Читаем без скачивания Дюссельдорфский убийца - Эдгар Уоллес

Наконец, Мяч явился к своему шефу, нагруженный целым ворохом справок.

— Я предпочитаю какую-нибудь более существенную информацию, — заметил он, окончив доклад, — чем все эти сведения о Карпатах, типографии, адресах, личной жизни служащих «Синей Бороды» и так далее.

— Если вы хотите знать мое мнение, — возразил Горн, — то я нахожу, что варьете является более подходящей ареной…

— Для вашего покорного слуги, — подхватил Мяч, — увы, много талантов оказываются зарытыми в землю.

— Итак, Эльза Картон…

— Живет в Дюссельдорфе, замужем за столяром, Генрихом Шлеманом, отбывшим некогда тюремное наказание в Бреслау и ставшим теперь честным ремесленником. Почтенная старушка больна и не выходит из дому.

— Ей не может быть больше пятидесяти…

— Этого уже достаточно, чтобы иметь сына ваших лет, — Мяч позволял себе иногда дерзости, когда бывал в хорошем настроении.

— Вы не собираетесь жениться, инспектор?

— Ненавижу женщин.

— Удивительная неосторожность. Во-первых, я знаю одну молодую особу, которую вы, наверняка, уверяете в противном, а во-вторых, это дает мне лишний повод подозревать вас в…

— Милостивые боги! — воскликнул Мяч.

— Во всяком случае, вам нужно иметь в виду, что после свадьбы понадобится мебель, — неумолимо продолжал Горн.

Мяч, наконец, сообразил, в чем дело, и не расспрашивая больше ни о чем, выкатил из гаража автомобиль.

В маленьких палисадниках на клумбах и грядках зазеленели первые побеги.

Солнце брызгами разбивалось о стекла в тюлевых занавесочках, темной парчой наряжало фикусы и шаловливыми зайчиками разбегалось по выскобленному полу в пестрых дорожках.

В мастерской, загроможденной досками, верстаками и рамами, приятно пахло свежими стружками.

Хозяин — угрюмый старик с лицом, заросшим щетиной, мрачно стругал доску, не желая вступать в разговоры.

Горн не хотел почему-то сразу приступить к делу, и несчастному Мячу пришлось на самом деле заказывать мебель, объяснять и выбирать рисунки.

Окончив переговоры, он, колеблясь, отдал столяру довольно крупный задаток, но, поймав многозначительный взгляд Горна, тотчас успокоился.

Столяр, в свою очередь, получив деньги, сделался более приветливым.

— Неужели вам приходиться работать одному? — спросил его Горн. — Разве у вас нет детей?

— Нет, господин… впрочем, есть один, да лучше бы его и не было.

— Лентяй?

— Никуда негодный человек, бродяга. Видите ли, удрал из дому еще мальчишкой, лет десять пропадал невесть где, потом приехал, пробыл дома около двух месяцев и опять исчез неведомо куда.

— Чем же он занимается?

— А Бог его знает. Намучился я с ним довольно. Теперь уже рукой махнул. Взрослый парень — я за него не ответчик. Да и не родной сын он мне.

— Да, тяжело работать одному на старости лет, — вставил соболезнующе Мяч. — Но вы ведь женаты?

— Да, заболела вот моя старуха, который день валяется.

— Что с ней?

— А кто ее знает? Вот доктор был, прописал лекарство. Деньги стоит большие, а толку мало.

— Позвольте, я осмотрю больную, — предложил Горн, вставая.

— Мой товарищ — доктор, — подхватил Мяч.

— Ни к чему это, господин. Ей и так хорошо. На докторов денег не напасешься.

— Да я и не собираюсь брать с вас денег, — улыбнулся Горн. — Я приехал к вам в город по личным делам и не гонюсь за пациентами. Осмотрю просто в виде дружеской услуги.

— К чему вам беспокоиться. Я не люблю так…

Мяч прищурился и внимательно посмотрел на хозяина. В его нежелании показывать больную было что-то странное.

— Я тоже, может быть, соберусь заказать вам мебель, — продолжал Горн, — тогда и сосчитаемся. Больная у себя?

И, не дожидаясь ответа, он отправился из мастерской в квартиру.

Столяр волей-неволей вынужден был показать ему дорогу, недовольно ворча что-то себе под нос.

Горн прошел через небольшую залу с ореховой мебелью, обтянутой плюшем, с развешанными по стенам олеографиями в дешевых золоченых рамах, с геранью и канарейками на окнах — характерной обстановкой зажиточного немецкого бюргера.

Не желая, чтобы столяр успел предупредить жену, комиссар первым постучал в дверь спальни.

— Войдите, — услышал он слабый голос, — кто там?

Эльза Шлеман лежала на высокой кровати и вопросительно смотрела на вошедшего запавшими воспаленными глазами.

— Доктор Валлер, — представился Горн. — Я случайно зашел в мастерскую вашего мужа и, узнав о вашей болезни, решил навестить вас.

