Читаем без скачивания Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

Светлейший отдыхал, но тотчас проснулся и вышел навстречу, когда доложили о приезде Багратиона.

— Что у тебя, князь Петр? Аль французы уже подступили к твоей позиции? — Михаил Ларионович зевнул и поскреб рукою грудь под белою, нараспашку, рубахой.

— Ждем гостей всяк момент, ваша светлость. Потому велел день и ночь укреплять позицию.

— Выходит, довольна твоя душенька, что окончили ретираду? Знаю, знаю, как ты сцепился с Барклаем — словно с самим Бонапартом! Наружно-то была твоя правда как человека русского. Да теперь что о том вспоминать? «Пришел Кутузов бить французов». Так, кажись, солдаты говорят? Ну и пусть себе говорят — веру их я, сам видишь, укрепил: отныне будем здесь драться. Ты знаешь, князь, как давеча я отписал государю о выбранной нами здеся позиции? Она, позиция, в которой я остановился при деревне Бородине, доложил я царю, — одна из наилучших, кою только на плоских местах сыскать можно. Слабое место лишь левое крыло — твой, князь Петр, фланг. Одначе, сообщил я государю, у меня там Багратион! А уж он-то, недостатки местности поправит своим искусством. Не ошибся я?

Глянул левым, живым глазом — таким хитрющим, что Багратион отвернул в сторону свой взгляд.

«Мало, что любитель лести — сам льстец отменный, — неприятно подумал Багратион. — Лукав — другого такого не сыскать: будто и похвалил пред государем, а умыл сам руки. Коли провал, то вот он, виновник, что, поставленный на самый главный участок, — не сдюжил, не проявил искусства! Нет, не верю, чтобы он основательно решил драться. Когда объявился он войскам у Царева Займища, вправду солдаты провозгласили: «Пришел Кутузов бить французов». А он возьми да отдай тогда приказ: отступать далее. И сколько уж позиций, удобных для сражения, упустил? Да все будто, одна за другою, казались ему с изъяном. Эта же чем лучше? Нет, что ни говори, и, тут про запас в его голове, какая-либо ловкая хитрость!»

И — точно в воду глядел Багратион — Михайло Ларионович приберег, предусмотрел спасительный ход!

— Государю я, князь, так и написал, — продолжил Кутузов, — дескать, желаю, чтобы неприятель атаковал нас в выбранной нами позиции. Тогда я имею большую надежду к победе. Но ежели он, найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюсь, что должен идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся.

Словно кипятком обдало Багратиона с ног до головы.

— Так это же что, ваша светлость, опять раком до самой Москвы? — не сдержался он. — А я-то полагал… Да что, я один? Вот граф Ростопчин пишет мне из Москвы…

Багратион выхватил из-за обшлага мундира листок.

— Позволю вам, любезнейший Михаил Ларионыч, сие место зачесть из присланного мне послания графа Федора Васильевича. «Я полагаю, — пишет он, — что вы будете драться, прежде нежели отдадите столицу; если вы будете побиты и подойдете к Москве, я выйду из нее к вам на подпору со ста тысячами вооруженных жителей; если и тогда неудача, то злодеям вместо Москвы один ее пепел достанется».

Пухлая ладонь выскользнула из-под рубахи и протянулась к Багратионовой руке.

— Дай пощупать твой пульс, князь. Во здравии ли ты, чтобы передавать мне такое, хотя бы и от самого московского генерал-губернатора? Да мы все костьми ляжем, а Белокаменной не отдадим! Прав, прав граф Федор Васильевич: чем ни попало вооружим народ и встанем на пути злодеев. Так что видишь, князь, все мы едины в намерениях своих.

— А я, как и те солдаты, что приветствовали вас криками в Царевом Займище, ни минутою не сомневался в вас, нашем вожде, выбранном народом и государем, — произнес Багратион и подумал про себя: «Хочешь меня, Михайло Ларионыч, перелукавить, так не на того напал. Вот и улучил я момент, чтобы мысль Дениса Давыдова ввернуть — самая по разговору удобная минута».

— Говоришь, князь, подполковник тот, что был у тебя в адъютантах, дельный молодец? — спросил светлейший, выслушав Багратиона, и сам за него ответил: — Да, по всему видать: дело говорит. Постоянными набегами на тылы неприятеля расстраивать движение французов — сия мысль, не скрою, соблазнительна. А с другой стороны — и слишком уж дерзка: это, брат, все равно что в пасть волку сунуться. Хоп! — и отхватит серый твоему Давыдову голову вместе с его казачками да гусарами. Что, ай планида командира третьего корпуса генерала Павла Тучкова не дает спать твоему Давыдову? Попал Сей генерал под Валутиной Горою к французам в плен. Вот, гляди, и свидятся там они — генерал да твой подполковник!

По тому, как заиграли скулы на Багратионовом лице, светлейший понял: князь не отступит, пока не добьется своего. А к чему спор, если речь идет о каком-то гусарском офицере да горстке таких же сорвиголов из его батальона?

— Согласен с тобою, князь: давай пошлем твоего протеже в вольницу, в кою он так настойчиво навострился, — сверкнул лукавством целый Кутузова глаз. — Отряди ему полсотни гусар да сотни полторы казаков. Да накажи: пусть сам с ними идет! Будем считать, что диверсия сия как бы для пробы: принесет успех — наречем сие началом партизанства, а сложит голову сей неусидчивый офицер — мало ли их погибает в сей войне? Не сегодня завтра, коли не пронесет, здесь, у Бородина, на тысячи станем считать потери. Да что ж делать — на то и война…

В тот же вечер Багратион призвал к себе Давыдова и сообщил: Кутузов согласился. Правда, скупо распорядился людьми.

