Читаем без скачивания Пять поэм - Гянджеви Низами

Восшествие на престол Искендера в столице Истахре

Искендер едет из Исфагана в Истахр и восходит там на иранский престол. Вельможи приходят к нему на поклон, послы из дальних стран привозят ему дары. Искендер, по обычаю, произносит тронную речь. Он обещает быть справедливым, не творить насилия, всех обеспечить необходимым, быть щедрым. В Иран он пришел не своей волей, а по божественному указанию, чтобы свергнуть тирана… Глава завершается такой притчей. Кичливый невежа сказал Искендеру: «Дай мне дирхем, от тебя такой подарок ценнее целой страны». — «Просил бы ты лучше у меня целого сокровища в меру моего могущества», — отвечал царь. «Тогда дай мне царство», — сказал невежа. Искандер ответил: «Первая просьба — ниже моего достоинства, а вторая — выше твоего».

Искендер отсылает в Юнан Аристотеля с Роушенек

Искендер, взойдя на иранский престол, устанавливает на всей земле мир и справедливость. Но он все же опасается смуты и предательства. Он решает отправить в родной Рум, Юнан (Грецию) Аристотеля с захваченными сокровищами и иранской царевной Роушенек в качестве заложницы. Сам же он решает отправиться в путь, — он хочет видеть новые края, завоевывать новые страны. Аристотель произносит перед Искендером мудрую речь. Он не советует ему создавать «мировую державу». Пусть он правит у себя в Руме, а через другие страны только пройдет походом, — его все равно не примут там как своего. Пусть там правят местные цари, лишь внешне подчиняющиеся Искендеру. Они будут тогда враждовать между собой и не смогут объединиться, чтобы напасть на Рум. Надо, однако же, быть истинно миролюбивым, не надо никого обижать, и на земле будет мир… Искендер, кроме сокровищ, велит собрать иранские книги, отвезти их в Юнан и перевести там на греческий язык. По прибытии в Юнан Роушенек родит сына. Его назвали Искендерус. Аристотель, наместник Искендера в Юнане, вскоре начинает обучать Искендеруса мудрости.

Поход Искендера на запад и посещение Каабы

Искендер царствует мирно и справедливо. Даже к врагам он милостив, и если ему приходится сжигать вражеские города, то он строит новые. Его владения простираются от Китая до Кайрувана. Он решает покорить теперь арабов. Щедро одарив арабских вождей, он добивается их мирного, без воины, подчинения. Арабы тоже несут ему щедрые дары. Искендер едет далее в Мекку и совершает обряд поклонения храму Каабы. Оттуда он едет в Йемен. Далее его призывают в Армению и Абхазию, где он покоряет богатыря Дувала. Поехав на север, он закладывает новый город — Тбилиси. Затем он едет в Берда'а, где правит царица Нушабе.

Повествование о Нушабе

Дай мне, кравчий, вина, что во мраке ночейУкрепляет наш дух, словно чистый ручей.

Я сгораю, ведь скорби во мне преизбыток.Научился я пить твой отрадный напиток.

Так прекрасна Берда, что январь, как и май,Для пределов ее — расцветающий рай.

Там на взгорьях в июле раздолье для лилий,Там весну ветерки даже осенью длили,

Там меж рощ благовонных снует ветерок;Их Кура огибает, как райский поток,

Там земля плодородней долины Эдема,«Белый сад» переполнен цветами Ирема,[397]

Там кишащий фазанами дивно красивТемный строй кипарисов и мускусных ив,

Там земля пеленою зеленой и чистойПризывает к покою под зеленью мглистой,

Там в богатых лугах и под сенью дубрав —Круглый год благовонье живительных трав,

Там все птицы краев этих теплых. Ну что же…Молока хочешь птичьего? Там оно — тоже.

Там дождем золотым нивам зреющим данОтблеск золота; блещут они как шафран.

Кто бродил там с отрадой по благостным травам,Тот печалей земных не поддастся отравам.

Но Берда ниспровергнута[398]. Ветра рукаУнесла из нее и парчу и шелка.

В ней осыпались розы, пылавшие ало,В ней не стало нарциссов, гранатов не стало.

Устремись к ее рощам, войдя в ее дол,Ты бы только щепу да потоки нашел.

