Читаем без скачивания Черный человек. Книга 2 - Василий Головачев

Столбов протянул руку, ожидая встретить сопротивление материала первой картины, и замер с гулко бьющимся сердцем: рука свободно проникла в картину и словно включила какие-то механизмы, оживившие пейзаж. Легкий ветерок прошелся по кронам деревьев, усиливая свечение листвы, незнакомые запахи коснулись ноздрей, тихие шорохи и шепоты коснулись слуха… Руке стало горячо, будто невидимые языки огня лизнули ее с той стороны. Столбов отдернул руку, вернее, пытался отдернуть и с ужасом понял, что картина держит ее, как будто рука вмурована в бетон.

Снова жгучие языки огня лизнули ладонь, послышался нарастающий гул, задрожали деревья, и… в следующее мгновение сильный толчок отбросил Столбова от картины, так что он едва не врезался в лавку. Какой-то человек загородил картину спиной, погладил ее руками, словно успокаивая, повернулся к инспектору, разглядывающему руку, сплошь покрытую волдырями. Это был Мальгин. Столбов поднял взгляд, покачал головой, сказал искренне:

— В жизни не встречал ничего подобного! Честно.

Мальгин молча принес зеленый тюбик, выдавил на ладонь инспектору пенящуюся зеленую колбаску реанималона. Зашипело.

— Могло было хуже, я забыл вас предупредить. Это не картина.

— Но и не голография. А что, если не секрет?

— Хроносрезы. — Мальгин принялся что-то доставать, собирать на столе, бросать в сумку, и все это быстро, ловко, бесшумно, без единого лишнего жеста. Как он вошел в квартиру, минуя наблюдение, Столбов не понял.

Боль в руке проходила. Мазь на местах ожогов пузырилась, становилась фиолетовой, потом розовела, рука по локоть превратилась в пятнистую лапу неведомого зверя.

— Моя рука — рука безумца, — пробормотал Столбов, дав сигнал, что хозяин дома. — Что такое хроносрезы?

— Двумерные плоскости с остановленным на срезе временем. По сути, это «куски» пространства с большим, но не бесконечным во времени слоем жизни. В них можно войти и не выйти. Каждая такая «картина» работает, как «черная дыра», время на ее горизонте для внешнего наблюдателя останавливается. Мы будем вечно видеть тот мир неизменным, а он будет жить по своим законам и вечно видеть наш мир.

Столбов задумался, поглядывая на руку.

— Вы говорите, можно войти? А жить? Или сразу — летальный исход?

— Войти и жить. — Мальгин закончил наконец свои сборы, поглядел на гостя, отчаянно пытавшегося выглядеть уверенным и спокойным. — Но недолго. И не людям. Дмитрий, я знаю причину вашего посещения.

— Шаламов, — машинально сказал инспектор.

— Да, Шаламов. И я сам, не так ли? Комиссар не хочет рисковать и перестраховывается.

— Понимаете, Клим… — начал было оправдываться Столбов, но Мальгин поднял руку, и он замолчал.

— У меня много дел и мало времени. Попробуйте сами организовать интрасенсов, Аристарха Железовского, например, Забаву Боянову, они очень решительные люди и могут помочь. Вы остаетесь? Мне пора идти.

Столбову вдруг почудилось, будто Мальгин вырос в размерах, вознесся над ним, как сказочный джинн, взгляд его стал ощутимо тяжел и грозен. Ощущение тут же прошло. Повеяло покоем и печалью. Инспектор перевел дыхание, отдернул вспотевшую ладонь от рукояти суггестора.

— Вы… вернетесь?

В глазах Мальгина мелькнула грустная улыбка, он все понимал и все знал, но его заботы оставались земными, человеческими, требующими сомнений, долгих колебаний и размышлений.

— А я никуда не ухожу.

— Лондон же ушел…

— Он вернется… рано или поздно. До свидания. Передайте комиссару, что со мной у нее не будет хлопот.

— У меня предписание задержать вас.

— Я знаю. — Мальгин с любопытством глянул на затвердевшее лицо инспектора. — И что же вы намерены делать?

— Просить вас позвонить комиссару и поговорить с ней.

— Прямо сейчас?

Столбов поколебался немного.

— В любое время. Но обещайте мне… — Он замолчал.

— Что?

— Н-нет, ничего.

И все же Мальгин понял.

— Хорошо, обещаю. Однако и вы обещайте не пускать по следу «Аргус» и не мешаться под ногами. Извините за резкость.

Столбов хотел возразить, но взгляд хирурга вдруг изменился, стал физически ощутимым, и на миг инспектору снова показалось, что за спиной хирурга разверзлась бездна, полная движения и противоборства колоссальных сил. Очнулся он уже за дверью квартиры Мальгина, постоял немного и вызвал лифт. Его не удивило, что аппаратура группы наблюдения не фиксировала хозяина в квартире, хотя, как он появился в доме, каким образом просочился сквозь заслон наблюдения, никто объяснить так и не смог.

Он бежал, ощущая давно не испытываемое наслаждение от бега, от ветра в лицо и запахов леса и луга. За четверть часа до этого выйдя из метро, он свернул к реке и некоторое время бежал со всей скоростью, на какую был способен, напугав какое-то семейство на отдыхе и влюбленную парочку: им показалось, что мимо промчался смерч с очертаниями человеческой фигуры. Потом сбавил темп и до коттеджа отца бежал по-человечески, постепенно возвращаясь из дальних далей памяти, освобождая психику от груза тяжелых впечатлений. И от надежды, которую неожиданно заронил в душу Шаламов.

Прошло тринадцать часов, как он появился на Земле, и всего час, если исключить время сна, и весь этот час он пытался прийти в себя и сравнить полученное знание об исходе жизни на планете с тем, что проходило перед глазами, пытался найти какие-то тенденции к вырождению хомо сапиенс, понимая при этом, что искать надо не внешнее проявление процесса, а глубинные социально-психические сдвиги, но так хотелось увериться в обратном и сказать когда-нибудь Держателю Пути, что он ошибался.

В какой-то момент своего пребывания среди людей Мальгин понял, что его тело, человеческая плоть, мешает жить так, как он хотел бы, отстает от полета духа и мысленного сценария действий. Начинало раздражать, что биохимические и нервно-психические процессы, физиологические реакции не успевают за мыслью, и то, что казалось уже выполненным, предстоит еще сделать.

Он видел себя как бы со стороны, успевая несколько раз проанализировать ситуацию и то, как тело реализует задуманное. Наплывами вмешивалось сознание «черного человека», привыкшего анализировать все до последних мелочей, раскладывать по полочкам и прятать поступавшую новую информацию в глубоких подвалах памяти. Вот и сейчас Мальгин поймал себя на том, что автоматически выделяет запахи и привязывается к их источнику: шалфей… ковыль… валериана… полынь… чабрец… таволжанка… Только наша степь пахнет чабрецом, богородской травой… а это уже запахи дикого русского поля вдоль рек: дуб, ясень, клен, ильм, орех, лещина, жимолость, акация… Мальгин очнулся и перестал обращать внимание на пейзаж. Из-за березовой рощи показались крыши родного хутора: двускатные — дома и пристроек отца, односкатные — двух его соседей. Но полюбоваться ими помешал дивный певучий звук, за которым послышался мягкий бархатный перезвон. Колокола, с запозданием определил Мальгин.