Читаем без скачивания Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко

«Толстой: Говорил ли тебе Королевское Высочество что-нибудь?

Девиэр: Нечто он мне говорил.

Толстой: Ведаешь ли, что делаетца сватовство у великого князя на дочери святлейшаго князя?

Девиэр: Отчасти о том ведаю. А подлинно не ведаю. Токмо Его Светлость обходитца с великим князем ласково.

Толстой: Надобно о том донести Ея Величеству со обстоятелством. Впредь может статца (Светлейший князь и так велик в милости), ежели то зделаетца по воле Ея Величества, не будет ли государыне после ис того какая противность. Понеже тогда он захочет добра болше великому князю. К тому же он и так чести любив. Потом зделает, и может статца, что великого князя наследником и бабушку ево велит сюды привести. А она нраву особливаго жестокосердия. Захочет выместить злобу и дела, которые были блаженные памяти при государе, опровергнуть. И для того надобно Ея Величеству со обстоятелством донесть, как она о том соизволит. Толка бы о том известна была во всем. А мнитца то, чтоб Ея Величество короновать изволила при себе цесаревну Елисавет Петровну. И когда так зделаетца, Ея Величеству благонадежнее будет, что дочь родная. А потом, как Великий князь [здесь] научится, тогда можно ево в чюжие край послать погулять и для обучения посмотреть другие государства, как и дед ево блаженные памяти государь император ездил и протчие европские принцы посылаютца, чтоб между тем могла утвердитца государыня цесаревна в наследстве».

Пассаж об имени претендентки извлечен из допросов Петра Андреевича. А вот как это место передано Антоном Мануиловичем: «…чтоб Ея Императорское Величество для своего интереса короновать изволила при себе цесаревну Елисавет Петровну и[ли] Анну Петровну или обеих вместе». Толстой на следствии заявил, что «о коронации цесаревны Анны Петровны или обоих государынь цесаревен вместе не говорил». Почему генерал-полицмейстер упомянул старшую сестру, мы поймем, обратившись к сетованиям Девиэра и Бутурлина в дни тяжелой болезни императрицы в апреле. Иван Иванович спросил у приятеля о здоровье государыни: «Что, есть ли лехче?» Товарищ успокоил: «Слава Богу, кажется, есть полехче!» Далее оба вспомнили о герцогине Голштинской.

«Бутурлин: Однако, чаю, цесаревна Анна Петровна плачет?

Девиэр: Как не плакать, [ведь] матушка родная!

Бутурлин: Она на отца походит. И умна.

Девиэр: То – правда. Она и умилна собою, и приемна, и умна. А и государыня Елисавет Петровна изрядная. Толко сердитее ее. И ежели б в моей воли, я б желал, чтоб цесаревну Анну Петровну государыня изволила зделать наследницею.

Бутурлин: То б не худо было. Я б желал, ежели государыне не было противно, також»{29}.

Можно не сомневаться, Петру Андреевичу и гвардии штаб-офицер, и градоначальник признались как на духу: им хочется хлопотать за Анну Петровну, а не за «сердитую» Елизавету.

Об этом добросовестный медиатор, разумеется, донес Екатерине, та – дочери, а дочь тут же сообразила: все, не быть ей императрицей, по крайней мере в ближайшие несколько лет. Меншиков без коалиции с голштинцами и независимыми не отважится в одиночку бороться за воцарение Елизаветы. Он быстро переметнется к Голицыным. Голштинцы без влияния извне и не подумают агитировать за младшую цесаревну. А подтолкнуть их в нужную сторону, как выясняется, некому. Бутурлину с Девиэром симпатична Анна Петровна. За кого проголосуют прочие, неизвестно. Но велика вероятность, что продолжение челночной дипломатии Толстого закончится солидной демонстрацией чиновников и вельмож в пользу старшей сестры. Как говорится, только этого не хватало! Нет, таскать каштаны из огня ради Аннушки Лиза не горела желанием. В результате пожилой сановник ограничился посещением трех домов, после чего снова ушел в тень. Тем временем честолюбивая девица попробовала найти выход из тупика. И отыскала…

Раз избранные принцессой союзники не в силах помочь ей, а, наоборот, на глазах превращаются в непреодолимое препятствие, она сметет с пути вырастающую преграду. Правда, для этого придется пожертвовать Толстым и пропустить вперед великого князя. Увы, иного способа не существовало: либо Елизавета капитулирует, либо в кратчайшие сроки утихомирит брожение умов, поклоняющихся Анне, сорвет помолвку Александры Меншиковой, избавится от уже ненужного жениха-епископа, а по возможности и от опасной соперницы-сестры, окрутит и женит на себе своего юного племянника и через него завладеет российским престолом. Жизнь без власти для дочери Петра Великого теряла смысл. Посему красавица без колебаний подписала приговор Девиэру, Бутурлину и Толстому, разработав гениальный план захвата власти при отсутствии какой-либо внешней поддержки.

