Читаем без скачивания Криптономикон, часть 2 - Нил Стивенсон

— Э-э… пока у вас не закружилась голова от счастья, не могли бы вы оказать мне услугу?

— Да, сэр!

— Что вы делаете с оригиналами перехватов?

— Подшиваем, сэр. Хотите взглянуть?

— Да. Принесите все. Я хочу сверить их с перфокартами. Если «Аретуза» работает так, как я предполагаю, то даже единичная ошибка может свести на нет все мои вычисления.

— Я принесу, сэр! Все равно я не иду домой.

— Не идете?

— Нет, сэр! Я хочу дождаться, чем кончится история с чертовой субмариной.

Уотерхауз подходит к печи и достает пачку теплых неиспользованных перфокарт. Он пришел к выводу, что они должны быть теплыми, иначе пропитаются тропической влагой и застопорят машину. Прежде чем в комнате установили вычислитель, сюда по его настоянию притащили все наличные печи.

Он бросает горячие карты в приемный карман перфоратора, садится за клавиатуру и прикрепляет перед собой первый лист перехвата. Одну за другой набивает буквы. Сообщение короткое, достаточно трех карт. Затем он принимается за следующее.

Входит лейтенант с картонной коробкой.

— Вот, все оригиналы перехватов с «Аретузой».

— Спасибо, лейтенант.

Лейтенант заглядывает через плечо.

— Помочь вам набивать сообщения?

— Нет. Если хотите помочь, принесите воды в кувшине и не беспокойте меня до утра. «Аретуза» — моя навязчивая идея.

— Есть, сэр! — отвечает лейтенант, невыносимо счастливый оттого, что в данный момент «каталины» бомбят таинственную подлодку.

Уотерхауз заканчивает набивать второе сообщение. Он уже знает, что в нем: «ЛОВУШКА ПОВТОРЯЮ ЛОВУШКА НЕ ВКЛЮЧАТЬ ПЕРЕДАТЧИК ТЧК БЛИЗКО ПЕЛЕНГАТОРЫ».

Он аккуратно складывает карты, вылезшие из перфоратора, в коробку с картами — перехватами «Аретузы». Затем берет все содержимое коробки — кирпич карт толщиной сантиметров тридцать — и кладет себе в чемоданчик.

Потом открепляет от перфоратора листки с последними сообщениями и кладет их к старым перехватам. Подшивка в руках и кирпич в чемоданчике содержат одну и ту же информацию. Оригинал и единственная в мире копия. Он бегло просматривает их, убеждается, что самые важные сообщения на месте — длинный перехват с координатами Голгофы, и другой, с инициалами Гото Денго. Кладет листки на печку.

Вставляет пачку чистых горячих перфокарт толщиной сантиметров тридцать в приемный лоток перфоратора. Затем кабелем соединяет машину с вычислителем. Теперь вычислитель может управлять машиной.

Устсрхауз запускает программу, которую только что написал, ту, которая генерирует случайные числа в соответствии с функцией Тьюринга. Мигают лампочки, гудит перфосчитыватель, программа загружается в КОЗУ вычислителя. Наконец пауза — функция ждет ввода. Чтобы она заработала, нужно бросить затравку — поток битов. Любой. Уотерхауз, немного подумав, набирает на клавиатуре: КОМСТОК.

Перфоратор начинает гудеть. Пачка чистых карт уменьшается, пачка пробитых в поддоне растет. Когда все сделано, Уотерхауз вынимает одну и просматривает на свет. Узор из маленьких прямоугольных отверстий, пробитых в манильской бумаге. Созвездие дверных проемов.

— Это будет выглядеть как обычное зашифрованное сообщение, — объяснил он Гото Денго, когда они сидели на трибуне, — но… э-э… дешифровщики (он чуть не сказал — АНБ) могут гонять свои вычислители целую вечность, а кода им не взломать — потому что кода нет.

Наконец, перед тем как покинуть лабораторию, он возвращается к печи и подвигает пачку перехватов на листках поближе к запальнику. Огонь никак не занимается, и Уотерхауз помогает ему зажигалкой. Отступает и ждет, пока прогорит вся пачка, и необычная информация будет уничтожена.

Затем выходит в коридор в поисках огнетушителя. Наверху, у рации, столпились ребята Комстока и ржут, как лошади.

ПРОХОД

Звон в ушах постепенно стихает. Бишоф встает с палубы и говорит:

— Погружаемся на семьдесят пять метров.

Циферблат глубиномера показывает двадцать. Сейчас это не лучшая глубина — метрах в ста над ними кружит бомбардировщик, его экипаж устанавливает взрыватели глубинных бомб на те самые двадцать метров.

Стрелка, однако, не движется, и Бишофу приходится повторить приказ. Оглохли, что ли, все от взрыва? А может, повреждены рули?

Бишоф прижимается головой к переборке и, хотя слух уже не тот, различает завывание турбин. По крайней мере силовая установка в порядке. Они могут двигаться.

Но «каталины» могут двигаться быстрее.

Что ни говори о старых громыхающих дизельных подлодках, на них по крайней мере были орудия. Можно всплыть, выйти на палубу, на воздух и солнце, и отразить удар. У «V-Миллион», плавающей ракеты, единственное оружие — скрытность. На Балтике это то что надо. Но здесь Миндорский пролив, океан прозрачен, как стекло. «V-Миллион» словно висит в воздухе на роялевых струнах прожекторных лучей.

