Читаем без скачивания Публике смотреть воспрещается - Жан Марсан

Габриэль. Умираю от смеха!

Николь. Если бы моя мама меня видела!

Габриэль. Ох! Раз она начала говорить о маме, я пошла. (Доходит до двери.)

Но тут Николь, в ярости, находит слова, которые достигают цели.

Николь. Еще бы, тебе-то свою, наверно, хочется забыть раз и навсегда! Никто ее никогда не видел!

Зловещая тишина. Габриэль величественно оборачивается в дверях.

Габриэль. Не оскорбляй мою мать!.. А вдруг это ты. (Выходит.)

Николь в нокауте. Она мечется по сцене, обдумывая, как ответить Габриэли.

Робер. Не мучайся, дорогая. Ни к чему, она ушла. Пойди к себе, отдохни.

Николь выходит.

Эрве. Итак, в конце концов все удачно уладилось.

Робер, Байар и Пьер (вместе). Да, все очень удачно.

Эрве. Все обрушилось на Николь.

Робер. Обычно все обрушивается на меня. Мне даже как-то не по себе, что прошло стороной.

Эрве. Теперь иди к жене! Ты ей нужен.

Робер. Рано я обрадовался. (Выходит.)

Эрве. Перейдем ко второй пьесе. «Креолка». С ней все хорошо. Байар, старик, прежде всего браво. Вы отличны в Наполеоне, старина, да, да! Вы превосходны. Габриэль была права, что заставила взять вас. У меня нет никаких замечаний, разве что одна деталь, не очень существенная. Когда Жозефина вам говорит: «Генерал Бонапарт, я вас не люблю…», вы ей отвечаете… Как там точно по тексту?

Байар. «Большинство людей никогда бы не любило, если бы не слышало разговоров о любви».

Эрве. Вот! Очень прошу вас, произнести это в полную силу, потому что я очень доволен своей формулировкой.

Байар. А это разве не Ларошфуко?

Эрве. Ларошфуко?

Байар. Ларошфуко!

Эрве. Нет. Ничего общего.

Байар. А мне показалось…

Эрве. Ларошфуко написал: «Есть люди, которые никогда бы не влюбились, если бы не слышали от других, что существует любовь».

Байар. Да, вот это.

Эрве. А я написал: «Большинство людей никогда бы не любило, если бы не слышало разговоров о любви».

Байар (желая прекратить спор). Да, это не совсем одно и то же.

Эрве. Совсем не одно и то же.

Байар (примирительно). Абсолютно.

Эрве. Вообще-то, сходство есть, если смотреть в корень…

Байар. А надо ли?

Эрве. Скажу вам откровенно, по-моему, мой афоризм лучше, чем Ларошфуко.

Байар. Мне он тоже больше нравится.

Эрве. Мне кажется, что под моим пером мысль Ларошфуко стала намного значительней. Мне так кажется.

Байар. Мне тоже так кажется.

Эрве. Итак, давайте мне вашу реплику. И вообще, почему вы так тускло и скучно играете, в то время как в жизни вы — человек веселый?

Байар. Возможно, потому, что в жизни я говорю мой текст! (Выходит.)

Эрве обдумывает, а не оскорбил ли его Байар.

Входит Кристиан.

Кристиан. Скажите, пожалуйста, мсье Монтэнь, мой выход вас устраивает?

Эрве. Да, вот хорошо, что ты мне об этом напомнил! Нет, старина, нет. Ты развел такие интриги, чтобы получить роль в моей пьесе, правда, у тебя только одна фраза, но уж тогда скажи ее! А ты тянешь, тянешь! Давай, скажи ее, но в темпе.

Кристиан. «Мой генерал, солдаты сорок четвертого полка взбунтовались! Они требуют обуви, продовольствия и оружия!»

Эрве. Раз требуют, значит бунтуют! Сократи! Темп, господи, темп!

Кристиан. «Мой генерал, солдаты требуют обуви, продовольствия и оружия!»

Эрве. Идиотизм! При чем тут обувь! Сократи обувь!

Кристиан. «Мой генерал, солдаты требуют продовольствия и оружия!»

Эрве. Сократи оружие!

Кристиан. «Мой генерал, они требуют продовольствия!»

Эрве. Сократи продовольствие!

Кристиан. «Мой генерал, они требуют!»

Эрве. Сократи, сократи!

Кристиан. «Они требуют!»

Эрве. Мимикой, мимикой!

Кристиан мимикой изображает.

Браво! Теперь ухватил! Так и держи, ты в образе! Ничего не меняй! Браво!

