Читаем без скачивания Город в осенних звездах - Майкл Муркок

— Он надеялся выиграть. — Клостергейм, как я понял, говорил сейчас о Монсорбье. — Он утверждал, что у него все продумано и разложено по своим местам. Эстетическое и сверхъестественное, соразмерность и равновесие. Что до меня…

— Грааль сводит все нити вместе, — пробормотала Либусса себе под нос.

— Я обладаю великой мощью, — мечтательно проговорил Клостергейм. — Мощью, которой я пока не решался воспользоваться. Ни разу. Я делал все от меня зависящее, чтобы быть таким, как все вы, но при этом сошел со своего пути. Больше всего я боюсь, что во мне нет некоего ядра. Стержня. Душа моя выходила из тела и возвращалась обратно такое количество раз, что, должно быть, давно уже поизносилась. Я думал, ее можно будет возродить, если я окажусь в обществе людей…

— Да неужели, Клостергейм?! Вы же стремились соперничать со всеми и каждым. — Тут я рассмеялся.

Клостергейм поджал губы.

— Не стоило мне позволять фон Бреснворту убивать его тетку. Из–за этого все пришло в беспорядок…

— Вы совершили большую ошибку, сударь, убив Королеву–Козлицу. Вы пошли тогда на поводу своей дьявольской жажды крови — в тот самый момент, когда вы могли бы спастись! Вы позволили Зверю в себе одолеть человека. В этом смысле вы могли бы соперничать с Люцифером. Он знает, что это значит: быть в едином существе больше чем человеком и меньше чем человеком. — Я был угрюм и мрачен. Если когда–то я и питал к нему нечто похожее на сочувствие, то после убийства старой женщины во мне не осталось уже никакого сочувствия.

— Во мне есть изъян, — серьезно провозгласил Клостергейм.

— В каждом из нас есть изъян. — Либусса задумчиво поглядела в сторону подвала, откуда теперь доносился грохот и скрежет: люди О'Дауда восстанавливали оборонные укрепления.

Рыжий О'Дауд, потный и весь в пыли, поднялся по лестнице и вступил в зал таверны. Он окликнул нас, вытирая лицо полотенцем:

— Скоро нам ждать их назад, как вы думаете, джентльмены?

— Пока Грааль здесь, они не отступятся. — Губы Клостергейма скривились в злобной усмешке. Может быть, из–за того, что у него перехватили инициативу, он сделался прямо–таки шальным. Он пододвинул к себе еще одну тарелку с остывшими свиными ребрышками, собранными со всех столов.

Рыжий О'Дауд был раздражен и рассержен.

— Я не могу дать им то, что мне не принадлежит. Когда я пришел сюда, все уже было здесь… и шлем, и рыбина, и ручей. Это, можно сказать, атрибуты таверны.

— Неужели? — насмешливо проговорила Либусса — Эта гостиница что–святилище? Часовня на месте явления некоего христианского чуда?

— Должен заметить вам, сударь, — с достоинством отвечал ей О'Дауд, — что вы оскорбляете чувства некоторых из нас. Тех, что остались добрыми христианами, пусть даже и не удостоены милостей Церкви.

— Бог, сударь, покинул этот мир, — возразила она.

— Похоже на то, — согласился он. — Однако я вырос в религиозной семье и получил соответствующее воспитание. И не вижу причины отказываться от религии своих отцов, ибо пусть даже Бог и покинул нас, но добродетели все же остались среди людей. И к тому же учил нас Христос, а не Отец Его.

— Стало быть, вы остаетесь добрым католиком, О'Дауд! — Клостергейм отобрал ребрышко побольше, с большим куском недожаренного мяса, и вгрызся в него зубами. — Мы все играем какие–то роли, избранные для себя, разве нет? Мы с вами оба — дремучие анахронизмы, сударь.

Рыжему О'Дауду явно пришлось не по душе замечание о некоей общности, якобы существующей между ним и опальным прислужником Ада. Он бросил на Клостергейма сердитый взгляд.

— Вы, может быть, сударь, оставлены Сатаной, а я — Господом, но это не значит, что мы с вами едем в одной повозке. И даже — по одной дороге.

— Теперь, сударь, есть только одна дорога. — Клостергейм ухмыльнулся. — Или будет — совсем уже скоро, и дня не пройдет. И это дорога моя, О'Дауд. Не ваша.

Это мрачное заявление никак не проняло гиганта–ирландца.

— Ваше время, сударь, прошло. И я, должен заметить, не питаю к вам никаких теплых чувств. С вашей подачи был потревожен дом. Когда я все это улажу, я позабочусь о том, чтобы вы понесли наказание!

Клостергейм вперил безучастный взгляд в свою тарелку.

— Скорее я вас убью, — пробормотал он себе под нос.

Передняя стена таверны вновь затряслась от удара. Лампы и свечи закачались на стенах.

— Мушкеты на изготовку! — гаркнул О'Дауд. С улицы донесся жуткий вой, и вдруг там зажегся какой–то свет. О'Дауд выглянул в окно, и лицо его исказилось от гнева. — Они запалили свечную лавку!

Мушкетные выстрелы все еще грохотали, и мерзостные прокаженные создания падали, сраженные, друг на друга. Впечатление было такое, что во всем мире разом распахнулись ворота всех тюрем и лепрозориев, разверзлись все могилы и «обитатели» их низверглись на нас. То, что это были живые мужчины и женщины, а не какие–нибудь упыри, немного успокаивало, но в то же время и пугало. Монсорбье собрал в свое войско всех отчаявшихся, бессильных и безвольных. Чем он завлек их? Что посулил? То же, что и Робеспьер? Царство небесное на земле? Эти рассуждения привели меня к мысли о том, что, возможно, человечество просто не сможет существовать без мечты, озаряющей его путь! Какой древний гений придумал миф о лучшем будущем?

Люди Монсорбье бездумно бросались на стены. Вопили, хихикали, выли. Обезумев от ужаса, О'Дауд рванулся по лестнице вверх, на галерею, а оттуда — на крышу. Никогда прежде таверна его не подвергалась такому натиску. Он думал, что битвы его завершились уже, и только теперь осознал, что мир, им достигнутый, был всего лишь временным затишьем.

Мы с Либуссой подхватили мушкеты и бросились к ставням, стреляя в толпу, в эту безликую толпу. Монсорбье, однако, было не видать. Его атака утратила всякие черты продуманной стратегии и обратилась в мстительную демонстрацию силы. Монсорбье, без сомнения, решил уничтожить нас, раз не сумел захватить то, что — как он полагал — мы хранили. Похоже, все происходящее забавляло Клостергейма. С каждым новым ударом, сотрясающим наши стены, он заходился неудержимым хохотом — как будто знал некий секрет, не доступный больше никому.

А потом вновь стало тихо. Осторожно выглянув в окно, мы увидели только мертвых и умирающих. Бледные существа в жутких лохмотьях, многие — со страшными ранами, взбирались на груды трупов своих сотоварищей. На фоне пылающей лавки возник Монсорбье. И трое–четверо его людей. Он был до неприличия элегантен, настоящий щеголь–санкюлот. Уперев руки в боки, он прохаживался неспешным шагом туда–сюда, не сводя взгляда с таверны.

Рыжий О'Дауд угрюмо насупился. Весь его воинский пыл иссяк.