Читаем без скачивания Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

И врачи у нас хорошие, сам убедился. Смотрят в глаза пациента еще вернее, чем болонки, разве что хвостом не виляют. Наверное, только потому что хвостов у этих врачей нет. А когда Сабина небрежно опускает баксы в карманы их накрахмаленных халатов с вышитыми гладью буквами, так их преданные глаза чуть ли не увлажняются от преисполненности чувства врачебного долга и сострадания к несчастному пациенту.

Сабина вокруг меня квочкой вьется. Даже Гарик пришел папашу проведать, носом шмыргает, рассказывает, как ему жалко отца родного, любимого. А в глазах его я читаю, как по открытой книге: мол, жалко, папа дорогой, что тебе так легко накостыляли. Так я же по голове стукнутый, возьми и брякни с радостью сыночку: Гарик, родной мой, наследник единственный, скоро вырастешь на радость родителей, тебя не так лупить будут, а гораздо сильнее. Гарика после этого заявления словно взрывом из комнаты выдуло; хотя на прощание он заявил мне: «Иди в жопу!», я назло ему все равно не встал с кровати. Пусть сам туда катится, истинный внучок своего дедушки.

А потом я сказал закатившей глаза Сабине, наконец-то дождавшейся, что любимый супруг по части докторов с ней полный паритет создал, чтоб перестала своих гиппократов недорезанных сюда таскать и «зеленью» ежедневно прикармливать. Им еще понравится такой расклад, так двадцать лет не позволят мне с постели подыматься.

Я уже целые сутки в норме, сам это чувствую. Чуть ослаб, правда, но старая закалка все равно сказывается. А то, что кожа на голове рассечена и шишка рядом с Эйфелеву башню — у меня и не такие прелести были, и ничего — до сих пор все в порядке, даже встает на двенадцать о клок.

Чем больному хорошо — капризничать разрешается как ребенку маленькому. Вот был бы здоров, так за такие штучки — давно послали, а больной — шалишь, пусть хоть у всех на голове одновременно ездит — это как положено. Ну, если честно, я и будучи здоровым вполне могу капризничать не хуже дурдомовца со стажем и ничего — потерпят, А Рябов, паскуда коммерческая, воитель за справедливость, уже два дня сюда рыла не показывает, потому что знает меня, как облупленного и разговор у нас будет серьезный.

Если уж совсем загрустится — Константин меня развлекает своими мемуарами о зарубежном турне. Привез он себе не только машину, но и пистолетик прикупил, не какой-нибудь, а «Магнум». Если американцы правы, утверждая, что пистолеты являются продолжением наших членов, так Костя о себе позаботился, как никто другой. Потому что этот «Магнум» своими размерами напоминает что-то среднее между средневековой мортирой и чересчур засекреченной ракетной установкой «Тунгуска».

Константин клялся-божился, что при большом желании уже знает, как перевезти через кордон, не то, что здоровенный пистолет «Магнум», но и маленькое приспособление типа «земля-воздух». Когда таможенник начал шмонать пять машин советских туристов, сбившихся в одну компанию по пути на родину, так он сходу прямым текстом заявил: по пятнадцать баксов с машины — и осмотр будет носить весьма профилактический характер.

Туристы, не чувствуя за собой ничего криминального, предложили приватизатору пограничной полосы по два блока сигарет с каждого экипажа. В ответ на такую дешевую подачку, таможенник заметил, что он не нищий, а машины теперь уж точно до последнего винта раскрутит. И надо же такому случиться, что, едва заглянув в бардачок машины Константина, он увидел там такой нож, о котором не смел мечтать даже Рэмбо. Чтобы нож этот не конфисковали, Константин тут же дал таможеннику сто долларов и тот сходу начал вещать ему, дабы он поскорее уматывал со всей своей компанией.

Начальник отдела снабжения всерьез уверял меня: нож он оставлял на видном месте специально, чтобы таможеннику было к чему прицепиться, потому что контрабандой машина была нафарширована под завязку. И если в следующий раз нужно будет провозить что-то серьезное, так для пользы дела он на видном месте автомат положить может.

Хваля сам себя, Константин иногда входил в такой раж, что сиделка выгоняла его из комнаты без моих просьб.

Сиделочка моя бдительная, с грудью изумительной, ностальгию навевает. Смотрю я на эту грудь в упор, когда лекарства глотаю и думаю — как это рубашка не треснет? Мышцы под ней так и перекатываются шарами, с такой грудью, о плечах помолчим, можно стену толкать до полного выноса из-под кровли. Я последний раз такого муркета лет пятнадцать назад видел. Правда, тот еще чуть повыше был и на кило двадцать тяжелее. Но все равно так и не смог переварить ту свинцовую пилюлю, что я успел загнать ему в пузо из длинноствольного пистолета «люгер» за долю секунды до того, как он собирался снести мою голову своим ножиком, который в руке нормального человека больше был бы похож на саблю. Да, тогда я не промахнулся, потому что стрелял чуть ли не в упор. А главное, Веня Горбунов, благодаря этому выстрелу, лишний десяток лет протянул, царствие ему небесное.

