Читаем без скачивания Николай II в секретной переписке - Олег Платонов

Посылаю тебеоткрытку от Луизы[612].Твои милые письма — такая для меня радость, и я перечитываю и целую их беспрестанно!

Дорогой мой возлюбленный, солнце больной моей души, хотела бы я быть с тобой вдали от всех этих тревог и забот, только вдвоем и с малютками, чтоб отдохнуть на время и забыть все, от чего так устаешь!

Мита Бенк.[613] говорил у Павла, что Маша[614] привезла письмо от Эрни. А. сказала, что ничего не знает, а Павел заявил, что это — правда. Кто же сказал ему? Все они находят справедливым, что она лишена шифра (я лично нахожу, что С. Ив. Т.[615] и Лили[616], которые поступали так дурно, состоя при моей особе, гораздо скорее должны были бы пострадать, да и некоторые господа тоже. Кажется, в печати появилось письмо к ней от княгини Голицыной, ужасное письмо, обвиняющее ее в шпионаже и т.д. (чему я продолжаю не верить, хотя она поступила очень не правильно по глупости и, боюсь, из жадности к деньгам). Но неприятно, что опять упоминается мое имя и имя Эрни.

Павел все еще обижается за Рауха[617]. Когда увижусь с ним, то, конечно, объясню ему все то, что ясно, как день.

Прочла в газетах, что в Харькове умер милый Ткаченко[618]. Так жаль: с его именем связано много воспоминаний о счастливом, мирном прошлом.

Умер старый друг по “Штандарту” Кильхен[619] (я думала, что его фамилия пишется с Г). Как гадко с ним поступили, выгнав его из Бессарабии за немецкую фамилию! Я прежде никогда и не слыхивала такой. Здесь есть такие немецкие фамилии, которых, кажется, не существует нигде.

Читаю бесконечное письмо от Макса к Вики[620]. Он хотел, чтоб я прочла его. Он старается быть справедливым; но письмо более чем тяжело, так как многое в нем верно насчет положения пленных. Здесь могу только повторить, что следует послать с г-жей Оржевской высшее должностное лицо для осмотра наших тюрем, в особенности сибирских. Они так далеко, и, конечно, люди у нас, когда не на глазах, то, к сожалению, редко исполняют хорошо свои обязанности. Письмо очень огорчило меня, в нем много верного, но много также и неправды. Он говорит, что у нас в России не поверят тому, что говорят немцы о нашем обращении с военнопленными (также и наоборот). Я поняла, что именно сестры доложили ему о казаках также. Но все это слишком тяжело; я только нахожу, что он прав, когда говорит, что у них не хватает продовольствия для вполне достаточного питания пленных, так как подвоз провианта к ним отрезан отовсюду (теперь из Турции, я думаю, подвозят, это для них большая поддержка). А мы можем лучше питать и давать больше жиров, в которых они нуждаются — в Сибири поезда ходят правильно, — и помещение нужно потеплее и почище. Этого требует человеколюбие, и, кроме того надо, чтобы никто не смел дурно отзываться о нашем обращении с пленными. Хочется распорядиться построже и наказать тех, кто не слушается, а я не имею права вмешиваться, в качестве “немки”. Есть скоты, упорно называющие меня так, для того, вероятно, чтобы воспрепятствовать моему вмешательству. Холод у нас чересчур силен, усилением питания можно спасти их жизни; 1000 человек уже умерло: выносить наш климат ведь так ужасно трудно. Надеюсь, что Георгий и Татищев[621] на обратном пути произведут тщательную ревизию особенно в мелких городах, и сунут нос повсюду, так как налету не заметишь многого. Фредерикс мог бы послать Г.[622] шифрованную телеграмму с твоим приказом: только твоя мама и я просили его съездить и взглянуть. Он не должен говорить об этом заранее, иначе там подготовятся к его приезду. Татищев может быть полезен, так как хорошо говорит по-немецки; он сумеет обойтись с германскими офицерами и узнать истинную правду насчет их содержания и насчет того, действительно ли их били. Отвратительно, если правда, а это могло случиться там, вдали. Коль скоро им будет лучше у нас, то и они станут поступать гуманнее, так как Макс намерен помогать в память своей матери. А если и Джорджи[623] сделает то же, то будет превосходно.

Пошли кого-нибудь для ревизии также и здесь; в Сибирь же пусть едет г-жа О.[624] чтобы встретить Г. [625]. Вот планы твоей женушки.

