Читаем без скачивания Царица Проклятых - Энн Райс

В былые времена такая вещь не удалась бы, но сейчас это легко – существуют широкие технологические возможности для претворения этой мечты в жизнь. После первоначального очищения станет возможным выбирать пол младенцев, нежеланных зародышей можно будет подвергнуть милосердному аборту, которому сейчас подвергаются зародыши обоих полов. Однако этот аспект обсуждать не стоит. Невзирая на вашу эмоциональность или импульсивность, никого из вас нельзя отнести к разряду глупцов.

Вы не хуже меня знаете, что настанет вселенский мир, если ограничить мужское население до одного мужчины на сотню женщин. Все виды хаотичного насилия попросту придут к концу.

На земле воцарится невиданный доселе мир. И тогда постепенно можно будет увеличивать численность мужского населения. Но для изменения основ мышления необходимо, чтобы они исчезли. Это неоспоримо. Возможно, нет необходимости оставлять даже одного на сотню. Но это акт щедрости, и поэтому я это допущу. По крайней мере для начала.

Я видел, что Габриэль порывается что-то сказать. Я хотел подать ей мысленный сигнал к молчанию, но она не обращала на меня внимания.

– Ну хорошо, эффект очевиден, – наконец произнесла она. – Но когда разговор ведется категориями поголовного истребления, тогда вопросы мира становятся просто смешны. Ты избавишься от половины населения земли. Если мужчины и женщины будут рождаться без рук и ног, то на земле тоже воцарится мир.

– Мужчины заслужили свою участь. Они пожнут то, что посеяли. И помните, я говорю о временной чистке – об отступлении. Мой план прекрасен в своей простоте. Вместе взятые, жизни этих людей не сравняются с жизнями женщин, погибших от рук мужчин за прошедшие века. Вы это знаете не хуже меня. А теперь скажите, сколько мужчин погибли за это время от женских рук? Если вернуть жизнь всем убитым женщинами мужчинам, как вы думаете, хватит ли их, чтобы заполнить этот дом?

Но поймите, что все это не важно. Опять-таки, все мы знаем, что мои слова справедливы. Важно то – и это даже прелестнее самого моего предложения, – что теперь мы располагаем всеми необходимыми средствами. Я непобедима.

Вы одарены достаточной силой, чтобы стать моими ангелами. В мире не найдется никого, кто мог бы успешно противостоять нам.

– Это неправда, – ответила Маарет.

Щеки Акаши залила бледная краска гнева, восхитительный румянец, который быстро погас, и к ней вернулся прежний нечеловеческий облик.

– Ты говоришь, что в твоей власти меня остановить? – спросила она, поджав губы. – Опрометчивое предположение. Ради этого ты переживешь смерть Эрика, Маэла, Джессики?

Маарет ничего не ответила. Маэла трясло – но не от страха, а от ярости. Он посмотрел на Джесс, на Маарет, а потом – на меня. Я чувствовал его ненависть.

Акаша не отводила взгляда от Маарет.

– О, поверь мне, я тебя знаю, – продолжала Акаша, слегка смягчив тон. – Знаю, как ты столько лет прожила, не изменяясь. Тысячу раз я видела тебя чужими глазами, я знаю, что тебе мерещится, будто твоя сестра жива. Возможно, она действительно жива – в каком-нибудь невероятном виде. Я знаю, что твоя ненависть ко мне только усилилась и ты углубилась в воспоминания, в самое их начало, чтобы найти смысл в том, что происходит в настоящий момент. Но, как ты сама мне говорила во время наших бесед во дворце на берегу великого Нила, не ищите ни в чем смысла. Ничего подобного не существует! Бывают вещи видимые, бывают – невидимые, и на самых невинных из нас могут обрушиться ужасные бедствия. Разве не понятно, что это жизненно важно для того, что я собираюсь сделать?!

И опять Маарет не ответила. Она застыла, и лишь ее загадочные прекрасные глаза тускло блестели под влиянием того чувства, которое с полным основанием можно было бы назвать болью.

– Я создам смысл, – с оттенком злобы в голосе сказала Акаша. – Я создам будущее, я определю, что такое добро. И я не стану взывать к мифическим богам, богиням или духам, чтобы оправдать свои действия на основании абстрактной морали. Я не обращусь и к истории! Я не буду искать в грязи сердце и мозг моей матери!

Собравшиеся содрогнулись. На губах Сантино заиграла горькая усмешка. А Луи так посмотрел на немую фигуру Маарет, словно хотел ее защитить.

Мариус поспешил вмешаться, чтобы разговор не зашел слишком далеко.

– Акаша, – с мольбой сказал он, – даже если это реально, если смертное население не восстанет против тебя и мужчины не найдут способ уничтожить тебя задолго до того, как твой план будет осуществлен…

– Ты глуп, Мариус, или считаешь глупой меня. Ты думаешь, я не знаю, на что способен этот мир? Какая абсурдная смесь дикарства и технологических хитростей составляет разум современного человека?