Или травы, что здесь в златоцветах блистали,Из зерна справедливости древле взрастали?

Если правда здесь вновь утвердится, — красивСнова станет узор здешних пастбищ и нив.

Да, коль шах обратит взор свой к этому лону,Вновь он даст украшения древнему трону.

Этот край прозывался Харумом[399], потомБыл Бердою учителем назван, и в нем,

Породившем прославленных мощное племя,Много кладов укрыло поспешное время.

Где цвело столько роз, взор людской утоля?Где еще столько кладов укрыла земля?

Нам поведал мудрец, клады слов разбирая:Воцарилась в стране, что прекраснее рая,

Нушабе; за отрадною чашей винаКруглый год, веселясь, проводила она.

Непорочной газелью бродя по долинам,Красотою была она схожа с павлином.

И была она, славой сияя большой,Что мудрец — благонравьем, что ангел — душой.

Ровно тысяча дев с нею было; их лицаОкружали ее, словно лун вереница.

Тридцать тысяч гулямов служило при ней,Все имели они быстроногих коней.

Но мужам был заказан предел ее крова:В свой дворец не впустила б она и родного.

Только жены вели ее царства дела,И к мужам благосклонной она не была.

Все советницы были разумны, — к чему жеБыло им помышлять о каком-либо муже?

А гулямы, которыми край был храним,Проживали в уделах, назначенных им.

Даже к тени дворца иль дворцовой оградыНе посмели б они устремить свои взгляды.

Но, приказ Нушабе исполняя любой,За нее они всюду вступили бы в бой.

Царь, приведший войска к этим нивам и водам,Воздвигая шатер, что был схож с небосводом,

Увидал и луга, и безмерный посевИ спросил, всю окрестность сию оглядев:

«Кто в раю этом правит? Каким властелиномБезмятежность дана этим светлым долинам?»

Отвечали царю: «Все, что в этой стране,—Вручено небесами прекрасной жене.

Разум зоркой владычицы с мудростью дружен.А по крови она чище лучших жемчужин.[400]

Сердце чистой — прозрачный, благой водоем,И печется она о народе своем.

Много мужества в ней; древней былью повеяв,Говорит ее храбрость о доблести Кеев.

Венценосна она, но не носит венца,И войска не видали царицы лица.

Есть гулямы при ней. Но ни днем им, ни ночьюНе доступно владычицу видеть воочью.

Много дивных, чья грудь словно нежный жасмин,Ей во всем помогают. Лишь сахар один

Равен сладостью с этими женами. ЛюдиНе видали гранатов круглей, чем их груди,

Горностай и шелка в вечной дрожи на них:Посрамятся, — не ведали нежных таких!

Если б с неба взглянули на них серафимы,—Тотчас пали бы наземь, любовью палимы.

Блещет каждая в роще и светит в дому,Как светильник иль солнце, спугнувшее тьму.

Так сияют они, что опасно для окаПоглядеть на красавиц хотя б издалека.

Кто б их голос услышал в их райском краю,—Их бы прихоти отдал всю душу свою.

Их в жемчужинах шеи, а уши их в лалах.Их уста — рдяный дал, жемчуг в ротиках алых.

Чье заклятье над ними — не знаем, но страстьНе простерла на них свою жаркую власть.

Их приятель — напев, их забвение — в чаше.Ничего им на свете не кажется краше.

Это воля премудрой и чистой женыОтгоняет от них сладострастные сны.

И чертоги ее с пышным капищем схожи,И туда беспрепятственно дивные вхожи.

И она, хоть мужчинам к ней доступа нет,Каждый день созывает свой царский совет.

У нее во дворце есть большая палата,Что не только ковром златотканым богата:

Там хрустальный поставлен блистающий тронИ рядами жемчужин он весь окаймлен.

Весь дворец ее блещет каменьев лучамиИ, как светоч иль месяц, сияет ночами.

Каждым утром, взойдя на высокий престол,Взор царица возносит в заоблачный дол.

Всем, кто в этой палате, невестою мнитсяМеж невест услужающих эта царица.

И все жены цветут; в созерцанье ониИ в веселье проводят счастливые дни.

