Читаем без скачивания Я, Елизавета - Розалин Майлз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раздвинув толпу, он сдернул плащ с великолепных плеч и с размаху – какой жест! – больше я такого не увижу – швырнул мне под ноги. Словно парящий орел, плащ медленно опустился на самую большую лужу, как раз там, где мне предстояло ступить. Незнакомец сорвал шляпу, спутанные кудри рассыпались по лицу. Поклон был изящнее и ниже, чем у вельможного француза Симье, а уж тигриная грация – и говорить нечего.
– Вашего Величества преданный слуга до последнего вздоха.
И он исчез, оставив в воздухе отголосок тягучего, картавого девонского говорка. Я обернулась к своим людям:
– Пусть мне сейчас же скажут, кто это!
Глава 6
Что есть любовь, молю, скажите мне?Колодец потайной, где в глубинеВосторг и сокрушенье спят на дне.Набат, гремящий в гулкой тишинеО безднах ада, райской вышине, –И это все любовь, сказали мне.
– Он из западных краев, мадам, – сказал Берли, провожая взглядом удаляющуюся фигуру. – Родич сэра Хэмфри Гилберта, что водил ваши полки в Ирландию. Стишки пописывает, но, говорят, вояка неплохой. Звать Рели.
– Позвать сюда!
– Наглый выскочка! – буркнул у меня за спиной Хаттон. – Конечно, он это нарочно придумал – швырнуть в грязь такой чудесный плащик.
Робин, по другую руку от меня, недовольно рассмеялся:
– Ручаюсь, ваш посыльный недолго пробегает – сами увидите. Ваше Величество, он недалеко ушел.
Племянник Робина, бледный юный Филипп Сидни, глядел Робину в рот, словно услышал тонкую остроту. Я ждала беглеца. Что правда, то правда, мой посыльный в два счета привел его обратно.
– Так значит, Рели? – я рассмеялась в ревнивые лица своих спутников. – Ну, сэр, я только что выслушала о вас самые нелестные реляции!
Нимало не смущенный, он засмеялся, показывая крепкие белые зубы.
– Однако я хорошо служил вам в Ирландии и послужу еще, гораздо лучше – такой владычице!
Опять картавит, мягко и сильно.
– У вас особый выговор, сэр.
Он гордо вскинул голову:
– Я говорю на родном языке, мадам. Моя мать – урожденная Чампернаун, из западных краев.
– Чампернаун? И моя старая наставница, Кэт…
– Была сестра моей матушки.
О, милая, милая Кэт.
Чуть дрожа, я взглянула в дерзкие синие очи:
– Чтобы служить мне, вам, сэр, понадобится новый плащ.
– Будь я хоть нищий оборванец, я буду служить вам до последнего издыхания!
Я опять засмеялась:
– Неужели? Тогда приходите ко мне завтра.
Могла ли я быть благосклоннее?
Но каков наглец! Он не пришел, а прислал подарок, золотой полумесяц, усыпанный мелким жемчугом. При подарке был стишок, рифмованный вопрос «Что есть любовь?», и письмо.
«Не могу прибыть по Вашему велению, светлая луна, и не дерзнет смиренная моя звезда вступить в столь высокие сферы, доколе не будет готов заказанный мною новый плащ: стыжусь явиться пред богиней, пред нашей Дианой в чем-либо недостойном лобзания нежных ее лучей».
Мне понравилось.
Я решила приблизить его.
И когда он наконец соизволил явиться, его ждала щедрая награда – довольно, чтоб оплачивать трех портных в течение года.
А они все ехали, миссионеры, мученики, радостные, отважные, навстречу нашей ужасной жестокости – и наша жестокость становилась все ужаснее, а они все ехали.
И Мария все плела бесконечную паутину, писала бесконечные письма, протягивала нити от испанского наместника дона Хуана к своим родичам Гизам во Францию и Шотландию, от них к Ватикану и вновь в Испанию. Во тьме, бесшумно и незримо, словно Пенелопа, мы распускали пряжу предательства, нить за нитью… а она все пряла, день за днем.
А Филипп все сидел пауком в Испании, все вымышлял и вымаливал, как бы ему раз и навсегда подчинить испанскому господству Нидерланды и, заодно, Англию.
И все три нити свивали в одну три Серые Пряхи, три древние Судьбы, прядущие пряжу рока.
– Мадам, шкатулка – мастер Рели оставил.
Душистый сандал, и вырезано «ER?»! Прелесть!
А что внутри?
Сей взор, что манит руки всех сердец,Рука, что манит сердце в каждом взоре,Рука и взор, ум и небесный генийВладычицы моей превыше восхвалений.
– Верни его! Бегом!
– Мадам, он недалеко!