Прежде всего, цесаревна решила дистанцироваться от Светлейшего, чтобы князь поневоле задрейфовал к старым друзьям – Голицыным. Когда Меншиков соединится с родовитой знатью и присягнет на верность Петру Алексеевичу, принцесса постарается натравить его на растревоженных Толстым сторонников Анны – независимых и голштинцев. Данилыч должен жестокой расправой остудить пыл почитателей герцогини, а заодно по беседам Девиэра и Толстого разглядеть в Петре Андреевиче загадочного покровителя принцессы. Тогда Светлейший вычеркнет Елизавету из списка тех, кто за спиной царицы строит козни законному наследнику трона (разве способна милая девушка подвести под монастырь Петра Андреевича – собственного приверженца?!), и целиком сосредоточится на ликвидации опасных конкурентов – Толстого и голштинской партии. Между тем настоящая претендентка под шум допросов и арестов начнет понемногу обольщать сына царевича Алексея, которого государыня в случае нужды провозгласит преемником. А вот обручения дочери Меншикова с великим князем не будет. Матушка передумает и отзовет свое согласие. И ради личного спокойствия Александру Даниловичу лучше не напоминать о недавних высочайших обещаниях. Затем покорный воле Елизаветы племянник принцессы как-нибудь объявит всем о намерении жениться на тетушке, и окружающие смирятся с этим. Мать благословит сей брак, и по свершении обряда венчания любимая дщерь Петрова станет императрицей.

Почти месяц отец первой «царской невесты» тщетно ожидал какого-либо сигнала от вождя проелизаветинской фракции. Тот «на связь» с ним больше не вышел. 5 апреля ни после литургии в домовой церкви, ни во время угощения гостей в аудиенц-камере «чаркой водки», ни за обеденным столом Екатерина не намекнула, не обмолвилась о сговоре. Князь не понимал, что происходит. Через день, 7 и 9 апреля, он дважды навещал покои Елизаветы и наверняка пытался выяснить у нее, в чем дело. Девица, похоже, отчасти развеяла мрачные мысли посетителя, ибо Светлейший по-прежнему остерегался сближаться с Голицыными. 10 апреля императрица «впала в горячку». В тот же вечер Меншиков с супругой и свояченицей (Варварой Михайловной Арсеньевой) переехал с Васильевского на Адмиралтейский остров и поселился в соседнем с Зимним дворцом доме Ф. М. Скляева – вотчине Дворцовой канцелярии. Несмотря на серьезность болезни Ее Величества, новый квартирант никак не отваживался на разрыв с неведомым покровителем цесаревны, которая между тем внимательно отслеживала каждый его шаг. 12 апреля около шести часов пополудни к князю вдруг пожаловал граф Рабутин на тайную встречу. Не успел австрийский посол час спустя откланяться, как слуги доложили о визите Анны Петровны и Елизаветы Петровны. Зачем? Да просто так, «повеселитца в спальне» с часок и позвать почтенную чету к скучающей в постели больной матери.

16 апреля стало не до «веселий». Возможно, в то роковое воскресенье Лиза впервые за полтора года забыла о честолюбии и амбициях. Мать поразил тяжелый припадок удушья. Она лежала при смерти. Гофмедики Блюментрост, Пагенкампф, Лесток и Бадер беспомощно разводили руками, уповая на милость Господа, и младшая дочь, боявшаяся за жизнь матушки, вряд ли думала в те минуты о российской короне. Вместе с ней в Столовой комнате на первом этаже плакала и терзалась неизвестностью старшая сестра Анна. А в другой, смежной палате на кровати сидел захмелевший Антон Девиэр и что-то шептал на ухо усевшемуся рядом одиннадцатилетнему великому князю.

Генерал-полицмейстер, вероятно, с горя выпил лишнего и оттого вел себя развязно: смешил придворных, ухватил рыдавшую Софью Карловну Скавронскую за талию и покружился в паре с нею, вроде бы танцуя. Потом нахально то ли попросил, то ли предложил рюмку вина Анне Петровне. В общем, Антон Мануилович утратил самоконтроль, натворил и наболтал много чего нехорошего. Впрочем, Елизавету Петровну тогда мало волновали безобразные сцены с участием генерала. Но в какой-то момент к тетушке подошла великая княжна Наталья Алексеевна и пересказала слова брата. Якобы глава полиции говорил мальчику: «Поедем со мною в коляске. Будет тебе лутче и воля!» Скорее всего, поначалу цесаревна отреагировала на жалобу племянницы равнодушно: мол, не связывайтесь с дураком. Однако потом, когда вечером императрице полегчало и кризис миновал, принцесса вспомнила о пьяном лепете португальца и уловила в нем многозначительный смысл{30}.