Читаем без скачивания Собрание сочинений: В 11 т. Т. 2: 1960-1962 гг. - Аркадий Стругацкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но получилось все так, что мне даже не радостно. Мер зость случившегося беспредельна. Вот как это было:
«Возвращение возвращения»
Действующие лица:
А. Стругацкий ― автор.
Н. Беркова ― редактор. <Нина Матвеевна Беркова ― наш редактор на протяжении долгих лет, сделавшая очень много для АБС в Детгизе. ― БНС>
Компаниец ― главный редактор Детгиза.
Пискунов ― директор Детгиза.
Калинина ― чин в Главлите.
Кондорицкий ― крупный чин в Главатоме.
Калинин, Ильин ― его референты.
Как ты помнишь, «В» было передано в Главатом по требованию Главлита в середине марта. В середине апреля, после троекратного напоминания о том, что книгу нельзя задерживать так долго, что стоит производство и т.д., а также о том, что от них требуется всего–навсего сообщить, содержатся ли в книге закрытые сведения по атомной энергетике, в Детгиз пришла официальная бумага за подписью Кондорицкого: «Закрытых сведений в книге не содержится, но книгу печатать нельзя, потому что она написана на низком уровне». Уповая на благоразумие Главлитовских работников, мы переслали бумагу к ним. Действительно, через день Калинина сообщила, что книгу она несмотря ни на что подписала, но чтобы отдать ее нам, она должна знать, что думает по поводу этой резолюции Детгизовское начальство. И вот тут–то и началось. Пискунов сказал: «Очень сожалею, но из–за одной книжки я ссориться с государственным учреждением не буду». Компанией вместо того, чтобы позвонить Калининой и сказать, что плевал он на мнение Главатомщиков, стал звонить к Кондорицкому, чтобы выяснить, что тот имел в виду под словами «написано на низком уровне». Но тут оказалось, что сам Кондорицкий книгу не читал, а читал ее Калинин, а Калинин уехал в отпуск и вернется к середине июня. Так тянулось две недели. Беркова неутомимо сидела на Компанийце и заставила его говорить с Кондорицким серьезно. В конце концов Кон–дорицкий не выдержал и сознался, что развернутое заключение на книгу, написанное Калининым, имеется, но дать он нам его не может, потому что оно секретное. «Хорошо, ― сказал Компаниец, ― я пришлю к вам своего сотрудника Беркову, пусть она посмотрит на это заключение». Кондорицкому ничего не оставалось, кроме как согласиться. И вот Беркова отправилась в Главатом. Кондорицкий ее, конечно, не принял, а выслал ей второго своего референта, Ильина. Тот, рассыпаясь в извинениях, сказал, что заключение показать ей не может, оно–де не для посторонних глаз, но что он его помнит и может сообщить основные положения. Дальше произошел следующий разговор (имей в виду, что тут нет ни слова преувеличения):
Беркова: Итак, что имеется в виду, когда вы утверждаете, что книга на низком уровне?
Ильин: Книга очень сложна.
Б. ― В чем же? Она содержит закрытые сведения?
И. ― Нет, что вы…
Б. ― В ней есть утверждения, противоречащие нашим взглядам на науку и технику?
И. ― Нет, об этом в заключении не сказано.
Б. ― Так при чем же здесь низкий уровень?
И. ― Имеется в виду низкий литературный уровень.
Б. ― Об этом судить не Главатому, но что же, все–таки, имеется в виду?
И. ― В книге употребляется много сложных научно– технических терминов, которые непонятны рядовому читателю.
Б. ― Например?
И. ― Ну… всякие. Вот например есть термин, который, может, и употребляется среди узких специалистов, ко массам он непонятен.
Б. ― Какой именно?
И. ― Сейчас вспомню. А… Абра… Ага, вот. Абракадабра. (Помнишь, Боб? «Это не сигналы, это абракадабра»)
Б.(сдерживаясь) ― Это не научный термин. А еще?
И. ― Еще например есть термин… Ки… Кибер.
Б. ― Вы слыхали про такую науку ― кибернетику?
И. ― Слыхал.
Б, ― Вот это слово от этой науки.
И. ― Вот я и говорю ― не всем будет понятно.
Б. ― И все остальные ваши замечания в таком вот духе?
И. ― Да.
Беркова вернулась в Детгиз, доложила Компанийцу, тот сейчас же позвонил в Главлит, и через час мы с Берковой пошли в Главлит и забрали «В». Сразу же отдали в производство. Вот и все.
Вот и все, что я хотел тебе сообщить. Здорово, правда? Почти три месяца нервотрепки, остановка производства, убыток в несколько тысяч…» Это было наше первое серьезное столкновение с машиной цензуры, причем, заметьте, не с Главлитом даже, а лишь с дочерним его филиалом. Мы тогда с огромным облегчением перевели дух, но мы и представления еще не имели, каково это бывает НА САМОМ ДЕЛЕ.