Но в дремоте своей и за радостным пиромРозы помнят того, кто сияет над миром.

И жена, чье чело так пристало венцу,Не жалеет себя в поклоненье творцу

И не спит во дворце, схожем с божеским раем,В мудрой зоркости. Так же о доме мы знаем,

Что из мраморных глыб. Ночью, словно луна,Одинокая, в дом этот входит она.

Там за тихим, для всех недоступным порогомДо утра она страждет, склоняясь пред богом.

Лишь ко сну она голову склонит, — и вотВскинет снова, как птичка, которая пьет.

И затем в окруженье пери́ она сноваПьет вино и внимать милым песням готова.

Так она управляет стремлений конем:В ночь — сюда повернет, а туда — светлым днем.

В ночь молитвам она предана, а с рассветомХочет радостной быть — видит благо лишь в этом.

Так ведет меж подруг она круг своих дней.Пребывают гулямы в заботах о ней».

Искендер, обольщенный такими речами,Все хотел бы увидеть своими очами.

Вся окрестность цвела, воды мчались по ней,Дол казался «алхимиков камня» ценней.[401]

За вином, в изобилье таком небывалом,Искендер отдыхал, наслаждаясь привалом.

Но уже к Нушабе весть пришла во дворец,Что блестит недалеко румийский венец.

И готовиться стала она к услуженью,Ибо знала: весь мир — под румийскою сенью.

И, румийцу служа, как царю своему,Наилучшие яства послала ему.

Кроме птиц для стола и животных отборных,И коней под седло многоценных, проворных,

Злаки, блеском своим привлекавшие взгляд,Ароматная снедь и приправы, и ряд

Златокованых чаш, чтоб свершать омовенья,И плоды и вино, что дарует забвенье,

Мускус, травы, чей дух полон сладостных чар,За харварами сахара новый харвар,—

Для того, кто царил так премудро и мощно,От нее привозили и денно и нощно.

Искендеру подарки и яства даря,Не забыла она и придворных царя.

И, ее благородством пленясь и делами,Все царицу Берды осыпали хвалами.

Искендер еще больше направить свой путьК Нушабе захотел, чтоб хоть глазом взглянуть,—

Так ли скрытен дворец в ее райской столице,Так ли дело правленья покорно царице,

Так ли властна она, так ли облик пригож,Правда ль слухи о ней, или все это ложь?

Сумрак ночи — Шебдиз[402] — над горами большимиБыл подкован подковами дня золотыми.

Сел в седло Искендер; путь он хитрый нашел:К Нушабе он отправился, словно посол.

И, с коня соскочив у дворцового входа,Государь отдохнул. До небесного свода

Поднимался дворец, и казалось: пред нимВсе склонилось и был он лазурью храним.

Увидав, что гонец на дворцовом пороге,Всполошились рабыни и в царском чертоге

Доложили царице о дивном послеОт Владыки, что блеск даровал их земле:

«Этот светлый гонец схож с крылатым Сурушем,Что с благим предвещаньем спускается к душам!

В нем великого разума светится свет,И сияньем божественным весь он одет».

И свой тронный покой Нушабе осветила,Путь запретный она в золотой обратила.

Луноликих она разместила в ряды.С двух сторон расцвели золотые сады.

Мускус тягостных кос оплетя жемчугами,Вся она в жемчугах заблистала шелками,

И прекрасным павлином казалась она,И сияла она, и смеялась она,

И воссела в венце на сверкающем тронеС апельсином, наполненным амброй, в ладони.

Повелела она, чтоб гонца к ней ввели,Соблюдая весь чин ей подвластной земли.

Но посланец, как лев, отстранивши препону,Появился в дверях и направился к трону.

И меча он не снял, и, как должно гонцу,Он земного поклона не отдал венцу.

Быстролетно окинул он огненным взоромВесь чертог, полный блеска и света, в котором

Райских гурий за рядом увидел он рядИ который был райским дыханьем объят.

Столько светлых на девах сверкало жемчужин,Что, взглянув, ты бы пролил немало жемчужин.[403]

И узоры ковра, словно лалы горя,Разогрели подковки сапожек царя.

Словно россыпи гор и сокровища моряВоедино слились, весь чертог разузоря.