Сиделочка эта, крошка под сто тридцать килограммов, особого настроения мне не добавляла и я раскапризничался до упора, начисто позабыв, что все-таки не где-нибудь отлеживаюсь, а дома. И поэтому постоянно дежурящий на первом этаже Константин ошарашенно хлопал своими ресницами по кукольным глазкам, когда я потребовал себе в сиделки исключительную женщину. Причем, максимум, Костиного возраста, обязательно рыжую и в очках. Почему рыжую — до сих пор не пойму, может, с травмой это связано? Да, и чтобы грудь была пятого размера — тоже очень важно для моего выздоровления. И вдобавок эта грудь обязана стоять, как влитая, а не висеть до колен. Говорил я вполне серьезным тоном, так что Костя понял меня буквально и укатил на своем задрипанном «фольцвагене» за сиделкой.

Самое интересное, через пару часов привез ее. Даже с белым чепчиком на голове. Хотя девка была рыжая и с такой грудью, как требовалось для моего излечения, гигантские очки Костя явно нацепил на ее нос самолично. Чтобы проверить профессиональные способности врачихи, я почувствовал острую необходимость увидеть девушку без одежды. Судя по тому, с какой скоростью она раздевалась, эта медсестра ежедневно спасала людей от окоченения, согревая их своим телом. Я тут же с неудовольствием отметил: ее грудь чуть-чуть не дотягивает до пятого размера, а заодно, что Костя еще не сбацал мне благодарность за персональную машину.

Так что Костя стал скакать вокруг голой, ничего не понимающей врачихи, что-то повизгивая от своего бармалейского характера с радостью на лице, а я громко хлопал в ладоши. Наконец, в комнату буквально влетела Сабина. Может быть, ей почудилось, что я уже скончался, а Костя рыдает — поскуливает и хлопает себя по морде от отчаяния. Пока Сабина ничего не поняла, я заорал «Смотри, дорогая, что они вытворяют на глазах больного человека» и тут же настроился на корриду. Сабина гоняла по комнате за этой парой не хуже, чем бык за пьяным матадором и его кобылой, пусть они и разбегались каждый по одиночке. Когда мне надоело улыбаться, я скрестил на груди руки, уставился в потолок и еще раз подумал о том, что изредка поболеть — это все-таки хоть какая-то разрядка. Если не сказать — отдых.

А на третий день болеть мне надоело. И хотя какой-то профессор начал скороговоркой бубнить о страшных последствиях из-за преждевременного подъема с койки, я гаркнул на него с такой силой, что он сходу догнал — так может орать абсолютно здоровый человек, даже если он больной на всю голову. Хотя Сабина тоже что-то мямлила насчет здоровья моего драгоценного, я и ее послал куда дальше того доктора. И без помощи костылей стал передвигаться по комнате, доказывая тем самым, что наша медицина все-таки на мировом уровне.

Рябова вызвонить было непросто. Сережа, правда, ссылался на страшную занятость, но я заявил, если ближе к вечеру его не увижу, тогда самолично выйду на улицы сражаться с преступностью. Сережа сходу понял, что это означает, потому что тут же подогнал ко мне Босягина с отчетом о проделанной работе за эти дни, получив предварительно мое согласие на единоразовое руководство пресс-группой.

Выдающийся журналист Босягин все норовил попасть в мой глаз зайчиком, отзеркаливающимся от его лысой головы. Когда-то я в шутку предложил ему парик, но увидев, как сузились глаза собеседника, сходу врубился — мой юмор не всем по душе. И хотя в связи с этим я не собирался менять манеры поведения, с Босягиным больше никогда не шутил. Глаза узкие его, меня, конечно, не очень смутили, но острый, как бритва взгляд, выразил такую ненависть, что как-то стало не по себе. И хотя опасаться своих людей мне не приходится, не стоит лишний раз кидать в их душу ядовитое зерно. Иди знай, что из него может вырасти.

Босягин притаскал мне кучу отечественной газетной макулатуры и кассету «Акаи». Судя по его устному отчету, борьба с бандитизмом в городе идет не на жизнь, а на смерть, так что Карпин даже очень доволен, хотя Вершигора совался к нему со своими опасениями. Кассету я смотрел с таким же удовольствием, как покойный Вышегородский фильмы вроде «Глубокой глотки». Потому что какая-то сопливая девочка восторженно рассказывала об очередной блестящей операции специального ментовского подразделения «Сокол». И хотя себя на экране «Тошибо» я так и не увидел, мне вполне хватило видеосъемки засвеченной точки, где Марина порезвилась от души.