Вообще надо признать, что «Возвращение» совсем немного пострадало от идеологической правки и ― только на редакционно–издательском уровне. Высшие инстанции, слава богу, не вмешивались. Во–первых, не та была фигура АБС, чтобы ими интересовались идеологические вожди, во–вторых, к фантастике относились в те времена вполне пренебрежительно, да и сами времена, повторяю, были чертовски либеральные.
Однако парочку–другую «лакейских» абзацев мне–таки пришлось из повести выбросить, готовя ее к настоящему изданию. И первой же жертвой чистки стала многометровая статуя Ленина, установленная над Свердловском XXII века по настоятельной просьбе высшего редакционного начальства ― таким образом начальство хотело установить преемственность между сегодняшним и завтрашним днем. Мы, помнится, покривились, но вставку сделали. Кривились мы не потому, что имели что–нибудь против вождя мировой революции, наоборот, мы были о нем самого высокого мнения. Но от всех этих статуй, лозунгов и развевающихся знамен несло таким идеологическим подхалимажем, что естественное наше чувство литературного вкуса было покороблено и оскорблено.
Внимательному читателю надлежит иметь в виду, что подготавливая это издание, я выбросил из старого «советского» текста все то, что мы оказались ВЫНУЖДЕНЫ вписать, но оставил в неприкосновенности все идеологические благоглупости, которые вставлены были авторами добровольно, так сказать, по зову сердца. Как никак, а мы были человеками своего времени, наверное, не самыми глупыми, но уж отнюдь и не самыми умными среди своих современников. Слова «коммунизм», «коммунист», «коммунары» ― многое значили для нас тогда. В частности, они означали светлую цель и чистоту помыслов. Нам понадобился добрый десяток лет, чтобы понять суть дела. Понять, что «наш» коммунизм и коммунизм товарища Суслова ― не имеют между собой ничего общего. Что коммунист и член КПСС ― понятия, как правило, несовместимые. Что между советским коммунистом и коммунизмом в нашем понимании общего не больше, чем между очковой змеей и интеллигенцией. Впрочем, все это было еще впереди. А тогда, в самом начале 60–х, слово «коммунизм» было для нас словом прозрачным, сверкающим, АБСОЛЮТНЫМ, и обозначало оно МИР, В КОТОРОМ ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ И РАБОТАТЬ.
«Возвращением» начался длинный цикл романов и повестей, действующими лицами которых были «люди Полудня». В романе был создан фон, декорация, неплохо продуманный мир ― сцена, на которой сам Бог велел нам разыгрывать представления, которые невозможно было по целому ряду причин и соображений разыграть в декорациях обычной, сегодняшней, реальной жизни. Мир Полудня родился, и авторы вступили в него, чтобы не покидать этого мира долгие три десятка лет.
«СТАЖЕРЫ»
Я не берусь назвать, даже с точностью до полугода, время, когда впервые мы заговорили об этом романе. В письме АН от 25.11.1960 я нашел строчку: «…Пора приступать и к «Стажеру». Я начну с начала декабря. <…> сейчас я освободился и готов к работе».
Судя по всему тогда же была подана некая заявка на новый роман под таким названием в «Молодую Гвардию», но начать работу никак не удавалось ― мы еще вовсю продолжали работать над «Возвращением». 19.03.61 ― АН: «…Теперь о стажерстве. Ты зря взялся сейчас за восьмое небо. Давай все–таки делать стажера. Идея вот какая. Надо написать хорошую историю пацана–стажера (безотносительно к его профессии) в столкновении с людьми и обстоятельствами. Фантастика ― только фон. Соответственно создать и новый план на фоне плана формального, который у нас уже есть. Дать образ удачливого смелого веселого парня. Можно или нет? Я вот–вот начну. Если хочешь, пиши «Седьмое небо», а я «Стажера». А потом ― взяли! ― и сделали сразу две вещи. А?» Из этого письма следует, что у нас уже был тогда некий план нового романа и что этот роман назывался «Стажер». Как выглядел этот план, этого история нам не сохранила, а вот что касается «Седьмого (оно же ― восьмое) неба», то так мы называли сначала роман о магах XX века, впоследствии получивший условное название «Маги», а в конце концов ― «Понедельник начинается в субботу».
Вообще–то, надо признать, что со «Стажером» этим мы не слишком долго запрягали, но еще быстрее ехали ― 1–2 мая в Ленинграде «составили более или менее окончательный план «Стажера» ― весьма развернутый и с эмбрионами эпизодов». А уже 23.07 АН пишет: «…»Стажера» в «Мол. Гв.» сдал, пока, конечно, никаких известий нет». Роман был написан единым духом и за один присест в мае–июне 1961–го. Это было время, когда нам ничего не стоило писать по десять–двенадцать страниц черновика в день и так ― на протяжении месяца, каждодневно, без уик–эндов и перерывов. Хорошее было время!