— Мне очень плохо, доктор, наверное, уже ничего не поможет. Разве вы меня знали раньше?

— Так, слышал кое-что. Ваше девичье имя Эльза Карстон? Разрешите?

И Горн с уверенностью популярного доктора стал осматривать больную.

Она не преувеличивала тяжести своего состояния. Пожилая, но все еще красивая женщина умирала самым мучительным образом. Сильная худоба, обострившая лицо и тело, круги под глазами и влажная зеленоватая кожа, отделявшаяся при малейшем прикосновении хлопьями.

Человек, хорошо знавший Горна, заметил бы, как тот еле заметно вздрогнул. Но в комнате, кроме больной, никого не было: столяр остался в гостиной с Мячом, быстро сообразившим, что комиссар хочет поговорить с хозяйкой наедине. Инспектор умело отвлекал хозяина разговорами, не пуская его к жене.

— Сколько раз у вас был уже кровавый пот? — спросил Горн.

Больная удивленно взглянула на него.

— Вы знаете эту болезнь? Господин Фридрихсон, который был у меня, очень удивился и…

— Да, я знаю, что это такое, — горькая складка прорезала высокий лоб доктора, — когда вы заболели?

— Неделю тому назад. Я простудилась и начала кашлять…

— Принимали ли вы что-нибудь от кашля?

— Сперва я выпила на ночь малины. Я ведь не привыкла лечиться, ну и не обращала никакого внимания на всю эту историю. А потом, ночью, как-то голова очень болела, кошмары душили, я проснулась, а у меня на теле — верите ли, доктор — капли крови выступили. Разве это бывает от простуды?

— И вы никуда до этого не выходили, припомните… И ничего не принимали, кроме малины?

— Не помню, может быть, я съела что-нибудь… Нет, уж, наверное, такая моя судьба.

Горн небрежно просматривал стоявшие на столике около кровати лекарства.

— Строфантин, лавровишневые капли, перегорикум… а вот же у вас еще и малина.

— Да, это та самая, доктор. Я послала в аптеку нашего Якоба, разносчика. Этот плут зашел ко мне, как раз в то время мужа дома не было. Уже не знаю, Якоб ли зажилил лишний пфенинг или аптекарь поскупился, только малины оказалось на одну заварку. Там, в пакете, только одна ягодка осталась.

— Дышать трудно? — осведомился Горн.

— Ох, как трудно. И так голова кружится и сердце замирает… Сейчас вот мне немного лучше, а три дня прямо без памяти лежала.

— Ну, около вас и муж, и сын, не так тяжело все-таки…

Больная печально покачала головой.

— Нет, доктор. Сыном за грехи наказал меня Господь. Нехорошо говорить так, а правда. Ну, да уж теперь недолго. За все отвечу сама. Как я ни старалась образумить Элиаса, он ушел из дому и неизвестно где живет и что делает. Думаю, что нечистая у него совесть, если не может на глаза матери показаться.

— Сколько же ему лет?

— Двадцать восьмой пошел. И в кого он только таким уродился — не знаю.

— Я зайду к вам еще, фрау Эльза, — ласково произнес Горн, вставая. — Я принесу вам порошки, от которых, ручаюсь, вам станет лучше.

— Дай Бог, только я вряд ли встану, доктор, спасибо вам.

— Это мы еще посмотрим, — ободряюще возразил Горн и вышел в другую комнату.

— Как больная? — спросил Мяч.

— Очень тяжелая форма, — ответил Горн.

— Да уж вы прямо скажите, умрет старуха? — спросил столяр. — Доктор Фридрихсон только руками развел.

— Мы, врачи; надеемся до последней минуты, — серьезно ответил Горн. — Я заеду еще и завезу ей лекарство.

Проводив гостей, столяр пошел в мастерскую и, подойдя к окну, долго еще смотрел вслед удалявшемуся автомобилю. Потом кивком подозвал проходившего мальчишку.

— Эй, Курт, беги скорей, скажи Якобу, что у меня были Мяч и этот новый, как его, Горн. Пускай придет. Да поворачивайся живее.

Но тому не пришлось повторять дважды. Услышав известное всем имя Мяч, он сразу сообразил важность доверенного ему поручения и, сломя голову, кинулся бежать по улице.

Глава 14.

КОЛЬЦО В ПЕРЧАТКЕ

Похороны несчастной девочки, последней жертвы вампира, были назначены на вторник. В субботу на имя Горна в полицию было доставлено следующее письмо:

«Я знаю, вам будет небезынтересно узнать, что я буду присутствовать на похоронах. Так как вам все равно не удастся меня узнать, то через две недели можете назначить похороны новой жертвы.

Дюссельдорфский убийца».

Собравшиеся полицейские долго ломали себе головы над этим письмом. Понятно, что на похороны соберется по крайней мере половина всего населения города, и убийце легко будет оставаться незамеченным. Тем более, что его никто не знает в лицо. При его наглости и безнаказанности никто не сомневался, что он исполнит свое обещание.