Читаем без скачивания Допрос - Захар Прилепин

Новиков крутнул головой, тут же получил по затылку.

— Перед собой смотри, — порекомендовали ему.

Некоторое время Новиков смотрел перед собой.

Он был совсем не пьяным, но чувствовал себя как будто пил долго, с самого утра, или даже со вчерашнего дня. Одним из признаков такого состояния у Новикова являлась манера не просто размышлять, а проговаривать свои мысли.

Он закрыл глаза, но тут же сообщил себе: «Велели смотреть перед собой — надо смотреть. Буду смотреть».

Он стоял и смотрел в покрашенную стену, думая: «Я смотрю в стену».

— Ну, что — когда наряд приедет? — громко спросил один из стоявших за спиной Новикова того, что сидел в будке.

Новиков долго ждал его ответа, но его не прозвучало — видимо, полицейский из будки ответил каким-то жестом.

Прошла, наверное, ещё минута, Новиков немного заскучал. Он совсем не боялся, напротив, ему было очень хорошо и спокойно на душе.

Новикова аккуратно повернули, прихватив за рукав. Перед ним стоял его опер, тот самый. Правда, совсем не похожий на Гарика из школы.

— Чего пришёл-то? — спросил он тихо, — Опять тоскуешь без меня? Может, тебя оформить по «хулиганке», книжный червь? Раз хочешь сесть — сядешь, никто тебе не запретит. Тебя там быстро опустят, я попрошу.

Новиков слышал его, закрыв глаза. Потом тихо попросил:

— Отпустите меня, пожалуйста, — и дрогнул плечом, указывая на затянутые наручники.

Опер, видимо, кивнул полицейским, один из них быстро снял наручники, и отошёл.

Новиков весело сморгнул и, глядя в глаза в оперу, произнося слова громко и чётко, сообщил ему:

— Я в прокуратуру пойду. У меня зуб выпал, когда вы меня били. Я его там спрятал, в вашем кабинете. Заявимся с проверкой, я свой кровавый зубик-то и вытащу. Посмотрю, как ты будешь доказывать, откуда там у тебя мой зубик. Понял? А задержишь меня — я из ментовки маляву кину, чтоб зуб мой искали у тебя. И не отвертишься.

Новиков тряхнул головой и легкой походкой двинулся к выходу. У дверей обернулся и сказал:

— Книжный червь, да? В наш магазин заходят самые известные деятели правозащитного движения. Я их всех знаю лично. В ближайшие дни прочтёшь свою фамилию в газетах.

Так что, иди, ищи мой зубик. Зубик в яйце, яйцо в ларце, кто раскрыл ларец — тому срочный, ага, привет!

* * *

Новиков успокоился только минут через двадцать.

Домой пришлось идти пешком — это часа полтора.

Пару раз оглянулся — не идёт ли кто за ним; нет, никто не шёл.

Он чувствовал какое-то удивительное облегчение, как будто — победил. Новиков даже подпрыгивал слегка, и всё раздумывал, какую ему запеть песню. Нужно было что-то простое, но преисполненное сил и надежд.

Тут очень подходили барды, из тех, что не боролись с проклятым режимом, а демонстрировали чудесный, пропахший лесом и костром идиотизм.

«Ах, гостиница моя, ты гостиница… на кровать присяду я, ты подвинешься…» — попробовал Новиков, но почему-то представил Ларку, и расхотел эту песню.

Отец пел такую песню в стародавние времена, ласково поглядывая на мать. Он тогда ещё поглядывал не неё ласково. И она подыгрывала ему — взглядом. Новикова уже в детстве всё это раздражало. Казалось, будто он был зачат не от родителей, а от этой песенки. Присели, подвинулись — и вот Новиков появился вследствие некоторых блудливых передвижений.

«А я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги», — попробовал Новиков, это понравилось больше, но он дальше не помнил слов. К тому же прицепился к этому «зазапахом». Что ж это за зазапах, а? Настолько простые слова, а весь их нехитрый смысл как-то разом провалился в зазапах. Такое случается иногда.

Новиков неосмысленным движением извлёк телефон из кармана, там обнаружилась смска. Зачем-то понадеялся, что от Ларки — но нет, от матери. Что ж там у нас? Может, чёрная капуста предложила чудесный выход из положения? Развести ромашку в стакане самогонки, поставить на ночь за икону, утром натереть этим спину и шесть раз повторить заветные слова. И сразу станешь, как дядька говорит, нормальным.

Мать сообщила радостную весть: они с отцом в самом начале недели снялись с якоря и отбыли на дачу. «Отдохни сынок, подумай».

«Как это прекрасно, — подумал Новиков, — Как это чудесно. Спасибо тебе, мать».

Какая-никакая, а мать — понимает печаль сына. Неясно, конечно, о чём именно она предлагает подумать — но спасибо хоть за пустую жилплощадь.

Через час дома, даже не раздевшись, врубил кран в ванной. Вода была только холодная. Набрал холодной в таз, на кухне зажёг сразу четыре конфорки — разместил на огне и таз, и чайник, и две кастрюли.

