Читаем без скачивания Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг. - Филипп Шейдеман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В азиатском серединном государстве мандарины восставали изо всех сил против всяких реформ. Они желали абсолютного монарха до тех пор, пока он творил их волю. Этим они подорвали монархию и заложили основу республики. Но и в европейском серединном государстве подобные же люди пытаются воздвигнуть китайскую стену и затормозить всякую реформу.
Часы показывают без пяти минут двенадцать. Но они воображают, что остановят время, если переведут стрелку на 11. О дуйсбергах, фурманах я не говорю вовсе.
Но о канцлере я хочу сказать несколько слов. Многие из тех, кто относился к нему враждебно, в тяжкие времена войны научились уважать в нем прямого и честного человека. В течение войны он произнес не одну хорошую, а недавно в ландстаге поистине бодрящую, умную речь, которой он многое разъяснил для будущего. Почему же он в испуге отступает перед тем, что уже теперь безусловно необходимо? Или он хочет войти в историю вечным кунктатором?
Господин фон Бетман-Гольвег хочет начать исцеление Пруссии после войны. На послевоенное время был спроектирован ряд реформ и в России. Но русским война показалась слишком долгой, чем больше удручал их голод, тем невыносимее становились оттяжки, и, по-видимому, они сказали себе: уж если невозможно достать всем хлеба и картофеля, что мешает нам, по крайней мере, дать всем равные права?
Так настало 11 марта, а потом последовало отречение царя, и пришла демократия.
Почему откладывать на завтра то, что абсолютно необходимо и уже много лет назад было признано самим королем одной из настоятельнейших государственных задач? Зачем откладывать на завтра, когда это может произойти сегодня?
Говорят, что необходимо преодолеть ряд трудностей. О да, солома загромождает дорогу, и нитка перерезает улицу принца Альбрехта. Но такие ли трудности народ преодолевает теперь? Миллионы людей с решимостью каждый день идут на смерть за новое отечество, где все будут равноправны, миллионы и десятки миллионов переносят дома величайшие мучения, они будут все громче спрашивать: за что? За Пруссию вестарпов и вейдебрандов?
Нужно остерегаться народа, который, как германский и прусский народ, так неслыханно много дал в эту войну и даст еще в дальнейшем. Все действуют как один. Больше того, беднейший сын родины оказался лучшим ее сыном.
В торжественной речи канцлер заявил об этом германскому народному представительству перед всем светом. На всех возложены одинаковые обязанности, неужели же хотя бы один день после войны не равны будут права? Невыносима самая мысль о том, чтобы после войны те, кто каждый день занимался гешефтами и проводил ночь за ночью в теплой постели, обладали большими политическими правами, чем храбрецы, которые вернутся домой из-под артиллерийского огня, из воздушных флотилий и подводных лодок.
Настало время решительных действий. Трудности, которые могут возникнуть, если правительство предложит реформу избирательного права, легки, как перо, в сравнении с теми трудностями, которые может повлечь за собой невнесение соответствующего проекта. Парламентские партии, которые в ландтаге отважились бы сказать „нет“, когда правительство энергично потребует равного избирательного права, были бы устранены одним движением руки. Итак, нужно только серьезно желать, желать теперь же!
В нижней палате реформа пройдет очень быстро. А что до верхней палаты, то кто боится ее во времена, когда мы с решимостью ведем борьбу на жизнь или смерть почти с целым миром?
Времена серьезные, и реформа прусского избирательного права назрела. Имперский канцлер не должен медлить больше ни одного дня. Прусский народ и остальные союзные германские государства, как один человек, встанут на его сторону, если он будет действовать решительно».
Надо сказать правду, статья сильно задела не только правительство, но, к величайшему моему сожалению, и некоторых членов моей собственной партии; так, один из них сказал мне в величайшем волнении: «Такие вещи нравятся публике, но в качестве члена президиума партии ты не имеешь права так писать». Прямо и с большим раздражением я ответил ему, что плюю на подобные замечания и лучше откажусь от всех занимаемых мною должностей, чем от неотчуждаемого человеческого права высказывать мнение от своего имени.
Вне себя были от моей статьи на Вильгельмштрассе. Ваншаффе, верный, благоразумный и очень понятливый помощник канцлера Бетман-Гольвега, пригласил меня в государственную канцелярию, чтобы сказать мне, что я вызвал своей статьей угрожающее возбуждение. Он и канцлер знают-де, что я, конечно, не имел в виду ничего злого, но от правых им пришлось уже выслушать всевозможные заявления: Шейдеман проповедует революцию и желает ограничить императора в правах и т. п. Я объяснил ему, к чему я стремился: обратить внимание канцлера на то, что, в страхе перед правыми, он не должен забывать о том, чтобы немножко бояться и народа. Я хотел его предупредить и подвинуть на энергичные действия. Если правительство энергично потребует распространения общеимперского избирательного права на выборы в ландтаг, то национал-либералы и центр не осмелятся заявить, что они не желают дать равных прав солдатам, которые теперь сражаются за отечество. А если бы они и посмели, канцлер должен решиться на переворот. Прусское избирательное «право» существует неправомерно. Он: «Оно существует уже 60 лет. Нельзя допустить, чтобы так долго терпели неправомерность». Я отвечал энергично: «Я предвижу возражения, что в таком случае недействительны все принятые ландтагом законы. Но этому можно помочь особым законом, который одобрит и утвердит работу ландтага в качестве правомерной. Новому ландтагу будет предоставлено начать свою работу с исправлений и обновлений». Он был явно испуган и обещал мне добросовестно доложить канцлеру все, что я сказал ему. Потом мы говорили о революции в России. Он рассчитывал на реакцию и военную диктатуру. Тогда дело быстро пойдет к миру. Он считал совершенно понятным, что мы, социалисты, желали успеха русским товарищам, на что я указал в разговоре с ним.
Несколько дней спустя у нас с Эбертом была беседа с канцлером о требуемой нами избирательной реформе в Пруссии. Немного нужно было, чтобы моя статья «Время действовать» опять оказалась в центре разговора… Говоря с нами, канцлер волновался все больше и больше. Если мы хотим принудить его говорить в рейхстаге об избирательном праве, то он должен будет нам заметить, что это вопрос, подлежащий компетенции прусского ландтага. Мы обстоятельно изложили свой взгляд. В моем дневнике этот разговор записан очень подробно. Цитирую только следующее: «Он принял нас очень любезно; однако я скоро заметил, что он рассчитывал произвести на меня впечатление, говоря о моей статье