Стрелка шевельнулась, миновала отметку «25». Бишоф чувствует, как пол прогибается под ногами от взрыва очередной глубинной бомбы. Сдетонировала слишком высоко, можно не опасаться. По привычке он бросает взгляд на указатель и попутно примечает время: 17.46. Солнце садится, его лучи отражаются от ряби на воде, и пилотам непросто разглядеть лодку сквозь завесу бликов. Еще час, и «V-Миллион» станет совершенно невидима. Бишофу останется только аккуратно отмечать скорость и курс, и можно будет, не всплывая, определять свои примерные координаты. Так за ночь лодка минует Палаванский проход или свернет на восток, через Южно-Китайское море — как им будет угодно. Больше всего он бы хотел высадиться в укромной пиратской бухте на северном побережье Борнео, жениться на симпатичной горилле и обзавестись небольшим семейством.

На циферблате глубиномера стилизованными буквами написано «Tiefenmesser». Нацисты любят старинный готический шрифт. «Messer» означает «измерительный прибор», а также — нож. «Das Messer sitzt mir an der Kehle» — «С ножом у горла», лицом к лицу с судьбой. Не дай бог, чтобы нож, приставленный тебе к горлу, двигался, как сейчас стрелка Tiefenmesser'a. Каждая черточка на шкале — метр воды, отделяющей Бишофа от солнца и воздуха.

— Хочу быть «мессершмиттом», — бормочет Бишоф. Messerschmidt — это тот, кто бьет молотом по ножу. А кроме того, замечательная штука, которая летает.

— Ты еще увидишь свет и вдохнешь свежего воздуха, Гюнтер, — говорит Рудольф фон Хакльгебер, гражданский математик, совершенно неуместный в рубке подводной лодки во время смертельного боя.

Хорошо, что Руди сказал это. Очень любезно выразил поддержку. Однако жизнь каждого моряка и сохранность золота на борту зависят от Бишофа, его душевного равновесия и особенно уверенности в себе. Иногда, если хочешь жить и дышать завтра, надо сегодня нырнуть в черную бездну, и это подвиг веры — в субмарину, в команду; веры, по сравнению с которой меркнет экстаз святого.

Бишоф вскоре забывает предсказание Руди. Доброе слово придает сил, как и слова остальных членов экипажа, улыбки, ободряющие жесты, хлопанье по плечу; мужество, инициатива и смекалка людей, когда они ремонтируют поврежденные трубы или перегруженные двигатели. Сила придает Бишофу веры, а вера делает его хорошим капитаном. Можно даже сказать, лучшим в мире. Хотя Бишоф знал капитанов и получше — их тела погребены в сплющенных подводных лодках на дне Северной Атлантики.

Солнце заходит, как будет заходить всегда и для всех, даже для загнанной субмарины. «V-Миллион» втиснулась в туннель Палаванского прохода и несколько часов несется по нему с совершенно невероятной скоростью двадцать девять узлов — в четыре раза быстрее, чем можно ожидать от подлодки.

Американцы обведут окружностью то место в океане, где заметили лодку. Но «V-Миллион» вчетверо быстроходнее обычных субмарин. Реальная окружность должна быть в четыре раза больше. Там, где лодка всплывет, янки не будут ее ждать.

Всплывать приходится; «V-Миллион» не в состоянии вечно делать двадцать девять узлов; она глупо, с неимоверной скоростью, израсходует топливо и перекись водорода, выжимая по шесть тысяч лошадиных сил из двух турбин. Топлива много, но перекись закончится к полуночи. Есть, конечно, слабенькие батареи и электродвигатели — их едва хватит, чтобы всплыть. Так что какое-то время они вынуждены идти в надводном положении, на дизельной тяге.

Лодка и часть команды дышат свежим воздухом; Бишоф внизу — обнаружились неполадки в машинном отсеке. Это, возможно, спасает ему жизнь, потому что их атакуют бомбардировщики, а он ничего не понимает, пока снаряды не начинают барабанить о внешний корпус.

Срочное погружение, как в старые добрые времена, когда их муштровали на Балтике. В молодости это захватывало, теперь наскучило. Бишоф поднимает голову. На какой-то миг он видит звезду через открытый люк; затем ее закрывает падающее изувеченное тело матроса.

Еще через пять минут глубинная бомба попадает в кормовую часть и повреждает оба корпуса — внешний и герметичный. Бишоф чувствует, как палуба кренится под ногами, а уши начинает закладывать. На субмарине это дурное предзнаменование. Кто-то с грохотом задраивает отсеки, чтобы задержать проникновение воды в носовую часть, обрекая на гибель тех, кто остался сзади. Но и те, кто впереди, тоже мертвецы, остальное лишь вопрос времени. Переборки не могут сдержать пять, шесть, семь, восемь, девять, десять атмосфер. Они лопаются, вода давит наверх, пузырь воздуха в носовой части «V-Миллион» сокращается вдвое, затем еще вдвое, затем еще. С каждым разом волна давления молотом ударяет Бишофа в грудь, выколачивая из легких воздух.