Читаем без скачивания Вершины и пропасти - Софья Валерьевна Ролдугина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любую пищу теперь сперва пробовал Сидше, который различал яд там, где даже морт находила его не сразу. Сперва посмеивался; к вечеру же ему это настолько опостылело, что он перестал улыбаться, а потом и вовсе достал из своей дорожной сумы какие-то тёмные склянки и, подвернув рукава хисты, принялся смешивать некий состав. Час спустя он вручил его Фог и попросил отослать к Ниаллану, смешав с ветром или туманом.
– Я, конечно, попробую, – с сомнением откликнулась она, заглядывая в чашу. Морт потыкалась в мутную жидкость, однако ничего вредоносного не обнаружила. – Но он ведь поймёт, что его хотят отравить…
– Не поймёт, ибо это не яд, – ответил Сидше обманчиво любезным голосом, и лицо у него стало, как у дорогой ишмиратской куклы. – Тут пыльца одного совершенно обыкновенного цветка, который в изобилии растёт у нас в Шимре, а ещё морская соль и редкий минерал, что встречается лишь тут, на севере. Ни каждая часть по отдельности, ни всё это вместе не принесёт никакого вреда, пусть бы даже младенцу или старику.
Фог осторожно качнула чашу, прикидывая, как бы смешать её содержимое с туманом, не изменив свойств состава.
– А в чём же тогда подвох? Ну, если дышать этим не пагубно для здоровья?
– О, секрет, – улыбнулся Сидше лукаво. – Но наш любезный друг тотчас же узнает, в чём подвох, как только выпьет вина.
– А он выпьет? – усомнилась Фог.
– Вот это предоставь мне, – последовал уклончивый ответ.
Сидше отлучился на час или около того – и вернулся уже в сумерках; дружинники утверждали, что видели, как тот заговаривал то с одной служанкой, то с другой… Возвратившись, он не стал ничего объяснять, просто попросил подождать немного. А к ночи распространилась презабавная весть: якобы гость лорги, седовласый киморт, за ужином опьянел от одной чаши вина, повёл себя непристойно, а затем и вовсе заснул, упав лицом в блюдо с квашеными овощами.
– Это из-за того состава? – догадалась Фог.
– Если не мешать его с вином, то он и впрямь безвреден, – усмехнулся Сидше, чуть склонив голову к плечу. – Но, соединяясь с любым хмельным напитком, он заставляет человека пьянеть быстрее. А как потом наутро с похмелья болит голова!
– Что хоть руби? – поддакнул Сэрим понятливо.
– Бывает, что и так, – скромно опустил Сидше взгляд. И, выдержав паузу, раскрыл тайну: – Это двусоставный яд. Он хоть докучливый, но не смертельный – и не слишком-то известный… а ещё он проявляет себя лишь соединяясь с вином, а до тех пор пыльца и минерал существуют словно бы по отдельности и не сливаются воедино.
– А соль зачем нужна?
– Усиливает действие, – охотно ответил он – и принялся пояснять на примере.
А Фог задумалась невольно о другом.
«Выходит, он мог, если бы хотел, отравить меня на дирижабле в любой момент, а не играть, как с ребёнком… Да, как с ребёнком, – повторила она про себя, ощутив холодок по спине, однако не от страха, а от иного чувства, подобрать которому название не могла. – Он ведь учил меня… готовил к встрече с опасностями юга. Почему?»
Спросить об этом вслух она не осмелилась.
Между тем наступила ночь – на сей раз спокойная, потому что Ниаллан Хан-мар был беспробудно пьян. Фог крепко проспала до самого рассвета – и лишь тогда очнулась с тревожной мыслью.
– Сэрим, – прошептала она, садясь на постели и прижимая одежды к груди. Сидше лежал рядом и размеренно дышал; не то спал, не то просто делал вид, что спит. – Он же обещал дать мне совет!
Оглянувшись на Сидше напоследок, она накинула хисту на плечи – и тихо выскользнула из покоев.
…Сэрим обнаружился там же, где и в первую ночь, на самом верху башни. Правда, небо на сей раз не хмурилось и не нависало над самой головой, и туман внизу не вспучивался пышными серыми лохмотьями; была ясная ночь, точнее, самый её излёт, когда восток постепенно розовеет, затем белеет – и наконец вспыхивает раскалённым светоносным золотом; время, когда воздух особенно прозрачный, а звуки разносятся очень далеко… Флейта покоилась на груди, за отворотом хисты; на широком бортике стоял небольшой чайник и две пиалы из тонкого ишмиратского фарфора, а рядом высилась горстка засахаренных фруктов и цветочных лепестков. Сам Сэрим сидел тут же, рядом, свесив ноги в пустоту и опираясь спиной на столб, поддерживающий своды.
– Присаживайся, – улыбнулся он, увидев её. – Думал уже, ты не придёшь… И угощайся. Соскучилась, небось, по домашним сладостям?
В груди стало тепло; тугой, холодный узел внутри будто ослаб немного, пусть и не исчез до конца.
– Соскучилась, – улыбнулась Фог, устраиваясь на бортике; подумав, она подогнула под себя обе ноги, как привыкла уже. – Откуда только им здесь взяться, домашним?
– Из Шимры, знамо дело, – ответил Сэрим, и его улыбка превратилась в каверзную усмешку. – Лорга, видать, подготовил угощение для своих ишмиратских гостей… а я навестил его кладовые и позаимствовал немного. Разве ж это тяжёлая провинность?
– Не провинность, а обязанность, – в шутку исправила его Фог, обхватывая ладонями тёплую пиалу, прозрачно-белый фарфор, расписанный лепестками чийны. От чайного настоя, прозрачно-янтарного, исходило благоухание – нежное, точно воздух над цветущими садами по весне, и самую малость терпкое. – Как было не наведаться! Сласти для кого? Для ишмиратцев. А мы кто?
– Ну я, положим, северянин, – ответил он и невозмутимо подхватил с блюда несколько ароматных лепестков, жёстких и хрустящих от сахарной корочки. – Родился недалеко от Белых гор; ох, и дикие это места были в то время… Ни отца, ни матери я не знал; воспитывал меня эстра, но и он сгинул, когда у него случился сброс. Так что учился я, считай, сам у себя, жил подаянием – играл на флейте и показывал в деревнях безыскусные чудеса. К чаю вашему и к сладостям пристрастился, когда покинул родные края, как думал, навсегда, и отправился на восток в тщетной надежде расстаться с собственным прошлым… – Он задумчиво качнул пиалу в руке, сделал глоток и снова улыбнулся. – Впрочем, это дело давнее. Сейчас-то, я, пожалуй, ничейный: с севером распрощался, но больше нигде корней не пустил, хоть и повидал жизнь и там, и здесь.
Фог слушала, кивая, и наблюдала за ним вполглаза. Сэрим был каким-то другим, словно сбросил с себя тяжесть, открывшись наконец и рассказав о себе правду.