Поглядев на посла, — и медлителен он,И пред ней не свершил он великий поклон,

Как пристало послу пред царицей иль шахом! —Нушабе была смутным охвачена страхом.

«Расспросить его до́лжно, — решила она,—Что-то кроется здесь! В нем угроза видна!»

Но, окинув гонца взором быстрым, как пламень,—Так менялы динары бросают на камень,—

Лишь мгновенье она колебалась. ПосолПриглашен был воссесть рядом с ней на престол.

Был достоин сидеть он с царицею рядом:Узнан был Искендер ее пристальным взглядом.

Семь небес голубых восхвалила жена,И восславила вслед Миродержца она,

Но догадки своей не открыла; нескромнойНе явилась и, взор свой потупивши томный,

Не сказала тому, кто смышлен и могуч,Что в руке ее к тайне имеется ключ.

Искендер, по законам посольского чина,Как почетный гонец своего господина,

Восхваливши царицу прекрасной страныИ сказав, что ему полномочья даны

Тем царем, что велик и чья праведна вера,—Начал так излагать ей «слова Искендера»:

«О царица, чья слава сияет светло,Чье величье — величье всего превзошло,

Почему, хоть на день свои бросив угодья,Ты ко мне повернуть не желаешь поводья?

Иль я слабость явил, что презрен я тобой?Иль нанес тебе вред, что полна ты враждой?

Где отыщешь ты меч и тяжелый и смелый,Где отыщешь ты метко разящие стрелы,

Что спасли бы тебя от меча моего?Путь ко мне обрети. Он вернее всего.

На пути в мой шатер запыли свои ноги.Устрашись! Мне подобные — могут быть строги.

Если я до путям твоим вздумал идти,Бросив тень своей мощи на эти пути,—

Почему к моему не пришла ты престолу?Почему не склонила главы своей долу?

Ты, царица, подумала лишь об одном:Ублажить меня снедью, плодами, вином,

Блеском утвари ценной, — я принял все это,Но и ты не отвергни благого совета.

Сладко видеть тебя с твоим блеском ума.Всем даруешь ты счастье, как птица Хума.

Размышлений дорога премудрой знакома,К нам ты завтра явись в час большого приема».

Замолчал Искендер, и склонил он челоВ ожиданье ответа. Мгновенье прошло,

И раскрыла тогда Нушабе для ответаСвой прелестный замочек пурпурного цвета;

«Славен царь, у которого мужество естьСамому доставлять свою царскую весть.

Я подумала тотчас о шахе великом,Лишь вошел ты, блистая пленительным ликом.

Ты не вестник — в тебе шаханшаха черты.Ты — не посланный, нет! Посылающий — ты.

Твое слово — как меч, шею рубящий смело,Ты, грозя мне мечом, изложил свое дело.

Но меча твоего столь высоким был взмах,Что постигла я мигом, что ты шаханшах.

Искендер! Что твердишь о мече Искендера?Как же ныне тобой будет принята мера

Для спасенья? Зовешь меня — сам же в силокТы попал. Поразмысли, беспечный ездок!

Залучило тебя в мой дворец мое счастье.Я звезду свою славлю за это участье!»

Молвил царь: «О жена, чей прекрасен престол!К подозреньям напрасным твой разум пришел.

Искендер — океан, я — ручей, и под сеньюЛучезарной ты солнце не смешивай с тенью.

На того не похож я, царица моя,У кого много стражей таких же, как я.

Не влекись, госпожа, к размышленью дурномуИ Владыку себе представляй по-иному.

Без гонцов неужели обходится онИ посланья свои сам возить принужден?

У царя Искендера придворных немало,Утруждать свои ноги ему не пристало».

И опять Нушабе разомкнула уста:«Вся надежда твоя, Миродержец, пуста.

Не обманешь меня: Искендера величьяТы не скрыл, своего не скрывая обличья.

Величавый! Твои величавы слова.Шкурой волка не скроешь всевластного льва.

И послам под сиянием царского кроваНе дано так надменно держать свое слово.

Не смягчай своей спеси, — столь явной, увы! —Не склонив перед нами своей головы,

Кровожадно вошел бы сюда и спесивоТолько царь, для которого властность не диво.

