Читаем без скачивания Заря вечерняя - Иван Евсеенко

В первые послевоенные годы Афанасий обо всем этом действительно помнил и даже, случалось, рассказывал о море деревенским мужикам, сидя где-нибудь на крылечке возле сельсовета. Но постепенно река, на которой он жил и без которой не мог представить своей жизни, вытеснила у него из памяти и скалы, и море, и раннюю крымскую весну, оставив одни лишь волны. Но и они теперь казались Афанасию по такими высокими и грозными, какими были на самом деле. День за днем волны все уменьшались и уменьшались в размерах, становились все тише и спокойней, пока вовсе не превратились в речные, ласковые и плавные.

Рассказывать об этих волнах, о реке Афанасий, наверное, смог бы всю ночь, но Володя сейчас ждал от него совсем другого, иначе он не задал бы своего вопроса. Афанасий еще немного поколебался, помедлил, а потом, утешая уже, кажется, не столько Володю, сколько самого себя, ответил:

— Обыкновенное оно, только широкое.

Володя никак не отозвался на его слова. Он опрокинулся навзничь и лежал теперь на песке, разглядывая высокие ночные звезды, тяжело повисшие над Старыми Озерами, над городом и над Синим притихшим сейчас морем. Афанасий не стал его беспокоить, понимая, что ничем он ему помочь не сможет, никакими рассказами и утешениями…

Разошлись они порознь. Вначале все так же напористо и быстро, словно торопясь по какому-то неотложному делу, отправился домой Володя. Афанасий подождал несколько минут, а потом пошел за ним следом, не поленившись отыскать в темноте свою палочку. Море плескалось теперь у него за спиной, все больше покрываясь ночным туманом, остывая и успокаиваясь. И если бы не запах выброшенной на берег рыбы, не редкие вскрики чаек, то вообще могло бы показаться, что его нет, что вместо моря по-прежнему течет, вьется среди лугов река…

Почти целую неделю море все еще выбрасывало на берег потравленную рыбу. Ее запах, смешанный с запахом болотной тины, стойко висел над Старыми Озерами, проникая в дома и сараи, отпугивая чаек. Море опустело. Даже самые заядлые рыбаки и купальщики и те не рисковали подходить к нему. Одни лишь стаи воронья победно носились над побережьем, растаскивая по намывным пляжам протухшие рыбьи кости…

Володя все эти дни ходил неразговорчивый, мрачный, такой, каким Афанасий его еще никогда не видел. Несколько раз он пробовал спускать на море «Летучего голландца», но почти тут же возвращался назад — погода стояла жаркая, безветренная, паруса омертвело висели вдоль мачты.

Но вскоре Володе стало не до этого. В дальней своей лесной деревушке Надежда родила ему сына — Петьку. Володя забыл и про море, и про яхту, и про рыбу. По нескольку раз на неделе он мотался к Надежде и Петьке, повеселел, ожил, опять без конца улыбался и никак не мог нахвалиться своим сыном:

— Знаешь, какой парень, дядь Афанасий?! Богатырь! Четыре девятьсот…

— Молодцы, — радовался за Володю и Надежду Афанасий.

Со дня на день Володя обещался забрать Надежду домой, чтоб все увидели Петьку, необыкновенно веселого парня. Но Надежда пока не торопилась возвращаться в Старые Озера, жила за морем. И правильно, конечно, делала. Дорога из ее деревни хоть и не очень дальняя, но все ж таки дорога, с пылью и ветром, и трясти по ней Петьку пока ни к чему. Но Володя понимать этого не хотел, требовал сына домой, соорудил для него какую-то небывалую механическую люльку, которая раскачивалась на подшипниках, понавез из города на пять лет вперед игрушек и ползунков. А Надежда все не ехала, все выжидала, пока спадет жара, пока исчезнут в Старых Озерах комары.

Дождалась она этого лишь в начале сентября. После первых осенних дождей море просветлело, очистилось от тины; солнце, прощаясь с летом, светило уже совсем по-иному — не жгло, не испепеляло все вокруг, а лишь согревало и нежило землю перед наступающими холодами. Комарье, почуяв приближение этих холодов, исчезло само собой; на опустевших пляжах, на берегу было по-морскому свежо и тихо…

Глядя, как Володя с Надеждой прогуливают в коляске Петьку, Афанасий вздыхал, думал о своих семейных делах, о Николае… С июля месяца, со дня злополучной «сенной» ссоры он в Старых Озерах не появился больше ни разу. То ли был занят, то ли, может, ожидал, что Афанасий сам приедет к нему мириться. Но тут уж, как говорят, нашла коса на камень — ехать первым Афанасий не собирался, хотя Екатерина Матвеевна не раз его об этом просила.

