Читаем без скачивания Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - Рудольф Риббентроп

Ранним утром 12 июля можно было услышать беспорядочный треск двухтактного мотоцикла ДКВ, принадлежавшего связному; собственно говоря, он всегда означал получение нового задания. Я лежал со своим экипажем под танком, провалившись в глубокий сон, однако, услышав неприятный шум мотора, как обычно, сразу проснулся. На подсознательном уровне, пока выбирался из-под танка, до меня дошло, что на передовой было неспокойно. Я слышал огонь, пехоты и артиллерийский, самолеты с обеих сторон были в воздухе. Тут раздался крик: «Командир роты, к командиру!» Мой командир — по видимости, разбуженный из тяжелого, вызванного измождением сна, — поручил мне проверить сообщение пехоты, якобы слышавшей шум танков у противника. Я приказал своей роте находиться в «боевой готовности». На мотоцикле с коляской отправился на розыски командира пехотного батальона, занимавшего позицию на возвышенности перед нами. Согласование не дало никакой новой информации, он также не располагал точными сообщениями. Поэтому я оставил испытанного унтер-офицера с мотоциклом на командном пункте пехоты, чтобы он мог, в случае необходимости, немедля ввести меня в обстановку.

Так я и отправился этим чудесным летним утром вниз по склону к моим танкам пешком. Офицер роты доложил тем временем о законченном приведении ее в боевую готовность. Мой заряжающий протянул мне бутерброд и кружку горячего «мукефук» (эрзац-кофе; кофейный напиток, обычно с цикорием). Шпис (аналог старшины), как это должно было потом выясниться, доставил утреннее довольствие на передний край как раз вовремя. Про себя я слегка чертыхался, так как вечером, на отдаче приказа, моя рота была, собственно, назначена резервной, поэтому мы надеялись на пару часов дополнительного сна — вместо этого оказались в неясной обстановке, требовавшей постоянной боевой готовности.

Летний день обещал быть теплым, солнце уже палило. Насколько жарким будет день, вмиг дошло до меня через несколько мгновений, когда на возвышенности перед нами поднялась стена фиолетового дыма. Она была создана так называемыми «дымовыми сигнальными патронами», указанным в этот день знаком «танковой тревоги». Большое количество облачков фиолетового дыма, взвившихся в небо, говорило о том, что, по-видимому, начиналась массированная танковая атака русских. Тут я увидел в туче пыли своего командира отделения, несшегося на мотоцикле вниз по склону, выбрасывая вверх кулак — знак «немедленно выступать!». Случилось ли так, что 5-я гвардейская танковая армия, о чьей дислокации в Старом Осколе нам было известно, вмешалась в ход сражения? Вскоре нам предстояло это узнать!

Я уже давно отдал необходимые приказы. В этот момент дело шло о том, чтобы — не дожидаясь команд — немедленно реагировать. Мы, молодые офицеры, были обучены в духе основополагающего немецкого принципа командования, требующего в соответствующем случае действовать, если в этом была необходимость, на свой страх и риск в рамках общей задачи. Сегодня этот принцип называют «тактикой задания». Во время обучения в офицерском училище нас беспрестанно ставили перед новыми ситуациями, требуя дать сразу «оценку обстановки» и сформулировать соответствующее «решение». «Оценка обстановки и решение» являлись, в сущности, секретом успеха немецкой армии.

Я окликнул офицера своей роты Мальхова, парня в такой же степени отважного, как и симпатичного: «Мы встаем на обратном скате и отстреливаем русских. Держись (со своим взводом) слегка слева!» Мы не имели непосредственной связи с соседней дивизией; прекрасная возможность для русских обойти нас с фланга, которой они, однако, удивительным образом не воспользовались с необходимой настойчивостью.