Есть еще кое-что у меня про запас,Чтобы тайну свою от меня ты не спас».

Молвил царь: «О цветущая дивной красою!Речи льва искажаться не могут лисою.

Пусть тебе я кажусь именитым, но все ж,Я — гонец и с царем Искендером не схож.

Что могу я сказать о веленье Владыки?Повторил я лишь то, что промолвил Великий.

Ты надменным считаешь послание, ноРазрешать ваши споры послу не дано.

Если резкой тебе речь посредника мнится,Вспомни: львом, не лисою я послан, царица.

Есть устав Кеянидов: по царским деламНи обид, ни вреда не бывает послам.

Я лишь ключ от замка государевой речи.Так не бей по ключу, будь от гнева далече.

Поручи передать мне твой чинный ответ.Я отбуду, мне дела здесь более нет».

Нушабе рассердилась: с отвагою львинойВздумал солнечный свет он замазывать глиной![404]

Загорелась, вскипела и, гневом полна,В нетерпенье великом сказала она:

«Для чего предался нескончаемым спорам?Глиной солнце не мажь!» И, блеснув своим взором,

Приказала она принести поскорейШелк, на коем начертаны лики царей.

Угол свитка вручив Искендеру, сказалаНушабе: «Не глядит ли вот тут из овала

Некий лик? Не подобен ли он твоему?Почему же начертан он здесь, почему?

Это — ты. Иль предашься ты вновь пустословью?Тщетно! Своды небес не прикроешь ты бровью».

По приказу жены развернувши весь шелк,Многославный воитель невольно умолк:

Он увидел себя, он узрел — о, коварство! —В хитрых дланях врага свое славное царство.

И, в нежданный рисунок вперяя свой взор,Он застыл: тут бесплодным окажется спор!

Желтизной Искендер стал похож на солому.Бог предаст ли его ухищрению злому!

Нушабе, увидав, что смущен этот Лев,Стала мягкой, всю гневность свою одолев,

И сказала она: «О возлюбленный славы!У судьбы ведь не редки такие забавы.

Ты звездою благою ко мне был ведом.Ты считай своим домом сей царственный дом.

И тебе я покорною буду рабыней.Здесь ли, там ли — я буду повсюду рабыней.

Для того показала тебе я твой лик,Чтобы в сущность мою ты душою проник.

Я — жена, но мой круг размышления шире,Чем у женщин иных. Много знаю о мире.

Пред тобою, о Лев, я ведь львицей стою,И тебе я всегда буду равной в бою.

Если я, словно туча, нахмурюсь — то с громомБудет мир ознакомлен и с молний изломом.

Львам я ставлю тавро, знаю силу свою.Крокодиловый жир я в светильники лью.

От любви увлекать меня к бою не надо,Укорять ту, что вся пред тобою, — не надо.

Ты шипы не разбрасывай — сам упадешь.Дай свободу другим — сам свободу найдешь.

Коль меня победишь — не добудешь ты славы.В этом люди увидят бесчинство расправы.

Если ж я, поведя ратоборства игру,Одолею тебя, я ведь шаха запру.[405]

Пусть меня ты сильней, бой наш будет упорен.Я прославлена буду, а ты опозорен.

Говорил постигавший всех распрей судьбу:«Никогда не вступай с неимущим в борьбу.

Так он будет стремиться к добыче, что, ведай,Не тебе, а ему породниться с победой».

Знай, хоть край мой в границы свои заключен,Я слежу за владыками наших времен.

Знай — от Инда до Рума, от скудной пустыниДо пространства, что божьей полно благостыни —

Разослала повсюду художников яИ мужей, проникающих в тьму бытия,

Чтоб, воззрев и прислушавшись к общему толку,Мне подобья царей начертали по шелку.

Так из каждого края, что мал иль велик,Мне везут рисовальщики царственный лик.

И гляжу я в раздумье на эти обличьяИ, чтоб тоньше постичь царских ликов различья,

Я о тех, по которым я взор свой веду,От мужей многоопытных сведений жду.

Письмена их прочтя, их с рисунком сличая,Узнаю я властителя каждого края.

И любого царя с головы и до пятИзучает мой взор. Мои мысли кипят,

И мужей, захвативших и воды и сушу,Я пытаюсь постичь и проникнуть в их душу.