Звонит телефон.

(Берет трубку.) Алло! Да, это я… А, интервью, отлично: я подготовил несколько строк для вашей газеты… Моя драматургическая концепция очень проста… (Достает из кармана листок читает.) «Отталкиваясь от бесчисленности опытов, являющихся взрывными моментами пререфлекторного состояния, заранее обреченными на поражение при конфронтации с временной объективностью практической и технической реальности, драматический автор возводит образно-временную структуру, воплощая в ней то, что его видение мира может запечатлеть в неуловимости предметов»… Не ясно? Как, вы не из «Нувель Обсерватёр»? А, вы из «Франс-диманш»! Простите, ошибся… Тогда я вам то же самое скажу нормальным языком. Я очень доволен своей пьесой и надеюсь, она будет иметь успех. Спасибо. До свидания. (Напевая, вешает трубку.)

В левую дверь входит Франсуаза в причудливом костюме.

Франсуаза. Мэтр, вот мое платье. У вас есть какие-нибудь замечания?

Эрве. Молчи. Ничего не говори. Ни под каким видом не произноси ни слова. Свою роль ты играешь прекрасно. С пьесой больше нечего делать! Теперь только будущее покажет! Единственное, что было важно для меня во время репетиций, — это твой взгляд, который сливался с моим, как… одним словом, сливался! Какой прилив сил дает мужчине, уже начинающему седеть — да, да! если приглядеться, — обожание двадцатилетней девушки. И что это за сила, которая неудержимо влекла меня к тебе, как… одним словом влекла! И теперь я люблю тебя, я хочу тебя!.. Франсуаза! Я женюсь на тебе! Да, я на тебе женюсь!

Франсуаза. Ох нет!

Эрве. Это ее потрясло! Она такого и не ждала! Итак, в понедельник, в выходной день мы совершим короткое свадебное путешествие перед свадьбой.

Франсуаза. Ах нет!

Эрве. Не благодари меня! Я не хочу заставлять тебя дольше ждать! Мы сядем в самолет завтра же вечером, после спектакля! — был бы рейс! И в два часа ночи мы будем в Тунисе! Тунис, античный Карфаген! Мы будем любить друг друга под пальмами, в аромате лукума! «Все ароматы Аравии!» Заказываю билеты на самолет!

Франсуаза. Мэтр, я не полечу в Тунис!

Эрве. Она права. Она права — зачем бежать, зачем скрываться! Мы бросим эту новость в лицо Парижу, сегодня же вечером после спектакля! Грандиозная идея! Никто еще не осмеливался на подобное, даже сам Саша Гитри! На поклонах! Пьеса оканчивается, опущенный занавес поднимается. Габриэль выступает вперед под гром аплодисментов, пробует говорить, но не может; жестом хочет остановить аплодисменты, но делает это нарочно нерешительно, так, чтобы они стали еще громче; наконец, когда она уже больше не может поддерживать аплодисменты, ей ничего не остается, как объявить: «Дамы и господа!» Когда она произносит это, в зале уже тишина, и она продолжает: «Пьеса, которую мы репетировали перед вами, принадлежит перу Эрве Монтэня». И тогда — апофеоз! Билетерша кричит: «Автора!» Не забыть бы ее предупредить. Меня вытаскивают на сцену в тот момент, когда я меньше всего этого ожидаю, я раскланиваюсь и говорю: «Дамы и господа! Объявляю вам о моем предстоящем браке с присутствующей здесь мадемуазель Франсуазой Ватто!» Какая реклама! Черт побери, надо предупредить фоторепортеров! Чтобы они не пропустили фото века! Господа! Вы заработаете себе состояние! (Выходит влево.)

Франсуаза (одна). Ох, будь что будет, я больше не могу. (Зовет.) Пьер!

Жизель входит с покупками и разворачивает их.

Жизель. Когда я слышу, что мой муж кричит, я знаю, что с ним все в порядке.

Франсуаза. Да, ваш муж в полном порядке.

Жизель. Он не слишком волнуется из-за генеральной?

Франсуаза. Из-за нее он совсем не волнуется.

Жизель. Прекрасно, прекрасно.

Франсуаза. Он волнуется из-за меня.

Жизель. Тем лучше, тем лучше!

Франсуаза. Он хочет на мне жениться!

Жизель. Браво, браво! Это его отвлекает. Я в восхищении.

Франсуаза. Жизель, вы потеряли рассудок!.. Мы катимся в пропасть! Вам нужна трагедия? Вы ее получите! (Зовет.) Пьер, Пьер! (Выходит вправо.)