начале своей карьеры Лавкрафт подражал По, Дансейни и георгианским поэтам, — неудивительно. Большинство писателей как раз и начинают с подражания предшественникам. Поэтому-то многие современные писатели прошли через периоды Хемингуэя, Фолкнера и даже Лавкрафта. Если все идет хорошо, со временем они ассимилируют подобные влияния — как Лавкрафт советовал своим клиентам, они учатся быть «самими собой».

В случае же Лавкрафта этот процесс был весьма и весьма замедлен. Во-первых, он был смещен десятью потерянными годами его болезненного затворничества — так что он начал серьезно писать лишь в двадцать семь. Затем, процесс был заторможен его бесом противоречия — его архаичностью, манерностью и снобизмом.

Бес закрыл ему глаза на развитие литературных техник со времен По, из-за него он презирал практичность как «буржуазную», недостойную внимания джентльмена. Теперь же, хоть и слишком поздно, он начал осознавать, сколь дорого ему обошлись его ранние позы.

Кроме того, когда он пришел к более реалистичному взгляду на свое творчество, уже само это самоосмысление указало ему на его ранние подражательность и стилистическую блажь. И впредь он становился все более и более самокритичен.

«За последнее время у меня появилась возрастающая неудовлетворенность своими трудами — особенно ранними, — так что я едва ли не рад, что Райт, кажется, отказался от замысла с книгой. В моем стиле присутствует некое качество дешевой мелодрамы — нелепость, напыщенность, несдержанность, — требующее сглаживания, хотя оно и пошло на убыль с моего периода „Гипноса“ и „Гончей“».

Впоследствии Лавкрафт не только забраковал свои ранние рассказы, но и часто говорил, что не признает вообще все, за исключением последних. Не обладающий самовлюбленностью удачливого писателя, Лавкрафт легко ввергался в уныние неблагоприятной критикой. Когда же он сам осознал промахи собственных трудов, это просто убило его.

из-за нахлынувшего потока работы по «призрачному авторству» и чрезмерной самокритики художественная производительность Лавкрафта оставалось низкой на протяжении всей его оставшейся жизни. После «Данвичского кошмара» он в среднем писал лишь немногим более одного рассказа в год, не считая совместных работ и переработок. Стараясь отвечать растущим требованиям читателей, Райт перепечатывал — без оплаты — многие ранние лавкрафтовские рассказы и опубликовал множество его стихотворений.

В некоторых отношениях Лавкрафт развивался. По политическим взглядам он был все еще консервативным нативистом, поддерживавшим Гувера против Эла Смита. Последний, считал он, представлял «декадентские и неассимилируемые банды из Южной Европы и Востока»[437].

Он, однако, отдалился от идеи «сухого закона» еще больше. Узнав, что у Фарнсуорта Райта случаются запои, он сказал, что, учитывая страдания Райта, «я испытываю искушение откопать местного бутлегера… и послать брату Фарнсуорту ящик искусственного великолепия»[438]. (В действительности же Райт пил весьма умеренно.)

Становились шире и его эстетические взгляды. Техника «потока сознания», разработанная Джеймсом Джойсом, по его словам, может потрясти простодушных людей как «бессмысленная несвязность», но в ее защиту есть что сказать. Ее крайние формы, считал он, «выходят за рамки подлинного искусства», но «предназначены для оказания сильного воздействия на само искусство»[439].

Соня жаловалась, что после возращения Лавкрафта в Провиденс «наша супружеская жизнь… велась на стопках бумаги, омываемых реками чернил». После визита в Нью-Йорк весной 1928 года «на протяжении нескольких следующих месяцев мы вновь сожительствовали лишь в письмах». Лавкрафт писал почти ежедневно.

«Он и хотел жить таким образом и даже был доволен — но не я. Я начала настаивать на законном раздельном проживании — по сути, на разводе. Но в течение всего этого периода он испробовал все средства, которые только смог изобрести, чтобы убедить меня, как высоко он меня ценит, и что развод сделает его совершенно несчастным, и что джентльмен не разводится со своей женой, если у него нет для этого оснований — а у него их не было. Я отвечала ему, что делаю все, до чего могу додуматься, чтобы сделать наш брак удачным, но такого, лишь в переписке, брака не может быть и в помине, ведь для подлинного брака необходима близость. Тогда он, бывало, рассказывал об очень счастливой паре, которую знал: жена жила со своими родителями в Вирджинии, а муж из-за болезни где-то в другом месте, и их супружество сохранялось посредством писем. Я же отвечала, что никто из нас по-настоящему не болен, и что я не желаю быть далекой женой, „наслаждающейся“ обществом далекого мужа только по переписке».

В конце 1928 года Соня оплатила Лавкрафту еще одну поездку. Она «…сказала ему, что хоть и считаю невозможным оставаться его женой, но хочу, чтобы он знал, что я буду ему другом, если ему понравится такая дружба, и что он должен развестись со мной, познакомиться и жениться на девушке из своего окружения и культурной среды, жить в Провиденсе и попытаться зажить нормальной жизнью и быть счастливым.