Я сличаю державных, — кто плох, кто хорош.Есть наука об этом. Наука — не ложь!

Я царей изучаю внимательно племя.Не в одних лишь усладах течет мое время.

На раздумий весах узнаю я о том,Кто из всех властелинов бесспорно весом.

Мне на этом шелку, о венец мирозданья!Ничего нет милей твоего очертанья!

Словно слава над ним боевая царитИ о мягкости также оно говорит».

И царица, сияя подобно невесте,По ступеням сошла, чтоб на царственном месте

Искендер был один; будь хоть каменным трон —Никогда двух всевластных не выдержит он.

Потому лишь игра мучит сердце любое,Что два шаха в игре[406] и соперников двое.

И, покинув свой трон, перед шахом женаСтройный стан преклонила, смиренья полна,

И, затем на сидение сев золотое,Услужать ему стала. Смущенье большое

Искендера объяло; стал сам он не свойПеред этою рыбкою, хищной такой.

Он подумал: «Владеет красавица делом,И полно ее сердце стремлением смелым.

Но за то, что свершить она до́лжным сочла,Ей от ангелов горних пошлется хвала.

Все ж бестрепетной женщине быть не годится:Непомерно свирепствует смелая львица.

Быть должны легковеснее мысли жены.Тяжкой взвешивать гирей они не должны.

Быть в ладу со стыдливостью женщинам надо.Звук без лада — лишь крик; есть ли в крике услада?

«Пусть жена за завесою лик свой таитИль в могиле укроется», — молвил Джемшид.

Ты не верь даже той, что привержена вере.Хоть знаком тебе вор, — запирай свои двери.

Безрассудный посол! — он себя поносил.—Для защиты своей не имеешь ты сил.

Над тобою нежданные беды нависли.Ты попался! Ну что ж! Напряги свои мысли!

Если б встретил врага, а не женщину ты,Если б в ней не таилось ее доброты,

Ты давно бы забыл о возвратной дороге:Обезглавленным пал бы на этом пороге.

Если ныне я целым отсюда уйду,На желанья свои наложу я узду.

И лица своего прикрывать я не стану.Прибегать безрассудно к такому обману.

Коль нежданного плена обвил меня жгут,То не нужно мне новых мучительных пут.

Мы спасаем букашку, упавшую в чашу,Применяя не силу, — находчивость нашу.

Терпеливым я стану; все это лишь сон.Он исчезнет. Ведь буду же я пробужден!

Я слыхал: человек, предназначенный казни,Шел смеясь, будто вовсе не ведал боязни.

И спросили его: «Что сияешь? Ведь срокТвоей смерти подходит, твой путь — недалек».

Он ответил: «Коль жизни осталось так мало,То в печали ее проводить не пристало».

Был разумен его беспечальный ответ.И во мраке создатель послал ему свет.

Хоть порой должный ключ мы отыщем не скоро,Но откроем мы все ж хаки створку затвора».

Еще много иного сказал он себеИ решил покориться нежданной судьбе.

Если мощный в пути одинок, то не диво,Что в своем одиночестве встретит он дива.

Коль без лада певец свой затянет напев,В своем сазе насмешку услышит и гнев.

И, познав, что напрасным бывает хотенье,Растревоженных мыслей смирил он смятенье.

Победит он терпеньем постыдный полон!И на счастье свое понадеялся он.

Нушабе приказала, ему услужая,Чтобы те, что подобны красавицам рая,

Всевозможною снедью украсили столИ чтоб яствами лучшими весь он расцвел.

И рабыни, сверкая, мгновенно, без шума,Приготовили стол для властителя Рума.

Сотни блюд принесли, и вздымались на нихБесконечные груды различных жарких

И хлебов, чья душистость подобилась чуду,И лепешек румяных внесли они груду,

Чтоб рассыпать по ним, словно россыпь семян,Много сладких печений. Был нежен и прян

Дух пленительный хлебцев; в усладе сгорая,Ты вдыхал бы их амбру, как веянье рая.

Кряж такой из жаркого и рыбы возник,Что подземные гнулись и Рыба и Бык.

От бараньего мяса и кур изобильяУ смеющейся скатерти выросли крылья.