На душе у Афанасия было тяжело, он сделался совсем молчаливым, мрачным, старался уехать в леса как можно раньше, иной раз даже до восхода солнца. А тут еще Володя невольно бередил ему душу своими разговорами. Забежит порой после работы и давай терзать:

— Как думаешь, дядя Афанасий, реку можно построить?

— Не знаю, — с трудом отвечал ему тот.

— А по-моему, можно.

— И каким же образом?

Володя брал в руки карандаш и начинал чертить на какой-либо бумажке, как всегда это делал, объясняя Афанасию свои затеи:

— Вот, скажи мне, реки из чего начинаются?

— Из родников, — осторожно отвечал Афанасий, боясь какого-либо подвоха.

— Правильно, — одобрял его ответ Володя. — Но коль из родников, так и надо искать эти родники, пробивать скважины.

— И что же из этого получится?

— Вначале, наверное, ручеек, — уже не мог остановиться Володя, — а потом, глядишь, и река, если только всю воду направить в одно русло. Надо будет спросить у Николая Афанасьевича.

— Спроси, — пожимал плечами Афанасий, не зная, что и ответить Володе на этот его замысел.

Со стороны послушать, складно у него все получается, просто. Но ученые люди об этом, наверное, не раз думали, подсчитывали — и вот не реки строят, а моря. Может, с реками хлопот побольше: добудешь воду, а она возьмет да и потечет не в ту сторону, куда бы хотелось. Что тогда делать? Хотя это, скорее всего, не проблема. В газетах вон пишут, реки теперь вспять поворачивать научились: текли на север, потекут на юг, чтоб не было там пустынь. Афанасий, правда, на это по-своему, по-стариковски смотрит. Коль природой задуманы пустыни, то, наверное, они зачем-то нужны. Например, для равновесия какого-либо. И надо бы с ними поосторожней, повнимательней. А то, глядишь, в одном месте превратим пустыни в сады, а в другом — сады превратятся в пустыни. Но, может, Афанасий и не прав, может, чего и недопонимает по своей неграмотности. Тут уж действительно надо спрашивать у Николая…

А осень меж тем опять клонилась потихоньку к зиме. Не успел Афанасий оглянуться, не успел как следует поспорить с Володей насчет родников и рек, а ноябрь — вот он уже: моросит дождями, засыпает землю почерневшими тополиными листьями, грозится первыми морозами.

Афанасий, жалея Горбунка, примерялся к непогоде, не ехал с утра в леса, ждал, когда хоть ненадолго выглянет солнышко. А чтоб время зря не пропадало, он шел в сарай, доставал столярные инструменты и начинал что-либо мастерить по заказу Екатерины Матвеевны. Хорошо просушенные сосновые доски строгались легко, тонкая, похожая на папиросную бумагу стружка вилась себе и вилась из-под рубанка, настраивая Афанасия на спокойные мысли. Никто здесь в мастерской ему особенно не мешал. Даже Екатерина Матвеевна и та заходила редко, чтоб не отвлекать его от дела. Наслаждаясь работой, Афанасий мастерил кухонный шкафчик взамен старого, совсем износившегося. Денька через два-три он рассчитывал его закончить. Оставалась уже самая малость: навесить дверцы да привинтить ручки. Но совсем неожиданно работа застопорилась — и, надо сказать, надолго…

Рано поутру, когда Афанасий только разложил инструменты, в мастерскую вдруг забежала Надежда и, толком не поздоровавшись, начала звать его к себе:

— Дядя Афанасий, пошли скорее к нам, мать просила!

— А что случилось? — оторвался тот на минуту от рубанка.

— Погреб у нас залило, а Володя на работе.

Афанасий отряхнул с фуфайки опилки и без долгих разговоров пошел вслед за Надеждой. Сколько он помнит, в Старых Озерах такого не было, чтоб заливало погреба. Село все-таки стоит на бугорке, грунтовые воды далеко, до них просто так не доберешься, колодцы все в Старых Озерах глубокие, десятиметровые. Но коль вода у Володи в погребе, то, значит, с этими грунтовыми водами что-то случилось. Может, дожди повлияли, хотя не такие уж они и затяжные, солнышко нет-нет да и выглянет. В иные годы дожди и пообильнее выпадали, а никто не жаловался на воду в погребах.

Пока Афанасий шел, торопился вслед за Надеждой, та успела все выложить ему про воду:

— Мать послала меня утром за картошкой, а я смотрю, она плавает.

— Так уж и плавает! — попробовал Афанасий повернуть все на шутку, но сам он уже чувствовал, что дело тут нешуточное, серьезное.

Картошку, конечно, они перенесут куда-нибудь в дом, в сухое место, воду вычерпают. А что дальше?! Вода эта не дождевая, не талая, а подземная. Она сама по себе из-под земли пришла, сама по себе и уйти должна бы. Ну, а если не уйдет, тогда как?! Тогда придется Володе распрощаться с погребом, тут уж ничего не поделаешь, воду эту подземную не победишь.