Как на учебном полигоне, рота развернулась в боевой порядок и двинулась на максимальной скорости вверх по склону. Юные солдаты, сидевшие в танках или ведшие их, уверенно, словно бывалые воины, заняли свои места в боевом порядке — картина, способная заставить сердце биться чаще! Мы преодолели небольшую неровность местности. Перед нами примерно в ста метрах находился обратный скат, где я со своей машиной собирался занять позицию. Тут мы увидели в низине, приблизительно в 800 метрах, окружавшие нас русские танки. Для наших проверенных наводчиков — идеальное расстояние, вскоре несколько Т-34 загорелись.

В это мгновение ближе, чем в ста метрах от нас, переехав позицию нашей пехоты, возникли 10, 20, 30 и больше танков Т-34, надвигавшиеся на нас на полной скорости и с пехотой на броне. «Все», — пробормотал я про себя, у нас не было больше ни единого шанса! Обе соседних машины справа от меня сразу же получили прямые попадания, заполыхав ярким пламенем[407]. Я успел заметить, как один из моих лучших командиров смог спрыгнуть с башни. Больше мы его никогда не видели. Примерно так должна была в прежние века чувствовать себя пехота, когда на нее неслась бурная кавалерийская атака. Я толкнул ногой в правое плечо наводчика, сидевшего слева подо мной, что означало «быстро разворачивай пушку вправо, смертельная опасность!» — почти автоматическая реакция. Тут я услышал своего водителя Шюле, кричавшего по танковому переговорному устройству: «Оберштурмфюрер, видите вы их? Справа! Справа! Здесь они идут!» Я видел их слишком хорошо, и тут же мой стрелок выпалил первый снаряд и один Т-34 в буквальном смысле взорвался. Мы подстрелили с близкого расстояния, 20–30 метров, еще два или три Т-34. Тогда они пошли слева и справа мимо нас, в непосредственной близости, так что можно было видеть лица русских пехотинцев, сидевших на броне, и все новые и новые танки противника проносились с ревом по неровности перед нами. Наше спасение было в том, что Т-34 в это время еще не имели командира в башенке. Т-34 управлялся наводчиком, не располагавшим круговым обзором, как мы. Он видел лишь небольшой участок поля боя, на который он как раз нацеливался со своей скверной оптикой. В результате русские явно все еще не обнаружили нас, хотя мы стояли в открытом поле, залитом ярчайшим солнечным светом.

Однако в следующий момент ситуация резко изменилась. Один Т-34 нас открыл и остановился, слегка раскачиваясь на подвеске, примерно в 30 метрах справа от нас. Пушка развернулась в нашу сторону, так что я заглянул прямо в жерло, немедленно крикнув водителю в ларингофон: «Полный газ, марш, марш!» Мы должны были — наш единственный шанс — сейчас же исчезнуть из поля зрения русских! Как уже говорилось, даже в смертельных ситуациях можно молниеносно соображать. Следующая мысль пронеслась в голове: последнее, что ты унесешь с собой с этой земли, — огненный шар, выстрел из русской пушки с расстояния в 30 метров, это означает: абсолютно смертельно. Мой водитель Шюле — один из лучших водителей полка — тут же привел в движение наш неповоротливый Т-IV. Он всегда, естественно, на всякий случай ставил машину на скорость, и теперь мы помчались на полном ходу навстречу группам русских танков. Мы прошли мимо русского в нескольких метрах, тогда как он отчаянно пытался развернуть пушку в нашу сторону. Мы, однако, вовремя исчезли из его поля зрения. В то время как в нескольких метрах справа и слева проезжали мимо все новые русские танки, мы развернулись за нашим «контрагентом», влепив ему с пятиметрового расстояния бронебойным снарядом по башне, в результате Т-34 буквально разлетелся на куски. Его башня чуть не упала на нашу пушку. Я пробормотал в переговорное устройство: «Больше он не попытается стрелять в нас!» Мой наводчик, ухмыляясь, кивнул. В такие моменты не думаешь о том, что только что отправил на тот свет четырех русских танкистов, сражавшихся к тому же за свою Родину, здесь действует лишь неумолимое «ты или я». Оно означает: «Если один из нас двоих пойдет к черту, то лучше бы это был ты!» Два моих других танка горели в непосредственной близости от нас.