И миндаль и фисташки забыли свой вкус,—Так пленил их «ричар», так смутил их «масус».[407]

И от сочной халвы, от миндальных печенийНе могли леденцы не иметь огорчений.

«Палуде»[408] своей ясностью хладной умыПрояснило бы те, что исполнены тьмы.

И напиток из розы «фука» благодатныйРазливал по чертогу свой дух ароматный.

Златотканую скатерть отдельно на тронРасстелили. Был утварью царь удивлен.

Не из золота здесь, не для снеди посуда:На подносе — четыре хрустальных сосуда.

В первом — золото, лалами полон второй,В третьем — жемчуг, в четвертом же — яхонтов рой.

И когда в этом праздничном, пышном жилищеПротянулись все руки к расставленной пище,

Нушабе Искендеру сказала: «ЛюбойКушай поданный плод, — ведь плоды пред тобой».

Царь воскликнул: «Страннее не видывал дела!Как бы ты за него от стыда не зардела!

Лишь каменья в сосудах блестят предо мной.Не съедобны они. Дай мне пищи иной.

Эта снедь, о царица, была б нелегка мне,Не мечтает голодное чрево о камне.

На желанье вкушать — должной снедью ответь,И тогда я любую отведаю снедь».

Рассмеялась Луна и сказала проворно:«Если в рот не берешь драгоценные зерна,

То зачем ради благ, что тебе не нужны,Ты всечасно желаешь ненужной войны?

Что взыскуешь? Зачем столько видишь красы тыВ том, чем люди вовеки не могут быть сыты?

Если лал не съедобен, скажи, почемуМы, как жалкие скряги, стремимся к нему?

Жить — ведь это препятствий отваливать камень.Так зачем же на камни наваливать камень?

Кто каменья сбирал, тот изгрызть их не мог,Их оставил, уйдя, словно камни дорог.

Лалы брось, если к ним не пылаешь пристрастьем,Этот щебень в свой срок оглядишь с безучастьем».

Царь упрекам внимал; он прислушался к ним,И, не тронув того, что сверкало пред ним,

Царь сказал Нушабе: «О всевластных царица!Пусть над миром сиянье твое разгорится!

Ты — права. Выйдет срок — в этом спора ведь нет,—Станет камню простому сродни самоцвет.

Все ж полней, о жена, я б уверился в этом,Если б также и ты не влеклась к самоцветам.

Коль в уборе моем и блестит самоцвет,То ведь с царским венцом вечно слит самоцвет.

У тебя ж — на столе самоцветов мерцанья.Так направь на себя все свои порицанья.

Накопив самоцветы для чаш и стола,Почему ты со мною столь строгой была?

О владельце каменьев худого ты мненья.Почему же весь дом твой покрыли каменья?

Все ж разумной женою ты кажешься мнеИ твои поученья уместны вполне.

Да пребудешь ты вечно угодною богу,—Ты, что даже мужам указу ешь дорогу!

О жена! От себя твое золото яОтставляю. И в этом заслуга твоя»,

И, счастливая этой великой хвалою,Совершивши поклон, до земли головою

Преклонясь, повелела служанкам своимС угощеньем подносы поставить пред ним,

И, поспешно испробовав яства, сияя,Их царю предложила, и, не уставая,

Хлопотала, пока Искендер не усталОт еды и в дорогу готовиться стал.

Взяли клятву с царя, что не станет угрюмаЗолотая Борца от нашествия Рума.

Дав охранную грамоту, сел он в седло,Поскакал: на душе у царя отлегло.

Понял он: от лукавой игры небосводаОградил его бог. Сколь отрадна свобода!

И, уйдя от всего, чем он был устрашен,Благодарность вознес вседержителю он.

Шар игральный у дня ночь взяла[409], но при этомРазодела весь мир лунным, сладостным светом.

Хоть пропал золотой полыхающий шар,Но серебряных шариков реял пожар.

Вспомнил благостный сон о царе ИскендереИ закрыл ему веки — души его двери.

Отдыхал Властелин до мгновений, когдаМгла исчезла: сиянью настала чреда.

Поднял голову царь, чтоб за радостным пиромВстретить утро, что, ярко вставая над миром,

Апельсином сразило рассвет. ПропылалОн, покрывшийся кровью, как пламенный лал.

