Читаем без скачивания Газета "Своими Именами" №41 от 09.10.2012 - Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль)

Аналогичный уровень смертности был и в других известных мне подразделениях (лесных лагпунктах), которых в Усольлаге насчитывалось 45 или 48.

С первых дней, контролируя работу пищеблока, я ловил себя на мысли: нам бы так питаться в недавние студенческие времена… В распоряжении интендантской службы имелись продукты, условия хранения которых я обязан был контролировать: картофель (вначале свежий, а ближе к весне – сушёный), крупы, макаронные изделия, капуста, солёная (вымачиваемая перед приготовлением) треска, мясо либо – при отсутствии свежего – говяжья тушёнка (советского или китайского производства), сухое молоко. Конечно, лесоповал всегда хорошо разогревал аппетит, и там, при выполнении нормы, предусматривался дополнительный паёк. Да, это был не санаторий, а спецстрогий режим, но истощённых от голода, в состоянии кахексии просто не могло быть – разве что кроме ситуаций, когда не в меру азартный картёжник проигрывал своё питание на месяц вперёд, а то и больше (но обычно это достаточно быстро становилось известно оперативно-режимной службе, и картёжный произвол жёстко пресекался воспитательными либо административными мерами). Хлеб тогда ещё ставился на кон в картёжной игре, а она, как бы с ней ни боролись, ни пытались искоренить, всегда была и, видимо, будет неотъемлемым атрибутом существования уголовного мира в любых местах содержания спецконтингента.

(В. Овсиенко пытается клюнуть советскую действительность фразой: «Что на свободе некоторые люди питались ещё хуже – не возражаю». А знает ли он, как питаются не некоторые, а многомиллионные массы людей сегодня, когда старики роются в мусорных ящиках, а рядом, в подземных переходах и на тротуарах  попрошайничают и воруют миллионы малолетних беспризорников, чего прежде не бывало ни в какие времена (не считая первых лет разрухи после Гражданской войны?) И не видит ли в этом частично «заслугу» свою и своих единомышленников? Ведь последствия военного лихолетья на благосостоянии народа сказывались ещё очень долго, но ситуация последовательно и неотвратимо год от года улучшалась. А как в современные его «сидению» годы окопавшиеся во власти кроты организовывали проблемы с питанием и снабжением городов и сельских жителей, большегрузными автомашинами сваливая в овраги умопомрачительные количества доброкачественных мясных и иных продуктов, включая редкие деликатесы, а также когда 34 табачные фабрики были одномоментно остановлены «на ремонт», и в Перми протестующие люди стали перекрывать улицы – все эти «новации» будущей свободолюбивой «демократуры» мы ещё не забыли.)

В зоне всемерно поощрялась художественная самодеятельность, в просмотре концертов участвовали многие офицеры (в частности, начальники отрядов) и младший начсостав (надзиратели). Но особыми праздниками для осуждённых были дни, когда «артистам» разрешали выступить в поселковом клубе перед сотрудниками и гражданским населением. Участники самодеятельности и их окружение такое доверие ценили очень высоко. Понятно, что делалось это под охраной и – прошу обратить внимание! – под честное слово наиболее авторитетных заключённых, с которыми очень считалась основная уголовная масса. Этот феномен для многих наших современников просто непостижим, потому что оподление разных контингентов постсоветского народонаселения давно подошло к критической точке морально-нравственного разложения и сказанное может вызвать недоумение. Однако вот конкретный пример. В Чёлвинском отделении Усольского ИТЛ летом 1952 года перевозили по реке заключённых на вновь построенный лагпункт. В результате некоторых организационных нестыковок в конце дня на большом плоту отправляли вниз по течению последнюю партию (около 20 человек) в сопровождении вольнонаёмного начальника медчасти – ныне покойного П.Н. Березина – инвалида по поводу ампутации правой ноги. Конвоя для этого этапа не оказалось в связи с какими-то форс-мажорными обстоятельствами, и с троих «воров в законе» администрацией было взято слово, что доставка пройдёт без осложнений. Так и получилось: люди прибыли на лагпункт, а спустя два дня двое из давших честное слово совершили побег из новой зоны – из-под автоматов, использовав допущенное несовершенство в охранной системе.

