Читаем без скачивания Заговор генералов - Владимир Понизовский

Крымов тараном выбил дверь кабинета. Спустя час министру-председателю позвонил адъютант из военного министерства, с Захарьинской:

— Сию минуту здесь выстрелом из браунинга генерал Крымов покончил с собой!..

Предписание Керенского, полученное в Ставке после вчерашних переговоров Корнилова с Алексеевым, гласило: «Все оперативные распоряжения, вызываемые настоящей стратегической обстановкой и действиями противника, должны быть отдаваемы генералом Корниловым и его штабом. Распоряжения эти подлежат точному исполнению со стороны главнокомандующих фронтами и всех войск. Все оперативные перевозки, указанные генералом Корниловым, подлежат немедленному исполнению, если они были прерваны».

Таким образом, Корнилов восстанавливался, хотя и временно, во всех своих правах. Он мог по собственной воле продолжать передислокацию войск. Восстанавливалась наконец и связь. Но в шквале обрушившихся на главковерха телеграмм, радиотелефонограмм, телефонных звонков, лент с аппаратов Юза и Морзе была такая сумятица и неразбериха, что у Корнилова голова шла кругом. «Крымов бросил армию и выехал в Петроград!..» Зачем, почему, один, без войск? Переметнулся на сторону «фигляра»? Быть того не может!.. «Родзянко официально заявил: „Никогда ни в какой контрреволюции я не участвовал и во главе фронды не состоял. И вообще могу сказать одно: заводить сейчас междоусобия и ссору — преступление перед родиной“». А его собственноручная телеграмма из Москвы? А обещания, с глазу на глаз, всемерной поддержки тузов промышленности и правых политических деятелей?.. Жирный индюк!.. Милюков «отбыл на отдых в Крым»… Чего же стоили его слова в салон-вагоне Александровского вокзала в Москве?.. Позор!..

Перед глазами Корнилова вставала картина его прибытия в первопрестольную: как несли на руках к автомобилю, украшенному георгиевским флагом, как ехал он в Кремль через Воскресенские ворота — по царскому пути — на поклонение к Иверской. Стыд!..

А донесения все сыпались, будто прорвало в половодье, в ледоход плотину: офицеры разных рангов, разных частей запрашивали, требовали, молили прислать продовольствие, фураж, деньги на выплату жалованья, дать приказы, что делать дальше… Потом в брешь хлынуло — копиями, для сведения Ставки, а по первым адресам: в Совдепы, в центральные комитеты партий, Временному правительству: «Требуем! Требуем! Требуем!..» Телеграммы от фронтовых, армейских, корпусных, дивизионных, полковых, батальонных комитетов: «Требуем предать изменника военно-революционному суду! Требуем для него того, что он ввел для нас, солдат: смертной казни! Казни! Казни!..»

И вдруг со всей очевидностью Корнилов понял: вся многомиллионная русская армия против него! Та армия, которой он жестоко повелевал и от имени которой давал клятвы. Из всех сотен полков он может положиться лишь на два — на Корниловский, насчитывающий около трех тысяч штыков, и на Текинский, имеющий восемьсот сабель. Может быть, все же Крымов раздавит Питер?..

Вбежал дежурный офицер с узла связи. Он был бледен. Листок дрожал в его пальцах:

— Ваше высокопревосходительство! Из военмина получено сообщение, что генерал Крымов только что застрелился!

— Не может быть! — грохнул он кулаком об стол.

«Не может быть! Малодушие, непростительное для генерала!..»

Стиснул челюсти. Под скулами каменными буграми выпятились желваки. Н-не-ет!.. Он такого подарка им не преподнесет! Он будет, как волк, отбиваться до конца!..

Солнце уходило с левого фланга за дальние сиреневые леса.

Красногвардейцы, все еще распаленные недавним боем, были возбуждены. Бой оказался скоротечным. Когда казачья лава вынеслась в поле, командир с леденящим душу спокойствием приказал подпустить ее ближе, ближе… А потом громоподобным, будто ударившим с неба, голосом рявкнул:

— Отря-ад, залпом — пли!

Ударили и пулеметы. Впереди вздыбились кони. Группа всадников повернула. Другая, забирая в обход холма, перешла в галоп. На земле бились раненые лошади. Доносились крики. Десятка два фигур поднялись. Казаки, путаясь в полах шинелей, пошли врукопашную.

— Бойцы, за мной! — крикнул командир и первым выскочил из окопа.

Атакующие остановились, смешались, показали спины.

Командир приказал не преследовать их. Возможно, там главные силы и красногвардейцев хотят заманить в ловушку. А боевая задача отряда — не пропустить врага в сторону Питера. Что до горстки всадников, обогнувших холм и исчезнувших позади, в березняке, то не могут они представлять никакой опасности. Пусть себе плутают по долам.