«Пельменей ещё напускай себе… — подумал иронично, — Будешь в ванной отмокать — заодно и пожрёшь… Поиграешь с пельмешками…»

Сам себе хохотнул.

Зазвонил домашний телефон.

«Ларка!» — снова глупо понадеялся Новиков — с чего понадеялся, непонятно — она сроду на домашний не звонила, чтоб не напороться на мать.

Это был дядька. Дядька был пьяный и настроенный сурово.

— Я тебе говорил… — начал дядька, долго обдумывая и взвешивая каждое своё слово.

— Чего надо? — спросил Новиков, до недавнего времени, кстати сказать, вообще не склонный хамить взрослым, и тем более родне.

— Ты про вшей понял всё?

— И про вшей и про петухов, — сказал Новиков.

— Вша на швах живёт, — сказал дядька. Судя по всему, он вовсе не слышал Новикова. — Намажь шов мылом, и вша…

Слово «вша» дядьке давалось трудно, он произносил его как «в ша».

— …и… в… ша…

— И будем вшам швах, — завершил Новиков.

— Ты, сука, тупой, — сказал дядька, — И отец твой тупой.

Новиков положил трубку и в сердцах рванул шнуром телефона. Шнур вылетел вместе с розеткой. Розетка зависла как больной зуб, вся на нервах.

На кухне засвиристел чайник.

Пока Новиков успокаивал чайник, домашний телефон снова начал дребезжать и подрагивать.

Успокаивая себя, Новиков снял чайник с плиты, сбил с него колпачок, прекратив слабый свист и выпустив пар. Некоторое время стоял так, с чайником в руке, раскачивая его.

Вернулся к трубке, выдумывая по дороге как бы заткнуть дядьку.

— Новиков, — образовался в трубке чей-то знакомый, и замечательно гадкий голос.

«Это опер», — осознал Новиков через секунду.

— Что вам? — спросил сдавленным голосом.

— Ты чего там задумал, дурачок? — поинтересовался опер, — Ты знаешь, чем это может для тебя закончиться?

— Чем? — спросил Новиков. Он никогда бы не придумал, что сказать оперу, если б слово «чем» не прозвучало в самом вопросе. Его почему-то очень удивило и напугало, что опер знает его телефон. Странным образом в полицейском управлении он чувствовал себя защищённым, а в собственном доме — беззащитным. Похоже, Новиков всю свою смелость растратил возле контрольно-пропускного пункта.

— Я тебя сгною, дурачок, — сказал опер тихо и насмешливо, — И никто тебе не поможет.

Новиков молчал, мучительно разыскивая хоть одно слово во всём своём словарном запасе, которое сгодилось бы сейчас для ответа.

— Чё ты там заткнулся, Новиков? — спросил опер, — Распечатай пасть-то.

— Что вам надо? — вспомнил несколько слов Новиков, но и опять лишь потому, что первые два слова из этой фразы он сам произносил пол минуты назад.

— Зубик спрятал? — сказал опер, — А я тебе все зубики пальцем выковырю. Будет у тебя рот влажный и мягкий как у младенца. Только соску таким ртом можно будет сосать. Понял, дурачок?

У Новикова зачесалось где-то в области челюсти, все зубы сразу, он чуть дёрнул рукою, и случайно плеснул на себя кипятком из чайника.

— Ай, — вскрикнул он от боли, но опер, видимо, этого не понял, — А я… — вдруг прорвало Новикова, — А я уже был в прокуратуре!.. Я был в травмпункте!.. Я уже заявление написал!.. Ко мне уже приезжали правозащитники и корреспонденты! Я зубик свой спрятал у тебя отлично. У тебя там сейф стоит привинченный — может, я его под сейф закатил — посмотри! Пока ты там смотрел свои бумажки — я там такое место нашёл! Там много мест! Можно целую челюсть запрятать в разные места! За каждый зуб мой будешь сидеть по году, сука!

Новиков кричал, и чувствовал, что мужество снова покидает его, мужества было — как песка в песочных часах, рассчитанных на минуту.

Он ещё раз, уже нарочно плеснул себе на ногу кипятком и проорал напоследок:

— Я научу тебя законы любить! Ты будешь на нарах помнить обо мне весь свой срок! Ты запомнишь меня на всю жизнь!

Новиков ещё раз плеснул на себя, и под свой же крик изо всех сил рванул розетку из стены.

* * *

Его разбудил звонок.

Звонок, как водится, совпал с финалом очень долгого сна, в котором Новиков убегал от Гарика на школьный чердак. Гарик приближался к нему почему-то не по школьной лестнице, а по коридору квартиры Новиковых. Сам Новиков продолжал прятаться от него на чердаке, под старой и пыльной партой. Он ждал его в томительном страхе, ужасно боясь чихнуть — но сдержаться всё равно не мог, и всё-таки чихал — вот этот грохот и был звонком в дверь.