Читаем без скачивания Год 1914-й. Время прозрения - Михайловский Александр Борисович

-Договорились, товарищ Серегин! - смущенно пожал плечами Ильич. - Я, собственно, и сам не знаю, что на меня нашло...

- Я тоже не понимаю, что на меня тогда нашло, - сказал Коба. - Умом я понимал, что великая княжна большевику не товарищ, а ничего не мог с собой поделать. Я видел, что она отчаянно боится нас, ужасных большевиков, которым достаточно ничего не делать, и история сама поднесет им на блюдечке с голубой каемочкой страну, заляпанную в крови по уши - но все равно преодолевает свой страх, чтобы попробовать с нами договориться, раз уж появилась такая возможность. Договориться в первую очередь ради страны, а уже потом ради своей семьи и себя самой... - Он перевел дух и, словив мой одобрительный кивок, продолжил: - В той, другой истории, которая так напугала младшее поколение Романовых, большевики не свергали Самодержавия, устанавливая Советскую республику. Нет, Российскую империю там разрушила крупная буржуазия, а там, где Советы все же образовались, контроль над ними захватили меньшевики и правые эсеры - эдакие коллективные Церетели, Зиновьевы и Черновы, которые тут же сделали все возможное, чтобы передать полноту власти буржуазному правительству. А теперь давайте посмотрим, способна ли российская буржуазия управлять государством. Да черта с два! Скорее свиньи по осени, построившись клином, полетят на юг, чем Рябушинские, Гучковы и Нобели превратятся в ответственных государственных деятелей. За двадцать лет своего правления господин Романов показал себя просто никудышным главой государства и таким же политиком, но прорвавшаяся к власти буржуазия всего за восемь месяцев умудрилась побить все его «рекорды». Но жажда власти у нее при этом была огромная. Эти люди были готовы даже на полуколониальное подчинение европейским державам, лишь бы тут, внутри России, никто не мешал им грабить простой народ.

- Вот тут вы, товарищ Коба, попали прямо в точку, - сказала Кобра. - У нас в девяностые было все то же самое. Наша новоявленная буржуазия, вылупившаяся, кстати, из осколков советского истеблишмента, хоть тушкой, хоть чучелком, стремилась попасть на вожделенный Запад на постоянное место жительства, туда же отправляла своих детей и, самое главное, прятала в западных банках свои капиталы. Правда, при этом, имея перед глазами удручающий пример своих предшественников из февраля семнадцатого года, нувориши конца двадцатого века старались не доводить до социального взрыва, который уничтожил бы их вместе со страной.

- Вот тут вы, товарищ Кобра, совершенно правы, - подтвердил Коба. - Природа буржуазии не зависит от века и вида социального перехода, во время которого она пытается захватить власть и укрепиться. И имя этой природе - алчность, точно такая же, какая правит странами Европы и Североамериканскими соединенными штатами. Именно алчность является причиной жестоких кризисов, потрясающих весь мир, и кровопролитных мировых войн, алчность доводит до предела эксплуатацию колониальных стран, а это не только черная Африка и желтокожий Восток. С не меньшей яростью испанские колонизаторы терзали вполне европейскую Голландию, а британцы - Ирландию. В вашем мире, совершив социалистическую революцию, большевики вырвали обессиленную и дезориентированную Россию из окровавленных буржуазных лап, после чего для окончательного установления советской власти потребовалось еще три долгих года Гражданской войны. И ведь монархистов среди активных врагов революции было абсолютное меньшинство, по большей части их ряды состояли из сторонников диктатуры буржуазии, удерживающей власть исключительно путем грубого насилия. С их точки зрения, быдло, то есть трудящиеся, ничего другого не заслуживает. Но дело в том, что идея монархии зиждется на совсем иной базе, своего рода духовного единении самодержца и народа - а потому ее сторонники или отошли от борьбы, или присоединились к большевикам в качестве военспецов...

- Самую большую глупость нынешний император сморозил, когда назвал себя Хозяином земли Русской, -сказал я. - Тем самым он опустил себя до уровня примитивного диктатора, удерживающего власть исключительно с помощью грубого насилия.

