Читаем без скачивания Амальтея (сборник) - Виталий Пищенко

А в авторском послесловии к “Хищникам” М.Михеев размышляет о причине многих преступлений и приходит к выводу, что немало зависит от личности преступника: “…примитивный интеллект привлекают только примитивные “радости”: уличные приключения и, конечно, водка. Люди подобного рода не имеют представления о ценности человеческой жизни — это понятие им недоступно: чтобы постичь его, сам оценщик должен обладать духовным богатством”.

Обратим внимание на дословное повторение: и там, и тут идет речь о “ценности человеческой жизни”. Следовательно, к тревожащим его мыслям писатель обращается, используя возможности разных литературных жанров.

А теперь вернемся непосредственно к трилогии М.Михеева.

Верный своим принципам выбора литературного героя, писатель обратился к фигуре очень неоднозначной. Это — не случайность: именно особенности биографии своей героини с первых же страниц подчеркивает автор. Впрочем, с этого начинает сама Евгения Сергеевна Грошева, неизменно выступающая повествователем на протяжении всей трилогии — в “Запахе “Шипра”, “Сочинском варианте” и “Поиске в темноте”: “Моя биография в личном деле, наверно, тоже производила странное впечатление: “отец — лейтенант милиции, погибший при исполнении служебных обязанностей; мать — торговый работник, осуждена по статье 93 “прим” на восемь лет заключения в колонии строгого режима…”

Грошеву мучит сознание того, что бездумное отношение к жизни сделало ее соучастницей воровства. “Я… жила на ворованные деньги, мое неведение не было для меня оправданием. Я поняла, что не смогу больше ни учиться, ни работать в торговой сети. Что для искупления моих вольных или невольных грехов у меня в жизни осталась одна дорога… Подполковник Свиридов помнил моего отца. Меня приняли в школу милиции”.

И вот, имея за спиной незавершенную учебу в Торговом институте и окончив школу милиции, Грошева приезжает в Новосибирск.

Желание избежать стереотипов, “типичных ситуаций” заставляет М.Михеева и его героиню испытывать в условиях, далеких и от стереотипов, и от “типичных ситуаций”.

Грошева должна — таков замысел ее начальника полковника Приходько — “изнутри” узнать темные дела работников управления торга.

Здесь перед автором встает непростая задача. Вряд ли читателю будет симпатичен персонаж, который с целью завоевать доверие подозреваемых должен выдавать себя за другого. Да и не просто персонаж, а центральный положительный герой, глазами которого читатель видит все события.

Сознает это автор, сознает это и сама Грошева.

Полковник Приходько доверительно делится с Грошевой своими опасениями: “Я увидел вас и понял, чего мы здесь не учли. Вашу внешность.

Здесь я растерялась уже окончательно.

— Да, вашу внешность, — продолжал полковник Приходько. — Вы — молодая симпатичная женщина. И эту вашу порядочность можно разглядеть за километр. И вам будет трудно. Значительно труднее, нежели мы все здесь думали, когда отрабатывали наш план”.

Чтобы “переработать” свою видную за километр порядочность, Евгения Грошева, познакомившись с работниками торга, не отказывается от всякого рода “междусобойчиков” и вечеров — доверие новых знакомых надо завоевывать.

Здесь Грошеву ожидает еще одна неприятность — Петр Иваныч, ее сосед по квартире и душевно близкий ей человек, с укором посматривает на молодую женщину, когда она, распив по служебной необходимости несколько рюмок, возвращается домой. Желая серьезный разговор с Петром Иванычем свести на шутку, Грошева, по ее же признанию, “опустилась до дешевого остроумия”.

Она казнит себя за неловкость по отношению к Петру Иванычу, и у нее вырывается доселе затаенное опасение: “Не хватало, чтоб и в его глазах я выглядела пьющей бабенкой. Выбранная мною линия поведения несла непредвиденные потери”.

Потом возникнут трудности другого плана — Грошева едва не выдала себя на допросе у следователя Заплатовой, когда шел допрос по поводу смерти Вали Бессоновой. А Грошева не имеет права рассекретить себя перед кем бы то ни было без разрешения полковника Приходько.

Появляются и опасения, как бы махинаторы не распознали роль Грошевой в их разоблачении — они могут связать ее появление на базе с тем, что милиции стали известны злоупотребления работников торга.

И все-таки больше всего мучают Грошеву мысли о двойственности ее положения: по общепринятым нормам то, что она делает, непорядочно — если ограничиться столь мягким определением.

Ее мысли получают новое направление, когда она приходит к выводу, что Валя Бессонова была убита — кого-то очень пугала возможность разоблачения.

Вот это обстоятельство и придает всему, что должна делать Евгения Грошева, совсем другое освещение: “Если раньше я порой испытывала неловкость от необходимости притворяться, кого-то выслеживать, то сейчас делала это с полной убежденностью, понимая, что другого пути к решению задачи у меня просто нет.

Я находилась среди людей, которые были не только ворами, но которых можно было подозревать и в убийстве. Они могли украсть у общества не только деньги, но и человеческую жизнь”.

К этим размышлениям Грошевой примешиваются и душевные муки — может, если бы она предугадала ход событий, Валя Бессонова осталась бы в живых? “Как бы ни были логичны утешения полковника Приходько, я обвиняла только себя и мучилась от ощущения своей вины”.

Так постепенно меняется точка зрения Евгении Грошевой на ее собственную позицию и, соответственно, самооценка ее действий. Не менее важно, что эту эволюцию претерпевает и точка зрения читателя: автор убедительно показывает общественную необходимость того, что делает Грошева для разоблачения преступной шайки.

Заключительная глава повести “Запах “Шипра” называется “Огонь на себя”. Это заглавие оправдано: как на фронте в экстремальных условиях герои вызывали огонь своей артиллерии на себя, так и Грошева решается на смертельно опасный шаг — она идет на прямой разговор с одним из преступников, чтобы вынудить его на признание.

Только счастливая случайность спасает молодую женщину от гибели, но цель достигнута: потерявший самообладание участник шайки выдает себя.

Своеобразие повести определяется многими ее особенностями — и не в последнюю очередь тем, что автор нашел неожиданного героя и нестандартный ракурс изображения.

Если в жанре детектива не редкость рассказ от первого лица, то значительно реже повествование ведет участник розыска, еще реже — человек, оказавшийся в центре поиска, и уж совсем редко — участница. Уместно привести классический пример — подвиги, совершенные Шерлоком Холмсом, увековечил не он, а его спутник — Ватсон, к тому же чаще всего не посвященный в замыслы своего партнера. Чаще всего в детективном жанре роль летописца исполняет человек, который имеет возможность смотреть на события со стороны. Такое решение помогает поддерживать интерес к сюжету, ставит читателя перед неожиданными поворотами действия — ведь наблюдатель не знает мыслей и планов того, кто ведет поиск, и все события становятся непредсказуемыми.