Читаем без скачивания На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917 - Валентин Левицкий

Слева от меня почти в упор раздался выстрел. Я, первоначально не сообразив, в чем дело, предположил, что выстрел произвел нечаянно шедший рядом со мной пулеметчик Герт, и за эту неосторожность я его выругал. Но мои люди кинулись за какой-то убегающей тенью. Вслед за тем послышалась на турецком языке мольба о пощаде, а после чего глухой удар приклада. Стрелявший в меня оказался турок, за что и был убит моими пулеметчиками. Как резервные роты, так и я выделили по несколько человек для очистки окопов от оставшегося там неприятеля. Расправа с ним оказалась очень жестокая. Между тем с Ах-Бабы, отстоявшей от нас не больше как в полуверсте, огонь усилился. При приближавшемся рассвете мы уже почти отчетливо видели ее очертания.

Сама гора, как нам казалось, пересекалась мерцающей тысячами искр огненной линией. Этот длительный эффект получался от сильного ружейного и пулеметного огня, дававшего массу вспышек. Кроме того, из-за Ах-Бабы и из-за высот вправо и влево от нее появлялись одна за другой наподобие зарниц большие вспышки стреляющих в нас орудий. Влево от нас послышалось «ура». Это 3-й батальон бросился на проволочные заграждения. «Ура» было подхвачено нами.

Шедший впереди моей команды 4-й батальон также кинулся вперед. Крики атаковавших, ружейная и пулеметная трескотня, гул артиллерии и характерные взрывы ручных гранат – все это слилось в один несмолкаемый гул.

Есть в человеческой душе, в минуты ее борьбы, в моменты ее наивысшего напряжения, какая-то граница, какая-то точка, которую надо во что бы ни стало перешагнуть. Лишь это только с человеком произойдет, в его душевных функциях настанет перелом. Его сознание начинает уступать место подсознанию, а такой важный элемент психики, как чувство самосохранения, почти в нем исчезнет. Осторожность, расчетливость, свойственные бойцу в начале боя, в момент развязки переходят в бесстрашную отвагу, граничившую часто с полной бессознательностью. Этому, если его можно так назвать, душевному перелому подвержены как индивидуальная психика, так и психика людских масс. Последняя таким переворотам подчинена еще в большей степени, так как помимо многих причин, действующих в боевой обстановке на душевный склад человека, на него начинает влиять новый и важный элемент «подражаемость». Этот элемент, малозаметный в небольших группах людей, является весьма существенным и часто судьбоносным в душевных проявлениях всякой толпы, будь она отлично дисциплинированной частью или случайным и неорганизованным скопищем людей. Каждый субъект подвергается действию подражаемости чисто инстинктивно при минимальном участии с его стороны воли, а иногда и вовсе без нее.

Чувство подражаемости при известной обстановке действует на человеческую душу так же независимо, как какой-нибудь микроб на его организм. Недаром это свойство толпы в науке носит название «психологической эпидемии». Примерами в данном случае может располагать любая часть, принимавшая участие в войне.

Только этим психологическим законом можно объяснить те случаи, когда молодые солдаты, прибывшие только что в полк и с робостью прислушивавшиеся к свисту пуль, вдруг в штыковой схватке делались настоящими героями. Пример доблести старых товарищей оказывался для них столь заразительным, что в них чувство страха делалось побежденным другим чувством, по-моему, скорее волевым, чем умственным.

Среди неполного света наступавшего утра 5-я и 6-я роты без команды бросились вперед. Я с пулеметами бегом последовал за ними; мы приближались к месту штыковой схватки. Я пробежал мимо только что разрушенных проволочных заграждений. На них большими темными пятнами висело несколько убитых. Через несколько секунд мы остановились, чтобы перевести дух у оставленных противником окопов. Только лежа у камня, я почувствовал, что мной овладела тяжелая одышка. Сердце учащенно билось, в висках стучало.

Лежавший вблизи меня оказался раненым. Он попросил пить, и я поделился с ним молоком, имеющимся в моей баклаге, которое я позабыл на вечер выпить.

Прекратившаяся на момент стрельба возобновилась с еще большим ожесточением. Впереди опять послышалось «ура» шедших в атаку рот на второй ярус окопов. Сейчас я бежал по небольшой полянке, которая к югу срывалась в глубокую лощину, а на западе упиралась в высокую, с крутыми скатами сопку. Она была высшей точкой Ах-Бабы.

Огонь противника в направлении нас мгновенно утих. Я перескочил вторую линию окопов. Люди с трудом с тяжелыми пулеметами и станками поспевали за мной. Часть рот бросилась в лощину, где в камнях отстреливались турки.

5-я и 6-я роты, перебежав полянку, стали карабкаться на сопку. Одна или две роты с криками «ура» кинулись вправо на небольшую лощинку между сопкой и северным скатом Ах-Бабы, откуда не переставая били по нас картечью два орудия. В тусклом свете приближающегося утра уже можно было различить отдельные лица.

В середине полянки у большого камня стоял капитан Руссов. Около него телефонисты устанавливали станцию. Увидев меня, капитан сказал:

– Подполковник Квартовкин убит. Я принял общее командование. Двигайтесь на сопку, куда последовали пятая и шестая роты.

Быстрым шагом я пошел в указанном мне направлении. С сопки доносился учащенный огонь противника. Когда цепи 5-й и 6-й рот подошли к вершине сопки на 300–400 шагов, то огонь с нее утих. Турки, покинув вершину Ах-Бабы, стали уходить на запад. Перегоняя один другого, мы вбежали на вершину сопки. Я остановился на самой высокой точке грозной горы Ах-Бабы. На западе к берегам Тузла-Дереси спускалась большая панорама гор, а на последних из них виднелась отступавшая колонна противника. В сторону Эрзерума пылала в огненных лучах утренняя заря. Судя по подаваемым прапорщиком Тупицей командам 6-й роте, я понял, что он вступил в ее командование.

– А где поручик Арсенашвили? – спросил я.

– Ранен в грудь на вылет, – ответил Тупица.

– А прапорщик Левандовский?

– Убит.

Тупица пошел дальше вдоль цепи, отдавая распоряжения.

Внизу между нами и бакинцами маячили наши конные части. Их передовые сотни вели перестрелку, очевидно, с мелкими арьергардами противника. Вся видимая мной картина говорила за то, что преследование казаками начато было хорошо, но оно в решительную минуту не было доведено до конца. Пороха в пороховницах у них было достаточно – два полка конницы представляли собой весьма внушительную силу. Если бы бригада конницы повела правильное преследование отступавшего противника, то она могла бы дать не сотни пленными, а тысячи. К сожалению, бригадой этого не было сделано. В сердцах ее начальников не оказалось должного пороха, чтобы воспламенить к лихому кавалерийскому порыву и себя, и подчиненных.