Читаем без скачивания Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека - Владимир Соловьев

В заключение хочется, приличия ради, вернуться к персоне автора фильма — Владимиру Соловьеву. И отметить, что его работа <…> дает так много поводов для размышлений о его соседе — Сереже Довлатове.

Вадим Ярмолинец,

«Новое русское слово»

Нью-Йорк, 9 февраля 2001 г.

Владимир Соловьев

Заместитель Довлатова

Начать с того, что ему приснился отвратный сон, который он, слава богу, тут же забыл, но осадок остался, как оскомина во рту. Идя в уборную, в темноте он наступил на кота, который слабо протестующе пискнул, и это его непротивленчество слегка даже раздражало: предыдущие его коты были агрессивные, вели себя с ним на равных и уж точно, если бы не цапнули за ногу в ответ, то хотя бы зашипели. А этот вообще не знал, что такое шип. В уборной он пытался вспомнить сон, но тот ему никак не давался. Потом, очищая коту креветки над раковиной (кот их ел с руки, сидя на кухонном столе), он довольно болезненно, до крови, поцарапал палец — проклятие! Ни помазать йодом, ни закончить чистку креветок он не успел — зазвонил телефон. Он побежал снять трубку, но оказалась реклама. Как они смеют вторгаться в его частную жизнь и предлагать всякую херню? Пока он бегал к телефону, кот успел выудить из раковины неочищенную креветку и, конечно, сразу же вырвал все, что съел, — пришлось чистить облеванное им место, а чайник заливался соловьем, он его выключил и приготовил наконец себе завтрак: хлопья с сухофруктами и кофе. О чем же был этот мерзкий сон, подумал он и тут же обжег нёбо кипятком. Снова зазвонил телефон, но он решил не подходить ни в какую: кто может звонить в такую рань? опять реклама? Надо бы включить автоответчик и просеивать звонки — лучше секретаря не придумаешь. Но телефон прямо надрывался, и он в конце концов снял трубку, решив, что вдруг это Нина или из студии: какие-нибудь перемены в расписании. Но на другом конце кто-то упрямо молчал, несмотря на его многократные «алё». Так было уже не раз в последнее время, иногда ему даже казалось, что он слышит чье-то легкое дыхание, и строил догадки, кто бы это мог быть. Нельзя сказать, что потусторонние эти звонки нервировали его — наоборот, вызывали острый интерес. Он перебирал в уме имена тех, кто — гипотетически — молчал и дышал в трубку. На этот раз он не выдержал:

— Будь ты проклят! — И швырнул трубку на рычаг.

Кофе остыл, он добавил кипятка в пивную кружку, из которой всегда отхлебывал, но тот потерял свою крепость, настроение испорчено, как и завтрак, он ждал следующего звонка, которого не было и не могло быть: ей было еще рано, валяется в постели. Может, самому позвонить? Но такого уговора у них не было. Никакого уговора не было, но звонила только она — он мог нарваться на мужа. Но муж уже ушел на работу, поцеловав ее, сонную, на прощание. Интересно, у них был утренний секс, самый сладкий и бессознательный, в полусне, какого у него с ней не было никогда и не могло быть, они ни разу не просыпались вместе. Так урывками, где и когда придется. Или ее муж, даже если у него встает по утрам, бережет свои силы, чтобы выглядеть на экране свеженьким как огурчик? Они с ним работали на одной телестудии, были, считай, конкурентами, и тот был куда популярнее у зрителей, хоть и крутой такой, самонадеянный легковес. Само собой, резко правый, либералов называл леваками. Да еще компанейский травильщик анекдотов. Странно, что он даже не подозревает об их связи. Муж узнает последним? Либо не узнает вовсе? Или подозревает, но не допускает себя до волнений? Он весь такой — чтобы всегда комильфо: не быть, а казаться — его принцип. Хотя кто знает, что у него творится внутри?

Кот подошел к столу, встал на задние лапы, слабо мяукнул. Понять его можно: хоть и чувствовал себя, наверное, виноватым за то, что стибрил из раковины неочищенную креветку, а потом подавился и все вырвал, но желудок его теперь пуст. Придется снова дать ему креветок — хотя бы несколько, пусть сам процесс их очистки он терпеть не мог. Но кот был такой родной, безропотный и красивый, что отказать ему он не мог. А кому он мог отказать?

Их роман начался с отблеска чужой славы: она отдалась ему скорее из любопытства, чем по страсти, — он близко знал Довлатова, когда они вместе подхалтуривали на радио «Свобода», и Сережа ему покровительствовал. Можно и так сказать: он был младшим современником писателя, который посмертно вошел в славу, хотя, с его точки зрения, эта слава превышала талант, о размерах которого сам Довлатов не строил никаких иллюзий и очень бы удивился своей всенародной популярности у себя на родине, которую вынужден был покинуть из-за литературного непризнания и вызовов в гэбуху, хоть не был ни диссидентом, ни даже инакомыслящим. Эмиграция и преждевременная смерть этой славе много способствовали, но было в довлатовской прозе нечто, чего не хватало отечественной словесности. Ниша пустовала, статуя нашлась, Довлатов занял свое место. С рассказов про Довлатова, а их у него был вагон и маленькая тележка, и начались его отношения с Ниной, хотя, стыдно признаться, познакомились они на юбилее ее мужа в итальянском ресторане с пышным названием «Палаццо», где он ел, обжигаясь, креветки fra diavolo. Там они и уговорились как-нибудь встретиться, чтобы он дорассказал ей про Сережу, а она была фанаткой его прозы, все, что его касалось, живо ее интересовало. Так завязались у них отношения и разговорами не ограничились. В опровержение известной мысли Ларошфуко, что есть немало женщин, которые не изменяют своим мужьям, но очень мало таких, которые изменили бы только однажды, Нина изменила первый раз и больше, судя по всему, не собиралась, не из таких, да и возраст не тот, за тридцать, а когда он спросил ее о семейной жизни, сказала:

— Лучше не задавать вопросов.

Он и не задавал, хотя вопросы вертелись на языке, но кто не спрашивает, тот не рискует узнать больше того, что знать следует. Во многом знании много печали…

С утра зарядил весенний дождь — не то чтобы ливень, но противный такой, когда жизнь становится постылой. Не жизнь, а предсмертие. Отцветали яблони, сливы, вишни, земля была в белых и розовых лепестках, зато вовсю цвели разноцветные рододендроны, лиловая и белая сирень, синяя глициния, радуя глаз и раздражая своими запахами носоглотку, — у него вдруг обнаружилась аллергия, он принимал аллегру, которая ему не очень помогала. Или эта его аллергия была не на запахи, а на собственную ускользающую жизнь?

Значит так: их роман с Ниной, едва начавшись, был на исходе. Сначала были исчерпаны его воспоминания о Довлатове, а сам по себе он не представлял большого интереса для Нины. Замужний секс был для нее более-менее достаточен, сексуального голода она не испытывала. То, что ему доставалось, скорее ласка, чем страсть. Если в любви всегда один целует, а другой подставляет щеку, то Нина была, безусловно, принимающей стороной. Вот почему он так боялся, что эта связь вот-вот оборвется. Тем более со стороны было в этой связи что-то нехорошее — будто он добирал в любви то, что проигрывал ее мужу на телеэкране. И то правда — этой «стороны» не было, никто не догадывался о том, что они романились. И не должны были. До поры до времени. Но они-то сами знали! С тех самых пор, как у них началось, они жили этой двойной жизнью, и его это смущало.