Рели первый из моих фаворитов любил меня истинно поэтично – да, в чудесных стихах. О, другие тоже умели закрутить катрен и сообразить сонет, любой недоучка, даже многие женщины. Но овладеть словами, чтобы они летели к моему сердцу, как поцелуи, порхали вокруг, словно купидончики, скакали и ластились, умел только мой Рели.
И не в последнюю очередь за это к нему и ревновали.
– Лауреат Вашего Величества! – ехидно величал его Робин. – Если вам угодна истинная поэзия, миледи, позвольте рекомендовать вам моего племянника, чей редкий дар…
– Что, мальчика Филиппа? Нет, Робин, не позволяю!
– И это – поэзия? – фыркнул красный от злости Хаттон, сгребая сегодняшнее подношение. С издевкой он прочел второй станс:
Взор испытует чистоту сердец,Рука сердца светлейшие пленяет…
– Довольно! – оборвала я, награждая его самым нелюбезным взглядом. Эти строки я уже выучила наизусть и ни в какой критике не нуждалась, коль скоро мне самой нравится – а мне нравилось, особенно заключительное:
Небесная с небес небесною хранима властью,О, дай тебе служить хоть бессловесной страстью.
Да! В эти новые трудные времена мне нужны были новые служители! Нидерланды стенали под свирепым испанским гнетом, и в роковой час миру явился муж.
Муж Судьбы: Вильгельм Молчаливый звали его. «Человек столь непреклонный, мадам, что скорее откроет шлюзы и затопит страну, нежели отдаст ее на попрание пестрым испанским каблукам! – восхищался Берли. – Ему нужна помощь: мы малы, но Штаты, как они себя называют, еще меньше… Впрочем…»
Вы уже знаете, что я отвечала, что я твердила своим лордам, так что уже и преданнейших тошнило от вечного припева…
Деньги! Деньги! Деньги!
Где люди и деньги?
Не хватает!
Всегда не хватает людей и денег!
Но мы должны отвратить сонмища мидян[13] от наших врат! Если позволить Испании безнаказанно свирепствовать в Нидерландах, то близок и наш час.
– Благодарение Богу, у вас надежный флот, мадам, – мрачно промолвил Рели, теребя бородку. Твердый, синий, требовательный взгляд. – Но нужно строить еще корабли…
– Будет война, мадам, – сказал Робин, устало потирая лоб. – Нужно создавать армию.
Деньги, Боже мой!
Amor et pecunia… любовь и деньги…
«Любовь спит с деньгами», – сказал Марциал, и сказал верно – где одни, там и другая, водой не разольешь. Рели завоевал мою любовь, когда на деньги, дар любви, построил не городской дом для себя, а морской дворец, не модную одежду завел, а вооруженную четырехмачтовую шхуну. Он назвал ее «Ковчег Рели», а потом, в час моей нужды, подарил мне – поистине королевский дар – и дал новое имя «Ковчег королевы».
Робин отбивался другим оружием, словами, как Рели, но не своими: он нанял актеров, назвал их «труппой лорда Лестера» и велел разыгрывать всякие милые пустячки и дурачества, чтобы хоть ненадолго отвлечь меня от бремени растущих забот.
И за это я его снова полюбила.
А Рели, любила я его, спросите?
Конечно, он мне нравился. Пусть ему не было тридцати, а я содрогалась под тяжестью полустолетия – что с того? Пусть он обхаживал меня за деньги, а не только за красивые глаза – что с того? Все такие!
Даже Робин? Если честно?
Даже он.
А мой Уолтер, моя живая вода, моя aqua vitae?
Гладкие щеки и кудрявая бородка, твердые руки, заливистый смех, неутомимые ноги.
И ничего общего с моим отцом!
Однако государственные заботы подтачивали мои силы. А покуда я просиживала за полночь со стариками и писарями, юные играли и плясали, как им и надлежит.
Как-то этим летом я поздно вышла в присутствие.
– Пусть веселятся! – велела я лорду-гофмейстеру, занимая место на возвышении. Виолы вздохнули, лютни заплакали, танцы возобновились. Послышался девичий смех, блеснул голубой с золотом наряд, тоненькая стройная фигура вступила в круг. Золотые волосы, черные глаза, смелый взгляд – Пенелопа Девере, одна из дочерей графа Эссекса, погибшего за меня в Ирландии. В брачной поре, подумала я тогда – теперь, судя по ее виду, в пору плакать! Ее брат, молодой Эссекс, на попечении Берли – а кто отвечает за сестер?
– Где граф Хантингдон?
– Здесь, ваша милость!
– Хантингдон, старый друг!
Улыбка верного и скромного служаки. Я указала на Девере:
