Читаем без скачивания Он уже идет - Яков Шехтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В парадном было тихо и сумрачно, стекла в маленьких окнах не мыли лет двадцать, и они плохо пропускали свет. Нащупывая ключ в кармане, габай дошел до площадки второго этажа, когда до его ушей донесся сверху хлопок закрываемой двери, а за ним – быстрый перестук каблуков. Кто-то резво сбегал вниз по лестнице. Габай предусмотрительно остановился на площадке, уступая дорогу какому-то юному существу, ведь так шустро пересчитывать ступеньки могли только молодые ноги.
Через несколько секунд из-за поворота лестницы выскочила девушка лет восемнадцати. Габай видел ее впервые, наверное, она приходила по делу к одному из соседей. Девушка окинула его быстрым взглядом и, нимало не смутившись, побежала навстречу. Ицхок-Лейбуш повернулся лицом к стене, негоже человеку в черной шляпе, с длинной седой бородой, смотреть на представительницу противоположного пола, особенно в столь щекотливой ситуации: один на один, в тишине и полумраке.
Девушка почти достигла площадки, и вдруг на последней ступеньке ее ноги заскользили, она потеряла равновесие, вскрикнула и полетела лицом вниз. Попытка ухватиться рукой за перила не увенчалась успехом, и девушка с глухим стуком рухнула на площадку прямо у ног габая.
О Боже мой, бедняжка, наверное, сильно расшиблась! Ицхок-Лейбуш перевел взгляд со стены на девушку и замер. Такого ему не доводилось видеть за всю свою супружескую жизнь. Девушка лежала ничком, юбка от падения задралась до пояса, обнажив ноги, такие белые, что от них, как показалось габаю, в парадной стало светлее. Но главное, от чего он не мог отвести глаз, были круглые крепкие ягодицы, едва прикрытые тоненькими кружевными трусиками.
Габай затряс головой. Смотреть на это нельзя было ни в коем случае, а надо было немедленно звонить в ближайшую дверь и звать на помощь кого-нибудь из женщин. Но на него напал столбняк, несколько секунд он стоял, не в силах шевельнуться. Мягкая волна накатила откуда-то из глубины организма, давно забытая молодость шевельнулась и потребовала своего. Точно одурманенный, он поднял руку и протянул ее к черным кружевам. Но девушка словно только того и ждала: ловко увернувшись от руки габая, она вскочила на ноги, одернула юбку, окинула Ицхока-Лейбуша глумливым взглядом и умчалась вниз по лестнице.
До конца дня габай пытался убедить самого себя, что протянул руку с одной-единственной целью – поправить сбившуюся одежду девушки, и к полуночи ему это удалось. Но если бы до его слуха донеслись вопли радости, издаваемые праздновавшими победу демонами, убежденность в собственной невиновности тут же развеялась бы как сон, как утренний туман.
А праздник внизу длился и длился, Самаэль, развалившись в мягком кресле, поучал столпившихся вокруг него демонов:
– Старая добрая Махлат! Вот на кого можно положиться. Учитесь, учитесь у нее, дети мои. Некоторые из вас целые постановки сочиняют, оперы, турусы на колесах. А тут одно правильное движение юбкой – и суть человеческая выходит наружу.
Итак, на алчность мы его проверили – не устоял. С похотью тоже не справился. Это хорошо, это славно. Осталась последняя проверка, самая главная. Ну, дети мои, кто возьмется?
* * *
Ицхок-Лейбуш проснулся посреди ночи и долго лежал с открытыми глазами, вспоминая события ушедшего дня. Теперь он был абсолютно уверен, что всего лишь хотел одернуть бесстыдно задравшуюся юбку. Да, да, ничего другого у него и в мыслях быть не могло, ведь за всю свою жизнь он ни разу не прикоснулся ни к одной женщине, кроме жены. За исключением того постыдного случая…
И он унесся мыслями на три десятилетия назад.
В Симхас Тойра, радостный праздник, он вернулся из «Бибермана» после танцев в приподнятом настроении. Жена расстаралась, приготовила редкие, подобающие празднику кушанья. И гости, слава Богу, за столом были – родственница жены из поселения на Голанских высотах. Малость религиозная женщина из семейства вязаных кип. Муж ее в это время был на сборах в армии, детей пока родить не успели, вот жена и пригласила ее на праздник – с целью приблизить, укрепить и повлиять.
Ицхок-Лейбуш ее даже толком не разглядел, не в его правилах было пялиться на чужих жен. После ужина радостное настроение только усилилось, и он решил прогуляться по ночному Бней-Браку. Черт дернул, не иначе как. Через три квартала его внимание привлек шум, доносящийся из хасидского капища. Там еще гуляли, и он решил завернуть на минуту, посмотреть, что происходит. Вот это и было подлинно бесовским наваждением.
Не успел он переступить порог, как его буквально атаковала стайка молодых парней, изрядно навеселе. Безо всякого почтения к гостю сунули в руки стаканчик водки. Какая еще водка! Ицхок-Лейбуш даже кидуш делал не на вино, а на виноградный сок! Он отнекивался, он отказывался, он даже попробовал возмутиться, но его уговаривали с такой решительностью, что в конце концов уговорили. Домой он вернулся через три часа, первый раз в жизни не чуя под собой ног.
Шатаясь, Ицхок-Лейбуш разделся и, держась рукой за стену, еле добрался до постели. То были благословенные дни, когда кровати стояли рядом. Жена уже спала, он прильнул к ней, прижался животом к теплой спине и уже начал погружаться в блаженный омут сна, как вдруг вздрогнул от понимания того, что женщина, которую он обнял, вовсе не его жена. Еще толком не понимая, что происходит, он провел рукой по мягкому телу и, обнаружив формы непривычных размеров, моментально протрезвел и выскочил из кровати. Схватив одежду в охапку, он бросился наутек из собственной спальни и в гостиной наткнулся на жену.
– Боже мой! – ахнула она. – Ты успел лечь?!
– Успел, – мрачно подтвердил Ицхок-Лейбуш. – Что это за фокусы, что это за штуки, объясни мне?!
– Гостье стало плохо, упала в обморок. Думаю, она беременна. Я еле дотащила ее до ближайшей кровати, привела в чувство, напоила теплым. Когда она заснула, я вышла на улицу, чтобы предупредить тебя, когда вернешься. Как же ты меня не заметил, я ведь стояла прямо у входа в подъезд?
– Бесовское наваждение, – буркнул Ицхок-Лейбуш. – Другого слова нет.
С того самого дня он никогда не прикасался к алкоголю, каждую неделю прочитывал от начала до конца всю книгу Псалмов, а хасидов навечно зачислил во враги еврейского народа.
Кое-как промыкавшись до рассвета, Ицхок-Лейбуш стал собираться в синагогу. Просмотрев, проверив, прочесав мысленно всю свою жизнь, он не нашел в ней значительных преступлений. Конечно, грешил по