Скажите, воинствующие господа «Мемориал» (синонимы – «Многоврал», «Аномал», «Ненормал», «Аморал»), могло подобное происходить в обстановке пыток, издевательств, всевозможных необоснованных ущемлений, которые вы смакуете из года в год?

Все современные журналисты, которые берутся живописать лагерную жизнь, ста- рательно обходят многие жизнесберегающие моменты в организации условий труда и быта заключённых. Допускаю, что просто их не знают. Вот несколько примеров.

Ежегодно под контролем администрации медицинская служба (как правило, в лице фельдшера) проводила всеобщую вакцинацию спецконтингента (за исключением тех, у кого были выявлены медицинские противопоказания) вакциной НИИСИ – против семи наиболее опасных инфекционных заболеваний. При этом к уклоняющимся без уважите- льных причин применялись и меры принуждения – в форме категоричного требования, но до этого дело доходило редко – хватало медицинской аргументации.

В зимний и весенний периоды во время развода на работу на выходе из зоны (в так называемом отстойнике) медбрат – из числа наиболее надёжных и определённым образом подготовленных заключённых – выдавал поливитамины (обычно по три драже). Понятно, что для этого принуждения не требовалось.

И ещё один весьма выразительный штрих. В процедурном кабинете амбулатории всегда стояла открытая 10-литровая банка рыбьего жира (трескового или витаминизированного китового) с мензуркой на проволочном кольце, и каждый (!) желающий мог зайти и выпить это совсем не лишнее общеукрепляющее средство. Был такой субъект Жашковский, который пропускал и по три-четыре мензурки (этим благом пользовались не все заключённые – тут дело вкуса…). Я получал ежемесячно по 5-6 таких банок, в зависимости от переходящего остатка, и перебоев в снабжении практически не было. Кстати, в то «сталинско-гулаговское» время интендантское и медицинское снабжение обеспечивалось по линии и из резервов Уральского военного округа.

Заключённые-долгосрочники (по жизни на воле холостяки) обыкновенно заводили почтовую переписку с различного рода «заочницами». Разумеется, цензор и оперативные работники отслеживали проходившую информацию – думаю, это всем понятно. И не столь уж редко такие женщины запасались соответствующими справками от местных органов власти и, по предварительному разрешению, приезжали на свидания как жёны, надеясь устроить свою судьбу, личную жизнь. Администрация чаще всего не придиралась к сомнительным справкам, даже имея сведения об их характере, и разрешала такие свидания – лишь бы не было передачи запрещённых режимом предметов.

А как же вот эти конкретные детали согласуются с дежурными «правозащитными» воплями об издевательствах, пытках, голодоморе, честной «Мемориал»? (Небось, неприятно всё это читать, ибо разваливается, рушится ваш карточный домик, построенный на «забугорную» долларовую зелень?)

Между прочим, на лагпункте Перша отбывал срок наказания известный поэт М. Танич, но под другой фамилией (у них часто невозможно понять, где родовая фамилия и где псевдоним). Он впоследствии несколько раз выступал перед телекамерой как преследуемый властью политузник, рассказывая о кошмарных условиях содержания и бесчинствах 80-и находившихся вместе с ним «воров в законе». При этом, как все подобные «правозащитники», безудержно лгал. Освободился он незадолго до начала моей работы, поэтому весь внутренний уклад на этом лагпункте оставался без изменений, включая практически весь личный состав сотрудников, и не имел ничего общего с его красочными баснями. Во-первых, зона была изначально «сучьей» (прошу извинить за неблагозвучный термин, ибо «суками» назывались бывшие «воры в законе», нарушившие воровские традиции («законы») и отлучённые от воровского сообщества). Во-вторых, количество «воров в законе» даже в зонах их сосредоточения могло быть представлено только единицами (это в уголовном мире всегда был «штучный товар»), и скопище из 80-и особей этого «разряда» совершенно немыслимо. Его мог придумать только заядлый враль, вошедший в раж и стремящийся поразить публику эпатирующими деталями. В-третьих, а как же «политузник» мог затесаться среди уголовников – отпетых нарушителей режима, если во всём управлении политических зон не было и в помине? Пришлось опровергать россказни поэта в газете «Завтра», но он на опровержение, естественно, не отозвался.