Почему ты теперь, когда ты посвободнее, не подготовляешь ничего на случай смены старика[626]? Я уверена, он чувствует, что в последнее время поступал неразумно, долго не видавшись со мной: он сознает, что, увы, он неправ.

Драгоценный мой, я послала Бэби в церковь на водосвятие, а перед тем у него были учителя.

Яркое солнышко.

Я очень рада, что у Ани много дела с ее убежищем; она ездит по нескольку раз в день, чтобы смотреть за всем и распоряжаться. И как много всего нужно для 50 инвалидов, для санитаров, сестер, докторов и пр.! Ей помогают Вильчк.[627], Ломан и Решетников[628] (из Москвы); у нее, кажется, 27000, — и все — пожертвования! Своих она еще не далани копейки. Так хорошо, что наконец для нее нашлось дело: ей некогда хандрить, и Бог благословит ее за этот труд[629]. В результате она за эту неделю потеряла в весе фунт, что приводит Жука в восторг. Завтра она принимает своих первых солдат.

Так и ты, милый, тоже получил мое письмо лишь сегодня утром? Может быть, заносы, или опять провинились наши железные дороги? Когда же, наконец, водворится порядок, которого нашей бедной стране не хватает во всех отношениях?

Я прочла, что эвакуировано Цетинье и что их войска окружены. Ну, вот теперь король с сыновьями и черными дочерьми, находящимися здесь и так безумно желавшими этой войны, расплачиваются за свои грехи перед Богом и тобою, так как они восстали против нашего Друга, зная, кто Он такой! Господь мстит за себя[630]. Только мне жаль народа, это все такие герои, а итальянцы — эгоистичные скоты, покинули их в беде, — трусы!

Бэби напишет завтра, нынче он проспал. Благословляю тебя и целую без конца с горячей любовью.

Твоя маленькая

Женушка.

Слышу, что священник пришел окропить комнаты святой водой; мне надо накинуть халат, а затем опять заберусь в постель. Так это мило, что он не забыл прийти, хотя сегодня церковная служба совершается не на дому.

Царская ставка 5 янв.1916 г.

Моя возлюбленная душка!

Вчера писем не было, но сегодня в награду я получил целых 2: одно — утром, а другое — вскоре днем. Сердечно благодарю за оба.

Передай Алексею, что я рад, что он начал писать свой дневник. Это научает ясно и кратко выражать свои мысли.

Как досадно, что ты не чувствуешь себя лучше, и эта проклятая головная боль все продолжается! — Приятно, что мама была мила с Н.П. — Может быть, нам удастся повидать других — Кожев., Род. и т.д., когда они приедут в короткий отпуск?

Сегодня ясная, но холодная погода — 15 градусов с ветром. Надеюсь, что завтра будет теплее, тогда было бы приятнее присутствовать на водосвятии на реке, около большого моста. — Сегодня утром после службы о. Шавельский обошел весь дом и окропил все св. водой, начав с моей голубой комнаты, где прочел несколько молитв! — Иностранцам придется есть сегодня рыбу и грибы, но они уверяют, что очень довольны.

Не перестаю думать о преемнике старику. В поезде я спросил у толстого Хв.[631] его мнение о Штюрмере[632]. Он его хвалит, но думает, что он тоже слишком стар, и голова его уже не так свежа, как раньше. — Между прочим, этот старый Штюрмер прислал мне прошение о разрешении ему переменить фамилию и принять имя Панина. — Я ответил через Мамант.[633]. что не могу дать разрешения без предварительного согласия имеющихся еще в живых Паниных.

Маленький адмирал здоров, но возмущен Манусом, который хочет получить имя Нилова. — Как тебе это нравится?

Должен кончать, драгоценная моя женушка. Храни Господь тебя и детей! Нежно целую тебя и их и остаюсь твой верный муженек

Ники.

Царская ставка. 6 янв. 1916 г.

Моя дорогая!

Сердечно благодарю за милое письмо и за блестящую мысль поручить Георгию и Татищеву посмотреть, как содержатся военнопленные в Сибири. Я это сделаю.

Водосвятие прошло сегодня хорошо. — Когда я встал, было 15 градусов мороза; ко времени водосвятия температура поднялась до 7 градусов, а теперь 5 градусов странные колебания. Солнце уже начинает пригревать по-весеннему.

Добрыйепископ Константин[634] служил в нашей церкви, и оттуда крестный ход направился вниз к реке.