Читаем без скачивания Боттичелли - Станислав Зарницкий

18 апреля 1504 года умер 44-летний Филиппино Липпи — странно, но Сандро не испытал не только скорби, но даже грусти. Видимо, Бог определил ему такую судьбу, что он должен пережить не только своих сверстников, но и учеников. Хотя разве он может считать своим учеником Филиппино? Он шел совсем другим путем, хотя одно время Боттичелли думал, что он станет его преемником. Этого не произошло. Может быть, к лучшему: у каждого должен быть свой собственный путь. Но как тяжело жить, зная, что ты одинок! Эта мысль не дает покоя: месяцами он не берет в руки кисти, ибо заранее знает, что ничего у него не получится. Что в лучшем случае он только начнет картину, но потом бросит, ибо нет смысла делать то, что никому не нужно. Все реже появляется желание писать, не приходит больше вдохновение, которое раньше не давало спать по ночам и заставляло, чуть забрезжит свет, становиться к мольберту. И потом этот страх; едва начав писать, он уже сомневается, не ересь ли это.

Почему-то ему приходит на память случай из теперь уже далекого прошлого. Однажды, придя в дом Фичино, он застал хозяина играющим на флейте какую-то странную мелодию, и тогда у них состоялся не менее странный разговор. Философ стал убеждать его, что звуками флейты он притягивает дух планеты Марс. Это нужно для того, чтобы Марс вселил бодрость и силу в Лоренцо, который в то время страдал от болезни. Это заинтересовало Сандро — ведь именно тогда его обуревали сомнения, не совершает ли он грех, воспевая языческих богов. Но Марсилио или не хотел объяснять, или же сам ничего не знал толком. Он лишь усугубил его страхи, сказав, что, так же как музыка, картины тоже могут притягивать различных духов. Он тогда писал для Марко Веспуччи «Марса и Венеру». Было над чем задуматься — выходило, что он, Сандро, дал плоть языческим идолам, призвал их на землю. А стало быть, ему навсегда закрыт путь в рай. Когда Фичино умирал, он как-то посетил его, вспомнил об этом разговоре и попытался получить от Марсилио объяснения. Но Фичино ничего не смог ответить ему, его самого терзали сомнения. И он лишь повторял, что Бог милосерден и Он простит грешников.

Теперь бессонными ночами Сандро часто представлял, как на опустевшей вилле Лоренцо ди Пьерфранческо лунными ночами оживают его «Весна» и «Венера», как вводят они в соблазн и грех флорентийцев. Напрасно он пытался забыть эти картины — они не спали и не давали заснуть ему. А утром он спешил в церковь Оньисанти, которая по-прежнему оставалась его убежищем, его последним приютом. Он страстно молился, но мысли перескакивали на другое: он стремился определить то место, где будет его могила, — ведь договор с прежним приором пока сохранял силу, и он стремился как можно чаще напоминать о нем тем, кто должен предоставить ему последнее пристанище. Он хочет лежать в освященной земле, надеясь, что это хотя бы ненамного умалит его грехи, а может быть, принесет спасение в день последнего суда.

Скоро ему негде будет жить: родительский дом заложен, и сроки платежей давно просрочены. Все, что можно было продать, продано. В городе он теперь появляется редко. Лишь изредка можно увидеть его бредущим по родным с детства улицам в старом порыжевшем от времени плаще, больше похожем на рясу монаха из нищенствующего ордена. Он не смотрит по сторонам — во Флоренции ему уже не найти близких друзей, с кем можно отвести душу в разговоре. От прежнего Сандро, стыдившегося своей полноты, ничего не осталось: он худ как щепка, некогда округлые щеки ввалились, прежние светло-рыжие локоны слиплись в грязные седые космы. Нет прежних меценатов, в компанию святого Луки уже совестно обращаться. Лишь изредка какой-нибудь горожанин по доброте душевной дарит ему небольшую сумму — просто так, на бедность, ибо у него никто уже ничего не заказывает.

Он окончательно потерял интерес к тому, что происходит в городе. Он даже не знает, что Леонардо погубил свою фреску, написанную в Зале совета, переложив в грунт какой-то смолы, которую пытался растопить, чтобы краски закрепились навечно. Тщеславие всегда отличало Леонардо — он хотел уметь и знать больше других. И гибель его фрески — это кара Божья за его гордыню, верный знак того, что Всевышний заметил этот его грех и делает предупреждение. Так думает Сандро. А вот он смирился и надеется, что Господь простит его. Он, пожалуй, даже доволен своей нищетой, ибо она избавляет его от всех соблазнов.

Он доволен даже тем, что его оставили в покое, что никто не обращается к нему. Его забыли. Временами его видят то в одной, то в другой церкви, он подолгу стоит у фресок и внимательно рассматривает их. Новое поколение художников не обращает на них никакого внимания: это работы давно ушедших мастеров, имена которых пока еще произносятся с благоговением, но никто уже не рисует в их манере.

Очень часто его видят в церкви Оньисанти — он явно отдает ей предпочтение перед другими храмами Флоренции. Летом, когда тепло, он даже остается здесь на ночь: завернувшись в свой потрепанный плащ, спит у фрески, изображающей святого Августина. Молодые служки слышали, что она написана вот этим бродягой, но мало верят в это. Они слышали и о том, что согласно какому-то древнему договору этот человек должен быть погребен в их церкви. Это их немного удивляет: ведь до их слуха дошло, что он обвинялся в ереси, но уже никто не может точно припомнить, в какой именно. Конечно, при желании все это можно было бы узнать подробнее, но кому это интересно?

…Перед тем как весной 1508 года отправиться в Рим расписывать Сикстинскую капеллу, Микеланджело прощался с друзьями; это были веселые пирушки, как в прежние времена. Они говорили об учителях-живописцах, прославивших своей кистью Флоренцию, но никто не вспомнил о Сандро. Молодость, упоенная силой и верой в то, что ей все по плечу, не склонна вспоминать неудачников. А кем был Сандро? Что он оставил после себя? Мадонн — но сколько их написали другие ремесленники!

Микеланджело возвращался с пирушки: он выслушал немало похвал своему мастерству, некоторые даже заискивали перед ним — ведь он теперь будет близок к папе. Раньше во Флоренции такого не было; похоже, его город опускается все ниже. Мастер Микеле был преисполнен уверенности в себе и гордости за свой талант, и его немного раздражала согбенная фигура в монашеском одеянии, ковыляющая впереди. Человек не останавливался и не оглядывался, он шел вроде бы не спеша, но в то же время его было не так просто догнать низкорослому Микеланджело. А ему почему-то хотелось увидеть его лицо, ибо фигура кого-то ему напоминала. Услышав за собой шаги, незнакомец резко остановился, словно испугавшись. Капюшон упал с его головы, и Микеланджело увидел лысый череп, на котором как-то неестественно топорщились клочки свалявшихся, непонятного цвета волос. Мутные, подслеповатые глаза вопросительно уставились на него.