Вот и весь бой. Ни одного убитого в отряде или даже раненого. Ай да командир! Вот что значит фронтовик, дважды георгиевец!..

Антон тоже был доволен. Красногвардейцы показали себя настоящими солдатами. Никто не дрогнул, хотя для большинства из них это был первый бой. Если такой станет вся революционная Красная армия — кто будет ей страшен!.. Но это — в будущем. А сейчас, может быть, последует новая атака, и против их отряда пойдет куда больше вражеских сил — иначе отчаянный наскок казаков абсурден. Да, скорей всего, это была головная застава, проведшая разведку боем. Ну что ж… Красногвардейцы поверили в своего командира. А это очень много значит: дисциплина должна быть сознательной, подкрепленной доверием. На этом доверии, на понимании целей борьбы всеми от бойца до командующего — будет строиться будущая армия пролетарской республики!..

Этот бой, а верней — контратака напомнила ему давнее: его первый день на фронте. Как давно это было, хотя прошло лишь немногим более года! Мамочки мои, да неужели ж только один год?.. А как все изменилось! И в его жизни, и в судьбе всей России!..

Позади, со стороны железнодорожной насыпи, послышался нарастающий гул. Бойцы начали оборачиваться, выскакивать из окопов.

Показался паровоз, влекущий за собою вереницу товарных вагонов. Поезд остановился. Из теплушек посыпались люди. Над ними взметнулось красное полотнище.

— Наши! Наши! — закричал Сашка Долгинов. — Подмога с «Айваза»! — и по-мальчишески опрометью понесся к ним навстречу.

— Товарищ командир революционного отряда Красной гвардии! — неумело взял под козырек пожилой мужчина с черными, в густой проседи усами. Принимай под свое начало. Пополнение с Металлического.

«Мои!..» — обрадовался Антон.

— Антон Владимирович! Он обернулся:

— Надежда? А ты зачем?

Наденька, в стеганке, перетянутой широким ремнем, — он узнал свой офицерский, оставленный в хатке на Полюстровском, — в красной косынке, обвязанной плотно, отчего головка казалась маленькой, а глаза огромными, с гордостью выдвинула из-за спины и приподняла на ладонях сумку с нарисованным на холсте красным крестом в белом круге.

— Я же сказывала вам, миленький… Я уже и позавчера знала, да не хотела говорить, чтоб не осерчали! — Радостно засмеялась: — А как раз вчера вернулись из деревни мама с Женькой. Гладкие!

— Подожди, Наденька.

Он начал отдавать распоряжения: где располагаться, какие позиции занимать, приказал сейчас Яхе приступить к рытью окопов.

Вернулся к девушке. Она завороженно смотрела на лежащую впереди, внизу, долину. Солнце уже садилось и заливало землю красным свечением. Вдали неприкаянно бродили потерявшие своих всадников кони.

— Гляньте, Антон… Как в той песне: «А кони красные, уже напрасные…»

Он взял ее за руку:

— Бедовая ты головушка!

Она подняла на него сияющие и грустные глаза. Тут же ее лицо насторожилось:

— Слышите?

С поля, снизу и издалека, донесся крик. А может, и не крик вовсе, а жалобно-тягучий вой на одной ноте.

— Птица. Выпь, наверное.

— Не… Я по лазарету знаю — человек! Зовет!..

— Там никого наших нет, — сжал он ее руку. — Может, разве казак какой недобитый.

— Все равно — человек!

— Не смей, я приказываю!

— Я — сестра милосердная! Он знал: ее не переубедить.

— Жди здесь. Пошлю с тобой бойцов! — И шагнул к окопам.

Подозвал Долгинова:

— Александр, возьми нескольких ребят. Там твоя сестрица…

Оглянулся. Наденька бежала, одной рукой придерживая санитарную сумку, а другой взмахивая, будто в танце или как диковинная птица с красной головой. Она была уже далеко.

— Скорей! — он бросился вслед за нею с холма.

Константин Костырев-Карачинский от удара о землю сразу же пришел в себя. Его сбила не пуля. Испугавшись залпа, он на мгновение выпустил поводья и вылетел из седла. Скатился в овраг. Отдышавшись, выполз к кромке и стал сквозь кустарник наблюдать за происходящим. Он видел бой. Над ним посвистывали пули. Видел, как падали казаки, как заваливались лошади. Счастье, что он здесь, в овраге, — живой и невредимый. Глупо было подставлять себя в открытом поле под выстрелы засевших на холме. Этот идиот Шалый! Прорубаться напролом! Живыми мишенями!.. Катя видел, как безлошадные казаки попытались атаковать холм в пешем строю. Он даже не шевельнулся: ищите дураков!.. Понял, что придется отсиживаться в овраге дотемна. Иначе пристрелят. Ужасно хотелось пить и начал подсасывать голод. Даже подташнивало. Но скорее от страха. Вдруг те спустятся с холма и начнут прочесывать долину? Тогда конец!..