Читаем без скачивания Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой - Альберт Карышев

– Красивый ты у меня, папочка, – сказала Настя, заглядывая родителю в лицо, когда Алексей сам сел и дочку посадил себе на колени. – Любуюсь тобой. Дедушка, бабушка, правда, мой папа красивый?

– Правда, – ответила Вера Валерьяновна и добавила: – Голубой джемпер твоему папе очень к лицу. Он хорошо сочетается с коричневым костюмом и каштановыми волосами. Причёска у папы аккуратная, модная.

Алексей провёл ладонью по своим волнистым волосам.

– Любимая женщина постригла. Мастерица на все руки. И шьёт, и стрижёт, и готовит…

Взрослые увидели, что Настя поняла последние слова отца. Приоткрыв рот, она растерянно похлопала глазами и, как птица на ветке, повертела головой. Незаметно от Насти Вера Валерьяновна взглядом показала Алексею: думай, что говоришь при ребёнке. Но сама она едва не спросила опрометчиво: «Когда ты нас познакомишь с новой избранницей?»

– Похудел ты, сынок, – сказала Вера Валерьяновна. – Трудно тебе приходится? Как дела с работой?

– А вон там моя работа, – с поддельной весёлостью Алексей кивнул на дверь балкона, выходившую в гостиную. – Папа вынес её на мороз. Я теперь рыбный человек. Специалист по обеспечению земляков свежей рыбой.

– Торгуешь, что ли? – спросил Андрей Иванович.

– Ну да, торгую под началом опытных людей. Мы наняли подержанный грузовик. Ездим, закупаем рыбу там, где она дешевле, а у себя в городе продаём дороже. Заработаю и открою собственное дело.

– Значит, журналистика побоку, псу под хвост? – опять заговорил старший Чугунов. – Поразительно! Недавно я виделся в Москве с известной тебе особой, закончившей, как и ты, университет. Она тоже бросила журналистскую профессию, толком не позанимавшись ею. Что происходит? Неужели вам не совестно и не жаль свою высокую образованность?

Он стоял перед сыном, присевшим рядом с матерью на диван. Настю Алексей продолжал держать на коленях.

– Я не насовсем бросаю журналистику, – ответил сын. – Только временно отставляю её на второй план. Раз подвернулся случай хорошо заработать, по-моему, глупо его упускать. Будут деньги – будут журналистика и всё остальное.

– Ошибаешься. Ничего не будет. Превратишься в махрового спекулянта и назад не вернёшься. Только дело, к которому склонен от природы и которому честно служишь, приносит удовлетворение, успех и, возможно, неплохой заработок. Пусть не покажутся тебе мои слова высокопарными. Или пусть лучше они буду высокопарными, чем я не скажу то, что думаю, и не попытаюсь заставить тебя опомниться… Ты увлёкся заурядной спекуляцией, требующей не обширных знаний, а ловкости, изворотливости и умения считать деньги! Неужели могут радовать большие деньги, полученные не за добросовестный общественно-полезный труд, а за спекуляцию? По-моему, они должны унижать, вызывать беспокойство и чувство вины!..

Алексей пересадил дочку со своих колен на диван.

– Хорошо, постараюсь объяснить, – терпеливо произнёс он. – Вы с мамой, наверно, помните, что в Москве я работал в ведомственной газете, в «Водном транспорте», и достиг в ней должности ответственного секретаря. Когда летом вернулся в Григорьевск, то попусту ходил по редакциям местных газет. Не было в них для меня достойного штатного места, а сделаться внештатным корреспондентом я отказался: платят мало, а дел много. И почему я, журналист с опытом, должен быть внештатным?.. В поисках работы встретился с бригадой, занятой скупкой и перепродажей свежей рыбы. Кое-кто из старых знакомых меня с нею свёл. Рыбники взяли меня в долю… Ты пойми, папа, некоторые твои представления устарели. Посмотри, в какое время живём. У вас с мамой советское воспитание. Меня вы тоже воспитывали по своему образцу, но я ещё молод и чувствую дух времени. Знаю, вы, мои родители – люди честнейшие, но в какой-то мере, извини, вы зациклились на показательной честности. Все цвета делятся для вас на белые и чёрные. Других не видите. Торгуя рыбой, можно и хорошие деньги зарабатывать, и оставаться порядочным человеком…

– Нет, мы с матерью видим все цвета и оттенки, – сказал Андрей Иванович и сел у гостиного стола, сложив на груди руки. – Это тебе рупоры новой пропаганды внушают, будто люди нашего поколения – «упёртые» консерваторы и идиоты. Да, можно, торгуя рыбой, оставаться честным человеком, но то, как ты ею торгуешь, нечестное дело, а обыкновенная спекуляция. Рыбаки, продающие улов, вот честные торговцы рыбой.

