Читаем без скачивания Комендань - Родион Мариничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он начал стремительнее седеть, несмотря на свои неполные сорок, но в остальном оставался всё тем же Семёном. Да, и как раз тогда его произвели в полковники и повысили жалование. Той же осенью он подарил Тане шубу – тёмно-серую, цвета мокрого асфальта. “Норка и кролик”, – улыбаясь во всё лицо, сказала продавщица, – “Идеально подходит для нашего климата”. Раньше у Тани никогда не было шубы, если не считать детскую, из искусственного меха, изъеденную молью и благополучно отправленную на помойку перед самым отъездом в Хельсинки. А в этой настоящей, взрослой, она шла по свежевыпавшему снегу мимо ярко-жёлтых витрин супермаркетов, мимо припорошенных машин, мимо подъездов с горящими огоньками домофонов, поднималась в лифте на свой поднебесный этаж, заходила домой и чувствовала, что счастлива.
А два года назад всё началось опять. Даже нет, чуть раньше, наверное, два с половиной… Возвращая себя в прошлое, Таня пытается найти истоки своего отдаления от Семёна. Две срочные командировки подряд. На этот раз она знала: в Сирию. Снова начала включать телевизор, где показывали бои за Дейр-эз-Зор. Сложное название почему-то запомнилось почти сразу. Таня смотрела на экран и в ужасе пыталась увидеть Семёна – где-то там, среди руин, песков и изумрудной листвы, каким-то чудом уцелевшей на этом гигантском пепелище. Дошло до того, что она начала искать ролики на Youtube. Семён звонил – когда каждый день, когда через день. Говорил, что потерпеть осталось совсем чуть-чуть, что, когда он вернётся, ему обещали дать генерал-майора. И что приезжал сам верховный главнокомандующий и поздравлял с победой. Вернувшись, Семён повесил в комнате его фотографию, сделанную на военной базе Хмеймим: президент в профиль на фоне растопырившего крылья ИЛа.
“Ради этого человека и рисковать жизнью не стыдно!”
“А ради меня?”
“Ради тебя – всегда!” – и усами по шее.
Генерал-майора так и не дали. Семён ещё больше поседел, но седину сложно было заметить, потому что стригся он коротко, а в усах при этом не было ни одного белого волоска. В ту зиму Таня ни разу не надела шубу, потому что и зимы-то не было, кроме вот этих апрельских холодов. Весь январь лили дожди, как на каком-нибудь юге, где Таня никогда не была. И эта промозглость надолго поселилась у Тани внутри.
Она ставит разогревать ужин, расставляет тарелки и зовёт Артура. Но почти сразу вспоминает, что сын её не слышит. Снова идёт через совсем уже тёмную прихожую и стучится в закрытую дверь. Артур открывает не сразу, с наушниками на шее.
− Ужинать! – говорит Таня, – А потом алгебру и роль учить!
Артур шумно вздыхает.
− Мам, – он снимает наушники и швыряет их на кровать, – Давай я по сценарию погибну.
− С чего вдруг? Иди сначала поужинай, потом поговорим, – согласно педагогическим установкам, Таня сохраняет спокойствие.
− Из меня не лётчик выходит, а дебил какой-то! – Артур устремляется в коридор, Таня семенит следом.
Они оба почти вбегают на кухню, Артур хватает бутылку с водой и выпивает залпом. Таня выключает газ и снимает с плиты сотейник, в котором шкворчат фаршированные перцы, заготовленные на целую неделю, – одно из немногих блюд, которые, кажется, едят все члены немногочисленной семьи. Очередное изобретение Сусанны.
Разложив перцы на тарелки, она понимает, что совсем забыла о муже. И в этот момент слышит, как открывается входная дверь. Ровно пятнадцать минут. Дисциплина, которую оценил бы, наверное, сам Суворов. Артур режет перец поперёк, кожура лопается и сворачивается, как подожжённая бумага. Таня и сама обожает сдирать её с горячей мякоти перца – зелёной, красной, жёлтой, – тут природа обычно щедра на цвета. Вот сейчас у неё в тарелке вообще “хамелеон”: внизу зелёный, а кверху краснеет. Семён входит, гордо сжимая в руке пузырёк с маслом.
− Есть садись, – говорит Таня, отправляя в рот горячий кусок перца с мясом и рисом. От этого получается “хадись”, – Мм! Хейчах я тебе полоху!”
Она плюхает ему в тарелку три разноцветных перца. Меньше Семён не ест. “Паёк есть паёк”, – любит повторять он. В кухне жарко от работающей духовки. Таня чувствует, что у неё взмокла спина и выступила испарина на лбу. Семён тоже вытирает лоб и, уперев локти в стол, жадно набрасывается на перцы. Он смахивает на героя какого-нибудь эпичного фильма о войне, который, засев в штабе или землянке за горячий “паёк”, набирается силы перед решающим боем. Только патриотической музыки не хватает для фона.
− Какие новости?
“С фронта…” – домысливает Таня, возвращаясь за стол.
− Актёр жаждет трагической роли, – докладывает она.
Не переставая жевать, Семён удивлённо вскидывает брови. Артур принимается за второй перец. Лицо у него – каменное и подчёркнуто-отстранённое, будто он по-прежнему в наушниках, которые надёжно защищают от всего, что происходит вокруг.
− Хочет, как Матросов?
Таня некоторое время вопросительно смотрит на сына и, в конце концов, кивая в его сторону, говорит сама:
− Скорее как Маресьев. Или кто-то вроде того…
Артур отправляет в рот очередной кусок перца и жуёт всё так же невозмутимо и отстранённо.
− Много ли он знает про Маресьева? – спрашивает Семён тоном военачальника.
Сын продолжает жевать, при этом его лицо ещё больше каменеет.
− Столько, сколько положено по школьной программе, – отвечает Таня тоном завуча.
− Может, я сначала выйду из-за стола, а потом вы обо мне поговорите? Чего я знаю и чего не знаю…
− Ты чего в последнее время, как дикобраз? Не дотронуться – сплошные иглы!
Артур морщится от материнского ёрничества, дожёвывая последний кусок. Дальше – несколько мгновений тишины, прерываемой стуком вилок и ножей о тарелки. Молчание нарушает Таня.
− Давай, говорит, погибну по сценарию. Я и спрашиваю: с чего вдруг? Это мне полсценария перекраивать надо!
Артур отодвигает тарелку.
− Маресьев жить хотел, родине служить! Погибнуть – это самое простое. Мы войну выиграли только благодаря таким, как Маресьев!
Ему бы трибуну и зрителей побольше. Таня представляет: их кухня вдруг раздвигается вширь и до самых дальних стен заполняется людьми в военной форме. И все они синхронно аплодируют, как