-Да, - сказал Ильич, - мы знаем, что вы, товарищ Серегин, придерживаетесь прямо противоположной методики, объявив себя единым целым со своим войском. Да и вообще власть ли это, или уже сознательная дисциплина, когда ваши бойцы сами, по своей воле, делают то, что необходимо для интересов дела.

- Воинское единство - это страшная сила, - сказал я, - и сознательная дисциплина играет тут подавляющую роль. Когда я посылаю управляющие сигналы о необходимости занимать оборонительные позиции или переходить в атаку, я не вкладываю в них ни малейшей толики принуждения - так же, как я не принуждаю свою руку или ногу совершить то или иное движение. Однако власть и грубое принуждение в этой системе все же необходимы - но в отношении людей внешних, для которых сознательная дисциплина является пустым звуком. Именно такую систему, сочетающую в себе все три управляющих компонента, в нашем прошлом на основе большевистской партии и советской власти создал в России присутствующий здесь товарищ Коба. Я рассчитываю, что при нашей совместной помощи и при искреннем содействии Ольги Николаевны нечто подобное удастся выстроить и в обновленной Российской империи.

- Одна половина моего я, - хмыкнул Ильич, - криком кричит о том, что все мы здесь предаем идеалы марксизма и предаем забвению кровь, пролитую борцами за свободу на Дворцовой площади, а другая сознает, что все, что товарищ Серегин рассказал о качествах европейского пролетариата и тамошней социал-демократии, есть святая истинная правда. Имея стадо лягушек в качестве союзников, надеяться на Мировую революцию по меньшей мере наивно, а посему, с неизбежностью наступления зимы после осени, через четверть века, когда вырастет новое поколение, нас будет ждать следующая судорога мировой войны, перед которой все нынешние противоречия обострятся до крайности, а буржуазия будет готова на самые невероятные преступления, невиданные в цивилизованное время. Исходя из этого, с горизонтом планирования на тридцать-пятьдесят лет вперед, мы осознаем, что власть в Российской империи брать следует как можно скорее и как можно более аккуратно, чтобы не рушить то, что можно и нужно сохранить, и не тратить потом время на восстановление разрушенного. Все это понадобится нам в качестве фундамента, чтобы возвести на нем здание истинно социалистической экономической мощи, способной удавить любого врага.

- Аминь! - сказал я. - Импровизированный митинг прекращается, план «Кентавр» вступает в фазу исполнения. Мисс Зул, будьте добры в течение часа привести товарища Кобу к внешнему виду, пригодному для переговоров на самом высшем уровне. Будем низводить и курощать императора Николая. Жаль, конечно, что Лилия не поставила меня в известность заранее, за что я делаю своей нареченной дочери небольшой устный выговор.

- Но, папочка! - обиженно воскликнула вечно юная богиня. - Если бы я заранее рассказала тебе свой план, ты бы не утерпел и обязательно бы пришел в библиотеку хоть одним глазком взглянуть на цесаревен. А они тогда к этому готовы еще не были, и твой визит все бы испортил. А сейчас уже можно: девочки пропитались нужными идеями, и теперь способны глядеть в лицо реальности без малейшего содрогания.

- Ладно, Лилия, - сменил я гнев на милость, - ты прощена, и устный выговор отменяется. Пожалуй, вместе с Коброй и Кобой составишь мне компанию во время визита в Царское село...

- Товагищ Серегин, - неожиданно подал голос Ильич, - а почему разговор с Николаем вы назвали операцией «Кентавр»? Нет ли в этом какого-нибудь тайного смысла?

- Конечно, тайный смысл есть, - с ехидством ответил я, - ибо еще никто прежде не пытался построить такой политический гибрид, где монархия и большевизм соединялись бы в соотношении пятьдесят на пятьдесят. Случай этот уникальный и неповторимый, ибо на вышестоящих уровнях реанимировать монархию будет уже поздно...

Сказал - и подумал о том, о чем предпочитал не думать все последнее время. В мире, который Небесный Отец отдаст мне в ленное владение где-нибудь в девяностых, ничего другого, кроме социалистической монархии, я строить не смогу и не захочу, ибо такова моя натура. А посему четырнадцатый год дан мне для того, чтобы я потренировался в этом тяжком деле в гораздо более простых условиях.