И когда было небо в сверканиях лала,Нушабе к Повелителю путь свой держала.

И была под счастливой звездою она,Как плывущая ввысь золотая луна.

За конем луноликой, сверканьем играя,Шли рабыни, как вестницы светлого рая;

Сто Нахид помрачнели б, наверно, пред ней,Ста Нахид ее пальчик единый ценней.

И предстал царский стан перед взором царицы,—Там нет счета шатрам, там коней вереницы,

Там от золота стягов, от шелка знаменПрах фиалковым стал, розов стал небосклон.

Между сотен шатров, с их парчовым узором,Путь к царю не могла разыскать она взором,

Но, людей расспросив, прибыла ко двору —К подпиравшему небо цареву шатру.

Золотые подпоры, из шелка канатыИ гвоздей серебро… Краше румской палаты

Для приемов шатер. И приема женаПопросила, и спешилась эта Луна.

И позволили ей преклонения даниПринести и пройти под шатровые ткани.

И узрела она: со склоненным лицомВенценосцы стоят под единым венцом.

Перед тем, кого чтили все жители мира,Пояс к поясу встали властители мира.

И одежд их сверкающих яркий багрецБыл опасен для глаз и для робких сердец.

И стенной они росписью, чудилось, были.О движенье, о слове они позабыли.

Охватил тут невесту-затворницу страх:В замке труднодоступном находится шах.

Преклонясь, Нушабе начала восхваленье.Всех могучих она привела в умиленье.

Повелел государь — и сверкающий тронПринесли. Был из чистого золота он.

Царь Луну усадил на возвышенном месте,Ниже — тех, кто сопутствовал этой невесте.

Он прибывшей хороший прием оказал;Что приезд ее благ, Нушабе он сказал.

Успокоилось сердце жены, и ВластительПриказал, чтоб явился пиров управитель

И чтоб стольник скорей угощенья принесИ пустил вкруговую обильный поднос.

Но сперва, словно взят из источников рая,Заструился «джуляб», духом розы играя.

Столь усладный напиток не только Хосров —И Ширин не имела для званых пиров!

А затем белотканые скатерти стлали,И поплыл запах амбры в небесные дали.

Блага все, что давало богатство земли,В тяжких грудах поспешно на стол принесли:

Из муки серебристой, просеянной дважды,Были поданы… луны — подумал бы каждый.

Словно свертки шелков, — для услады царей! —Засияли хлеба, жаркий труд пекарей.

На подносах из золота груду и грудуХлеба — сотни сортов! — расставляли повсюду.

Лишь лепешки одной[410] не нашлось на столе —Той, что в небе, пылая, светила земле.

Все, поев, как положено, сладостной влагиПожелали. И жбаны раскрылись и фляги.

До полудня за чашами время прошло,И, когда пламень дружбы вино разожгло,

Опьянения радость разгладила бровиТем, кто к пиршествам жаркой исполнен любови.

И за струнной игрой до вечерней зариПровели с Нушабе свое время пери́.

И когда в черный цвет свод оделся высокийИ к подушкам прильнуть так хотели бы щеки,

Молвил царь луноликим, словам их в ответ:«Уезжать вам сегодня не следует, нет.

Я хочу, чтобы завтра возникло от РыбыДо Луны пированье, чтоб все мы могли бы,

Как нам Кеи велели и сам Феридун,—Усладиться вином и звучанием струн.

Может статься, в огне, наполняющем чаши,Испекутся дела несвершенные наши.

Позабудем о всем, чем нас мир покарал,Исцелит наши души столетний коралл[411].

Пусть ланит наших станут прекрасными розы:Раскрасневшись, становятся страстными розы.

Коль мы прах напоим ценной амброй вина,—Для мытья головы станет глина годна».

Что же! Радость пери́, преклоненных пред шахом,Одержала победу над девичьим страхом.

И была Нушабе на царевом пируТак светла, как Зухре в небесах поутру.

Властной амброй дыша, глубока, чернокрылаСтала ночь и мешочек свой мускусный вскрыла,

А из мускусных кос милых дев свой арканСделал царь, сладкой амбры усилив дурман.