— Я бы тебе дал с первого раза три тысячи, ибо сам не люблю ощупью дела делать, — сказал Багратион. — Но лиха беда начало. Докажи, Денис, что затеваем мы предприятие верное, коему суждено будет вскоре разрастись в народную войну. И — береги себя и людей!

— Честью ручаюсь, князь, — ответствовал Денис, — выделенная мне партия будет цела. Для сего нужны только решительность в крутых случаях и неусыпность на привалах и ночлегах. Сии меры, верьте мне, я уже продумал. А что касается замечания светлейшего, чтобы непременно я сам встал во главе отряда, то сие меня не могло не обидеть, признаюсь вам, мой благодетель, как на духу. Я бы, князь, устыдился предложить опасное предприятие кому-либо другому. Впрочем, вам-то сие известно более, чем кому иному.

— Я на тебя надеюсь — об этом помни, когда окажется лихо. Да вот еще что — дарю тебе карту Смоленской губернии. Я сии места уже прошел — теперь тебе по ним в непроницаемой тайности стараться держать движение. И при удобности лишь мне докладывай обо всем, что выпадет тебе на твоем опасном поприще. Ну, с Богом, Денис!

И они обнялись, не ведая о том, что видятся в последний раз.

Глава одиннадцатая

Небольшая бодрая лошадка гнедой масти, пробежав дробною рысью несколько сажен по хорошо укатанному большаку, в Семеновской перешла на спокойный, даже ленивый шаг. Сидевший на ней Кутузов сделал знак сопровождавшим его конвойным казакам остановиться и стал медленно слезать с седла. Один из донцов, уже спрыгнув с коня, тут же подставил под ноги светлейшего специально возимую с собою скамеечку, и Михаил Илларионович грузно опустил на нее отекшие ноги.

— Ну, как ты тут, князь Петр, готов к встрече гостей? — ступил со скамеечки и протянул руку подошедшему Багратиону главнокомандующий. — Ладно, ладно, не докладай, сам вижу: Избы в Семеновской почти подчистую разобрали и флеши строите споро. Но по лицу твоему угадываю, князь: беспокоен ты.

— То не беспокойство, ваша светлость, — твердо ответил Багратион. — То — расчет не в мою, осмелюсь заметить, пользу. Давеча вы мне сказывали: левое крыло изволите исправить искусством. Чьим? Фортификационным? Но все основные укрепления возводятся не на моем, а на правом фланге. Я уже успел там и сам побывать, и отсель, из Семеновской, мне отлично видать, что там строят. Извольте, Михайло Ларионыч, вот труба, взгляните.

Кутузов вздохнул и присел на скамейку. В правой руке — нагайка, одутловатое лицо замерло в неподвижности.

— Ты вот, князь, друга своего графа Ростопчина письмо мне зачитывал, — спокойно тихим старческим голосом произнес он. — Дескать, всею душою и всем сердцем рвется он на защиту Москвы. Похвально сие рвение! Но сколько я ему, лишь только прибыв к армии, писал и челом бил: пришлите, граф, мне лопат, топоров и пил для инженерных работ. И что ж? Сам ты небось здесь что сыскал в покинутых домах, тем и копаешь, так ведь? А от Ростопчина — ни одной лопаты и кирки! Вгрызайся в землю чем хошь, хоть моею вставною челюстью.

«Уполз, словно уж, в сторону, — досадливо поморщился Багратион. — Я к нему как бы: «Который теперь час?» Он же мне в ответ: «Спасибо, я уже отобедал». К чему мне весь этот камуфляж? Ежели сам признал, что левое крыло уязвимо особливо, то и брось сюда все имеющиеся в твоем распоряжении инженерные силы! На что же расчет? На меня, князя Багратиона, который все вывезет, как всегда? Как, к примеру, в восемьсот пятом годе под Шенграбеном? Сам тогда ведь признался со слезою в глазу: оставил тебя, князь, смертником, дабы спасти основную армию. Теперь же я сам себя в сей новый капкан загнал: более всех других ратовал за сражение, вот и получай, что хотел, — ложись костьми. И лягу, ваша светлость! Тут вы безошибочно изволили расчесть: Багратион не побежит, будет стоять до конца. А примет-де на себя весь неприятельский натиск, правому крылу, что и так отменно защищено, можно будет спокойно, оторвавшись от битвы, уйти по Большой Смоленской дороге к матушке-Москве. А может, и далее ее, Белокаменной? Неужто сия мысль на уме у него, нового нашего вождя? Все может статься. Хитер! Я же, наивная душа, еще пред войною его через государя на решительный натиск на турок подвигал. Он же, лукавый, тогда ни гугу! И что же? Извернулся ужом, когда пред войною к государю императору в Вильну был Наполеоном подослан граф Нарбонн. Тот прибыл как лазутчик, дабы проведать, готовы ли русские опередить французов наступлением? Кутузов же возьми и представь сей Нарбоннов визит как знак крепнущей русско-французской дружбы. Да ловко так турок обвел вокруг пальца, что те, убаюканные, и согласились на мир… Ловок, лобок новоявленный князь! Даром, без тайной задумки, и шага не сделает! Зачем же ко мне пожаловал ноне? Подольстить, успокоить? Да мне того и не надобно — рвался в сражение не для показного вида. Знаю: теперь пробил час всем, может быть, умереть, а врага одолеть! И он ведает то; князь Багратион живым не сойдет с места. Так зачем же пожаловал главнокомандующий?»