Читаем без скачивания Утраченная реликвия... - Андрей Воронин

Зажав окурок между большим и указательным пальцами, Ремизов щелчком отправил его в сугроб. Бычок ударился о смерзшийся ком грязного снега, отскочил, рассыпался искрами и закатился в глубокий след собачьей лапы, дымясь там, как костер, разведенный микроскопическим эскимосом в ледяной пещере. Виктор Павлович надвинул на лоб козырек кожаного кепи, засунул руки в карманы куртки и торопливо зашагал к своей машине, которую он из осторожности припарковал за углом. Помимо куртки и кепи, на Ремизове были старые черные джинсы и рыжие туристские ботинки на меху, еще, крепкие, но давно потерявшие блеск новизны. Словом, это был тот самый наряд, в котором Виктор Павлович обыкновенно жарил шашлыки у себя на даче, и он чувствовал себя довольно глупо, шагая в этом тряпье по одной из центральных улиц столицы. Тот факт, что половина попадавшихся ему навстречу мужчин была одета гораздо беднее и проще, нисколько не утешал Ремизова. Он начал ощущать себя миллионером и не собирался становиться на одну доску с разным сбродом.

Подобным образом Виктор Павлович вырядился для того, чтобы не выделяться своим бежевым кашемировым пальто и белоснежной шляпой среди шантрапы, которой было заполнено Интернет-кафе; в кафе же он отправился для того, чтобы обеспечить полную конфиденциальность своих переговоров с лондонским аукционером. Ремизов был предусмотрителен, и ему не хотелось, чтобы на жестких дисках его собственного компьютера остались хотя бы малейшие следы стертой информации по этому делу. Переговоры проходили в несколько этапов, и всякий раз Ремизов выходил на связь из нового места, никогда не проводя за клавиатурой компьютера более пяти, от силы десяти минут. Это тоже не гарантировало ему полной безопасности, но, с другой стороны, чего ему бояться? Если бы Байрачный решил настучать на него в ФСБ и если бы там стали следить за каждым шагом Виктора Павловича – тогда, конечно, да, тогда бы ему не поздоровилось. Но Байрачный – дурак, он ни за что не станет стучать, ему это, видите ли, стыдно… Он, понимаете ли, Солженицына начитался! Одно слово – интеллигент в первом поколении, истеричка, баба в штанах… Так и будет сидеть в обнимку со своей иконой, пока не подохнет.

Серебристая и обтекаемая, как обкатанная морем галька, «Ауди» Ремизова стояла за углом, весело поблескивая на солнце любовно отполированными боками.

На номерных знаках гордо красовался державный триколор – украшение весьма дорогостоящее, но также и весьма полезное. Думские номера стоили Виктору Павловичу сумасшедших денег, зато теперь ни один обладатель полосатой дубины не смел даже косо посмотреть в сторону его автомобиля – с дороги, мусорюга, власть едет!

Ремизов сел за руль, раздраженно бросил на соседнее сиденье дурацкое кепи и сильно потер ладонью лоб, на котором краснела оставленная головным убором полоса. Следовало все-таки решить, как быть дальше, что Делать и, главное, куда именно направиться в данную минуту. У него были кое-какие дела в магазине – дела, прежде казавшиеся важными и неотложными, а теперь вдруг утратившие в его глазах всякое значение. К тому же явиться в магазин в таком виде было бы попросту неприлично. Значит, надо ехать домой, переодеваться, потом ехать в магазин и заниматься там какой-то тоскливой чепухой…

«К черту, – решил он. – К черту чепуху, она же ерунда, она же вздор и чушь. К черту все! Дожать Байрачного – вот то, что мне сейчас нужно! Иначе все эти переговоры с англичанином – пустой треп, секс по Интернету, онанизм махровый… Во что бы то ни стало дожать этого старого вонючего козла, моего любимого учителя! И я его дожму. Ох как я его дожму! Почему бы и нет? С англичанином, продувной бестией, договорился, а с этим полутрупом не договорюсь?»

Он поспешно запустил двигатель, потому что додумывать эту мысль до конца ему было страшно. Полутруп – он ведь полутруп и есть: деньги ему не нужны, лечиться ему поздно… Он даже смерти уже не боится, потому что жить ему невмоготу, больно ему жить. Вот и договаривайся с таким, черт бы его побрал…

Вытянув шею, он поймал в зеркале заднего вида свое отражение и поморщился: его круглое, обычно жизнерадостное и смеющееся лицо сейчас было хмурым, даже угрюмым.

