Читаем без скачивания «Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

Вид «Фрама» при лунном свете производит неизгладимое впечатление. Каким бы сильным ни чувствовал себя человек, он не может не проникнуться уважением к противнику, которому подчинены такие силы. Устоять против такого тарана – дело не шуточное, но «Фрам» – «Фрам» устоял, «Фрам» не сдал!.. Никакой другой корабль не мог бы выдержать такого приступа. Меньше чем за час льды воздвигли рядом с нами и над нами целую крепостную стену, нам придется биться месяцы, чтобы разобрать ее, да и то, наверное, останется.

Тут действуют титанические силы. Начинаешь чувствовать себя чем-то вроде карлика, вступившего в борьбу с великаном из великанов; приходится прибегать к хитростям и лукавству, чтобы выскользнуть из этих исполинских рук, которые редко выпускают раз схваченную добычу. «Фрам» – скорлупка, которую соорудили карлики со всем свойственным им хитроумием, чтобы выдержать борьбу с великаном. И работают они на борту «Фрама» с трудолюбием муравьев.

Великан считает вполне достаточным лишь время от времени потянуться, расправить свое могучее тело. Но каждый раз, когда он шевельнется, кажется, что скорлупка вот-вот разлетится вдребезги и, погребенная подо льдом, исчезнет навеки. Однако карлики искусно построили свою скорлупку, она всегда поднимается вверх и выскальзывает из смертоносных объятий.

Невольно при виде этих могучих масс, вздымающихся при лунном свете хребет за хребтом, приходят на ум древние саги и мифы о троллях и йоттунгах, о схватке Тора с владыкой Иотунхейма, когда рушились скалы и низвергались вершины гор, засыпая долины каменным дождем. А наши ребята, когда я видел их сегодня на снежно-ледяном сугробе с заступами и топорами, колющими и рубящими лед, чтобы расчистить хотя бы небольшую часть тента, представились мне меньше, чем карликами, меньше, чем муравьями. Но муравьи, хотя и перетаскивают зараз по одной хвойной игле, все же с течением времени воздвигают муравейник, где живут в тепле и уюте, защищенные от бурь и зимней непогоды.

Будь этот последний ледовый штурм затеей всех злых сил мира, вместе взятых, он не мог быть ужаснее. Ледяные глыбы 2—3-метровой толщины надвинулись на нас с левого борта и навалились на 9-метровую льдину, которая держит наше судно. Она осела под тяжестью, а вместе с ней подался вниз и «Фрам». Другая ледяная гряда вплотную подошла к судну, в то время как оно еще оставалось вмерзшим в лед. Более сильное давление, насколько я могу судить, трудно себе и представить.

Неудивительно, что судно стонало. Тем не менее оно выдержало напор, оторвалось ото льда и невредимо поднялось кверху. Говори после этого, что форма судна не имеет большого значения! Если бы не форма «Фрама», мы бы не сидели теперь здесь. И нигде на всем судне нет ни течи, ни хотя бы капли воды. Довольно странно, что лед больше не предпринимает серьезных натисков. Не было ли давление, испытанное нами в субботу, «предсмертной агонией»? Как знать! Схватка, во всяком случае, была отчаянная.

Перед обедом я и Свердруп сошли на лед и обошли «Фрам» кругом. На некотором расстоянии от судна нет никаких следов сжатия; поверхность льда ровная, гладкая и не взломанная. Сжатие ограничилось лишь небольшой полоской, простирающейся с востока на запад, и «Фрам» лежал как раз в самом опасном месте.

После обеда Скотт-Хансен вычислил вчерашнее наблюдение – результат оказался 83°34,2́ северной широты и 102°51' восточной долготы. С Нового года мы, следовательно, продвинулись на север и запад, к западу – на 15 морских миль, а к северу – на 13,5 мили; и это несмотря на то, что ветер дул большей частью с юго-запада. Лед взял, по-видимому, более решительный курс на северо-запад, чем когда-либо, и неудивительно, что происходят сжатия, когда ветер дует поперек курса.

Впрочем, вряд ли нужно подыскивать какие-либо особые разъяснения причин сжатия; мы, очевидно, опять попали в такую же область сжатия, трещин, полыней и ледяных гряд, в какой уже побывали прошлой зимой и где в течение определенного времени продолжалось непрерывное давление льда. Мы все время наталкивались на такие области во льдах вокруг нас – даже в самые спокойные периоды[248].

Вечером было в высшей степени замечательное освещение непосредственно под луной. С горизонта поднимался как бы чудовищный сильно светящийся стог сена, который верхушкой своей достигал большого кольца, окружающего луну. Верхнего края этого кольца касалась обычная обратная световая дуга».

На другой день, 8 января, наблюдались неоднократные сжатия, и один раз, в то время как я и Мугста работали в трюме, мастеря нарты, корабль снова затрещал и под нами и над нами. Напор повторился несколько раз, причем в промежутках все было спокойно. Я часто выходил на лед, прислушиваясь и высматривая, куда направлено сжатие. Но дело ограничилось треском и хрустом под ногами и в ближайшей ледяной гряде. Не для того ли все это, чтоб держать нас настороже, напоминать, что еще не время успокаиваться? В таком напоминании мы, пожалуй, действительно нуждаемся.

В сущности, ведь мы живем, как на вулкане. Извержение может произойти в любую минуту, извержение, которое решит нашу судьбу: либо вознесет нас, либо сбросит вниз. Иными словами: либо «Фрам» вернется на родину и экспедиция во всех отношениях будет удачной, либо мы потеряем «Фрам», удовлетворимся тем, что уже совершили, и по пути домой, быть может, обследуем часть Земли Франца-Иосифа. Вот и вся разница. Но нам, конечно, очень не хотелось бы потерять судно; печально было бы видеть, как оно исчезает на наших глазах.

Тем временем часть команды во главе со Свердрупом занялась скалыванием торосистой гряды у левого борта, и в ней была пробита порядочная брешь.

«Я и Мугста старательно работаем над постройкой нарт. Я хочу, чтобы они были приведены в полную готовность на случай путешествия, все равно: придется ли идти с ними на север или на юг.

Сегодня Лив исполнилось два года. Большая девочка уже. Интересно, узнаю ли я ее? Вероятно, она сильно изменилась. Дома сегодня большой праздник, ее засыпают подарками – и много мыслей летит на север; но они не знают, где нас искать, не знают, как мы дрейфуем здесь в самых высоких северных широтах, среди самой глубокой полярной ночи, какую когда-либо приходилось переживать людям, и чуть-чуть не раздавлены льдами».

В следующие дни лед понемногу успокаивался. В ночь на 9 января он еще немного трещал и хрустел от сжатия, но затем окончательно замер.

10 января у меня в дневнике значится: «Лед совершенно спокоен, и если бы рядом с бортом не было ледяной стены, никогда нельзя было бы подумать, что здесь происходил какой-нибудь напор или нарушение вечной тишины – так все пустынно и мирно».