– Моя царица, думаю, ты этого не знаешь! – воскликнул Мариус. – Я действительно так думаю. Я считаю, что ты не можешь составить для себя полную картину этого мира. Как и любой из нас, мир слишком разнообразен и велик, мы пытаемся объять его с помощью разума, но не можем. Тебе известен один из миров, но это не весь мир, это мир, который ты по каким-то своим причинам выбрала из десятка других.

Охваченная новой вспышкой гнева, она резко качнула головой.

– Не испытывай мое терпение, Мариус. Я пощадила тебя по одной простой причине: Лестат хотел сохранить тебе жизнь. К тому же ты силен и можешь быть мне полезен. Но не более того, Мариус. Не забывайся.

Они замолчали. Несомненно, он видел, что она лжет. Я сознавал это. Она любила его и испытывала в связи с этим унижение, поэтому постаралась задеть его побольнее. И это ей удалось.

– Даже если это выполнимо, – мягко продолжал настаивать он, – ты можешь сказать по совести, что люди вели себя до того плохо, что заслужили это наказание?

Я вздохнул с облегчением. Я знал, что у него хватит мужества, что, как бы она ему ни угрожала, он выскажет все, что пытался сказать я.

– Теперь ты не вызываешь у меня ничего, кроме отвращения, – ответила она.

– Акаша, я наблюдал за людьми две тысячи лет. Назови меня римлянином на арене, если пожелаешь, и расскажи о предшествующих эпохах. Когда я упал к твоим ногам, я умолял тебя дать мне знания. Но то, чему я стал свидетелем за этот недолгий промежуток времени, переполняет меня любовью ко всему смертному, я стал свидетелем революции в мыслях и философии, которую считал невозможной. Разве человеческая раса не движется к тому самому веку мира и процветания, который ты описываешь?

Ее лицо выражало полнейшее презрение.

– Мариус, – сказала она, – этот век войдет в анналы как одна из самых кровавых эпох в истории человеческой расы. О каких революциях ты говоришь, когда одна маленькая европейская нация истребила миллионы людей, выполняя прихоть безумца, когда целые города пали под бомбами, чтобы уже не подняться? Когда дети в пустынях Востока воюют с другими детьми во имя древнего деспотичного бога? Мариус, женщины всего мира омывают плоды чрева своего в сточных трубах. Оглушающие крики голодных не достигают ушей богачей, спрятавшихся в оснащенных по последнему слову техники цитаделях, болезни неистовствуют среди умирающих от голода на целых континентах, в то время как пациенты великолепных клиник тратят целые состояния на косметические операции и надежду на вечную жизнь, заключенную в пилюли и флаконы. – Она тихо засмеялась. – Разве когда-либо крики умирающих раздавались с такой силой в ушах тех из нас, кто способен их услышать? Разве когда-либо проливалось столько крови?

Я чувствовал, как рушатся надежды Мариуса. Я видел страсть, заставлявшую его сжимать кулаки и подыскивать подходящие слова, исходящие из глубины души.

– Ты кое-чего не видишь, – сказал он наконец. – Кое-чего не понимаешь.

– Нет, дорогой мой. У меня со зрением все в порядке. Как всегда. Это ты ничего не видишь… Как всегда.

– Взгляни на лес! – воскликнул он, указывал на стеклянные стены. – Выбери одно дерево, опиши его, если хочешь, в категориях того, что оно уничтожает, чему сопротивляется, чего не достигает, – и получишь монстра с алчными корнями и несокрушимой энергией, который отнимает у других растений свет, питательные вещества, воздух. Но не в этом заключается правда о дереве. Это не вся правда, если рассматривать его как часть природы, – и под природой я разумею не что-то священное, но картину в целом, Акаша, то целое, что вмещает в себя частности.

– А теперь ты выберешь себе причины для оптимизма, – сказала она. – Как всегда. Ну же. Опиши мне западные города, где даже беднякам ежедневно раздают тарелки с мясом и овощами, и скажи, что голода больше нет. Что ж, твой ученик уже накормил меня этой кашкой – идиотскими глупостями, на которых испокон веков основывалось самодовольство богачей. Мир погряз в лишениях и хаосе, он не лучше, чем раньше, если не хуже.

– О нет, это не так, – твердо ответил он. – Мужчины и женщины способны учиться. Они постоянно меняются, причем к лучшему, расширяют свои горизонты и вместимость своих сердец. Ты несправедлива к ним, когда называешь эту эпоху самым кровавым веком в истории, ты не видишь света, который благодаря тьме сияет все ярче и ярче, ты не видишь эволюцию человеческой души!