Ремизов старательно подвигал лицом, разминая его, как пересохшую кожаную перчатку, возвращая мускулам подвижность. Давным-давно, еще в старших классах средней школы, он открыл для себя простенький секрет: настроение во многом зависит от выражения лица. Как бы погано ни было у тебя на душе, заставь себя улыбнуться – минуту улыбайся, десять минут, а если надо, то и сутки, – и тебе непременно станет легче. Конечно, скалиться, как идиот, на похоронах собственных родителей не станешь – люди не поймут. Хотя как раз таки похороны родителей Виктор Павлович пережил спокойно, чтобы не сказать – с облегчением. В самом деле, сколько можно коптить небо и учить сына жизни, в которой сам давно ничего не понимаешь? Пожил свое – будь добр, уступи место под солнцем тому, кто еще способен ощутить, как оно греет…

Вернув себе нормальное расположение духа, Ремизов мягко двинул вперед рычаг автоматической коробки передач и плавно утопил педаль акселератора. Машина тронулась, втиснулась в плотный поток других автомобилей и, набирая скорость, пошла в сторону Медведково, где все еще ютился в своем однокомнатном скворечнике доктор исторических наук Петр Алексеевич Байрачный.

По дороге Ремизов вспомнил, что у него кончился коньяк, остановился возле кафе и попросил бармена наполнить флягу. Фляга была литровая – Виктор Павлович не любил мелочиться. Разумеется, выпивать литр коньяка в один присест он не собирался, да еще и за рулем, но вовремя сделанный скупой глоток жидкого огня здорово помогал ему справляться с любыми неприятностями.

Он добрался до места в тринадцать десять и уже собрался было выйти из машины, как вдруг его осенило, что начало второго – это как раз время прихода медицинской сестры, которая трижды в день колола Байрачному морфий. Было совершенно непонятно, почему, зачем одинокого старика выписали из больницы домой, где не было никого, кто обеспечил бы ему хотя бы минимальный уход. Ремизов подозревал, что Байрачный настоял на этом сам, и, вероятнее всего, из-за иконы – очень он боялся умереть вне дома, не успев как следует пристроить свое сокровище. Черт бы его побрал! Дубликат ключа у Ремизова был готов давным-давно. Если бы старика увезли умирать в больницу, заполучить икону было бы проще простого – пришел, открыл, забрал, закрыл и ушел. И никто бы ничего не узнал, и все было бы тихо-мирно, чинно-благородно…

Минуты тянулись мучительно медленно. Чтобы скоротать время, Ремизов вынул из кармана полиэтиленовый пакетик с бруском прессованного кокаина, открыл лезвие миниатюрного пружинного ножа, наскоблил щепотку порошка и втянул его носом. Остаток кокаина он втер в десну, сразу ощутив знакомое онемение и приятный холодок. Кокс был первоклассный – как и номерные знаки на машине Ремизова, он предназначался для использования внутри Государственной думы и стоил недешево, зато и кайф давал настоящий, чистый и легкий.

Когда он удалял с верхней губы последние следы белого порошка, взгляд его остановился на припаркованном прямо перед его машиной «Мерседесе». «Мере» был как «мере», ничего особенного – обыкновенный «пятисотый» цвета «дипломат», солидный и надежный, но слегка морально устаревший. Вот только присутствие именно этого автомобиля в этой конкретной точке пространства и времени почему-то активно не понравилось Виктору Павловичу Ремизову. «С чего бы это?» – подумал он и, чтобы думалось легче, хлебнул из фляги.

После кокаина коньяк пошел, как колодезная водичка. Ремизов закрутил колпачок и убрал флягу в карман на спинке сиденья. Его вдруг осенило. «Ба! – подумал он, закуривая сигарету и шмыгая онемевшим, потерявшим чувствительность носом. – Да это же Жуковицкого телега! Или просто очень похожая. Черт, номера его я не помню, а так бы сразу все стало ясно… Неужели этот старый пидор что-то пронюхал? Нет, не может быть. Не может быть!»

Виктор Павлович мысленно повторил «не может быть» раз пять, и, как только он начал в это верить, дверь подъезда распахнулась, и во дворе появился Жуковицкий собственной персоной, в этом своем дурацком развевающемся пальто, идиотском белом шарфе и совершенно кретинической широкополой шляпе. В руке у него был его неразлучный портфель, а на морщинистой морде с подбритыми в ниточку седыми усами застыло хмурое и озабоченное выражение. Не глядя по сторонам, антиквар подошел к своей машине, открыл дверь, просунул впереди себя портфель, а потом, придерживая левой рукой шляпу, сел в машину сам.

Скрючившись в три погибели за рулем, Ремизов горящими от ненависти глазами проследил за тем, как «Мерседес» Жуковицкого покидал стоянку. Когда тот скрылся за углом дома, Виктор Павлович выпрямился и от души хватил кулаком по ободу рулевого колеса.