– Бизнесом я занимаюсь, – хмуро защищался Алексей. – Классическим предпринимательством. Бизнес теперь поощряется. Спекуляция – тоже бизнес. Это в советское время она считалась уголовщиной, потому что ложно осмысливалась. Перепродажей товаров во все века приобретался капитал. И купцы русские, которых сейчас прославляют, занимались спекуляцией. И в государственной торговле движение товара от изготовителя к потребителю в какой-то мере связано со спекуляцией, с наценками на сортировку, перевозку и другие работы… Между прочим, папа, вот ты бы мог приобрести капитал без спекуляции. Ты писатель-праведник, но, согласись, кому нужна сейчас праведная литература? А ты бы взялся да написал то, за что платят деньги. При твоей беглости пера это тебе, я думаю, ничего бы не стоило. Приобрёл бы капитал, и спокойно пиши и печатай за свои деньги, что хочешь, рассчитывай на время, когда тебя станут читать. Скорее всего, ни вас с мамой, ни меня уже на свете не будет… Неужели вам не надоело бедствовать? Разве вы не заслужили того, чтобы жить прилично? Говоришь, что преданность общественно-полезному делу вознаграждается успехом и заработком. Но велики ли твои успехи, добился ли ты признания и много ли заработал? И вообще, кто ты такой? Я не обидеть тебя хочу, знаю, что ты сам по себе личность, но по нынешним понятиям ты – никто…

– То, что ты мне советуешь – хуже спекуляции. Ну, довольно! – оборвал сына Андрей Иванович. – Надоело тебя слушать. По-моему, ты ещё никогда не говорил так много, пламенно и желчно. Должно быть, сказывается то, что ты в кураже. Мать твоего возбуждения не заметила… Вижу теперь, что ты настоящий предприниматель, точнее, бизнесмен. Всё переиначил, что я тебе толковал, извратил в своё оправдание. Но моих дел и нашего с матерью образа жизни больше так грубо не касайся…

Алексей покраснел, нахохлился, но смолчал.

12

Похмурившись и посопев, как прилюдно отчитанный самолюбивый мальчишка, он захотел уйти, встал, шагнул, но Настя, вскочив с дивана, кинулась отцу на шею.

– Папочка, миленький, не уходи! – просила она тоскливой скороговоркой. – Ты так редко ко мне приходишь! Я по тебе скучаю!.. А мама где?

Он послушался, сел и вновь посадил дочь себе на колени.

– Хорошо, я с тобой ещё побуду. Ты только успокойся.

– А мама где? – повторила девочка. – Приедет она ко мне или нет? Я ей звонила, спрашивала, она обещала!.. А тётя, которая тебя стригла, она кто? Ты у неё живёшь, да? Почему не у мамы? Почему не рядом со мной?..

– Я тебе потом всё объясню, – отвечал Алексей. – А сейчас давай поговорим о чём-нибудь другом.

– Расскажи папе, как занимаешься в музыкальной школе, как готовишься к конкурсу юных скрипачей. Сыграй что-нибудь на скрипке или пианино, – сказала Вера Валерьяновна, отвлекая девочку от её драматических вопросов, опасаясь, что Настя растравит себе ими душу и впадёт в истерику – это с ней уже случалось.

– Хорошо я в музыкальной школе занимаюсь, – вяло ответила Настя. – Не хочу играть. Я устала.

Она сложила руки на коленях и отрешённо глядела в сторону, а у Алексея с матерью завязался разговор о ней. Вера Валерьяновна хвалила Настю отцу, называя её опрятной и аккуратной, доброй и заботливой, умной и талантливой, стойкой к холоду и физической боли. Она хотела, чтобы дочь понравилась Алексею и он привязался бы к Насте.

От Андрея Ивановича их тихий разговор скоро отдалился. Старший Чугунов ушёл в свои мысли. Взволнованный мировоззренческим столкновением с Алексеем, он думал о сыне и старался понять, когда так сильно разошёлся с ним во взглядах, почему возникла в их отношениях напряжённость, какие сын, когда был моложе, совершал поступки, неприятные его родителям.

Ему вспомнилось, как Алексей, студент-журналист Московского университета, летом заехал домой и привёз в гости москвичку Ирину, свою однокурсницу. Она удивила Чугуновых худобой и бледностью, что, как потом оказалось, было не природным её качеством и не следствием тяжёлой болезни, а «писком моды», необратимым результатом упорного самоизнурения. Девушка уклонялась от прямого общения с родителями друга, мало говорила, но по незначительным поводам коротко импульсивно смеялась, при этом, старшие замечали, её зеленоватые широкого разреза глаза не становились весёлыми.

Молодёжь разного пола Чугуновы к ночи разделили: девушку устроили спать в гостиной, а Алексея на раскладушке в родительской спальне.

Рано утром, когда все ещё спали, Андрей Иванович встал с постели, чтобы на рассвете, пока вокруг была полная тишина, покорпеть над рукописью. Собираясь уйти со своими бумагами в кухню, он подумал о том, что их надо осторожно, не будя гостью, взять из гостиной, с письменного стола. Тут он заметил, что сына на раскладушке в родительской спальне нет, и решил, что Алексей тоже выспался и, может быть, пьёт в кухне чай. Он пошёл проверил, но в кухне сына не было. Не оказалось его и в ванной комнате. Тогда старший Чугунов предположил, что Алексей ушёл подышать свежим воздухом – это ведь большое особое удовольствие: беззаботно пройтись спозаранку по ещё малолюдным улицам родного города. Тихо приоткрыв дверь в гостиную, нацеливаясь прошмыгнуть на цыпочках к письменному столу, он увидел, что девушка на диване лежит не одна. Услыхав движение открывающейся двери, любовники с головой накрылись синим байковым одеялом в пододеяльнике и затаили дыхание. Образ высокого бугра на постели – замерших под одеялом, но от дыхания шевелящихся тел – потом часто виделся отцу Алексея…