Читаем без скачивания Юсуф из Куюджака - Сабахаттин Али

Саляхаттин-бей подошел к Кюбре, осторожно взял ее за подбородок, заглянув в глаза.

- Ты, видно, немало вынесла, девочка! Но все ведь проходит. Все забывается. Какой смысл терять голову от горя? Надо смотреть на вещи спокойнее, как бы со стороны…

Он умолк, опасаясь, что Кюбре его слова непонятны. Но та своим ответом показала, что хорошо поняла если не самые слова, то их общий смысл.

- Есть вещи, которые не проходят и не забываются, бей-эфенди! Такие, которые человек уносит с собой в могилу.

Продолжая расспросы теперь уже не только ради Муаззез, но и ради самой этой девочки, каймакам спросил с нетерпением:

- Но, доченька, почему ты не расскажешь мне о своем горе? Если с вами плохо поступили, то моя обязанность наказать их.

- На это ничьей власти не хватит!

Саляхаттин-бей хотел было сказать: «У меня хватит». Но не в силах был вымолвить это даже просто так, ради красного словца. События последних дней ясно показали, как он беспомощен и бессилен. Любая похвальба в его устах показалась бы теперь только смешной.

- Мы свое горе доверили Аллаху, - ответила мать Кюбры. - Он их покарает.

- Рассказывай же, - вмешался Юсуф. - Отец ведь сказал тебе, что, прежде чем решить судьбу Муаззез, надо выяснить все о Хильми-бее и его семействе.

- Да разве я смогу рассказать! У меня сердце лопнет. Кюбра, доченька, расскажи, что они с тобой сделали. Не стыдись, на тебе греха нет. Пусть стыдятся те, кто это сделал!

Кюбра долго молчала и сидела, не поднимая глаз. Потом, словно приняв какое-то решение, кивнула головой. Она огляделась по сторонам, глаза ее заблестели каким-то странным голодным блеском. Они были полны ненависти и, только встретив взгляд Юсуфа, как будто немного смягчились.

- Мать уже говорила, - испуганно и робко начала она свой рассказ, - мы прислуживали в доме Хильми-бея. Каждое утро я поднималась наверх и убирала постели. Как-то раз я вошла в комнату Шакира-бея. Было уже довольно поздно. Я думала, что его нет в комнате. Но смотрю - в постели… Я хотела уйти, но он слышал, как я вошла, и, не повернув головы, крикнул: «Принеси воды, девчонка!» Я побежала вниз, набрала стакан холодной воды и принесла. Он выпил воду залпом. Возвращая стакан, он глянул мне в лицо, потом еще и спрашивает: «Давно ты у нас?» - «Скоро пять лет», - отвечаю. «Мать моя знает толк в красотках, но нам не показывает», - пробормотал он. Только я собралась идти, как он схватил меня за руку. «Что ты делаешь, Шакир-бей?» - говорю. А он тянет меня в постель и отвечает: «Сейчас увидишь». Я испугалась, совсем голову потеряла. Вырвалась и выскочила из комнаты. Шакир-бей в одном белье погнался за мной, но не поймал. Прибежала я вниз к матери, а она, увидев, что я запыхалась, спрашивает: «Что это с тобой, доченька?» Я от стыда ничего не посмела ей рассказать. «Бегом спустилась, - говорю, - вот и запыхалась». Мать меня долго бранила: «И не стыдно тебе бегать по дому? Выросла вон какая, а все ума не набралась». Чтобы не попадаться на глаза Шакиру-бею, стала я прятаться. Когда он звал меня в свою комнату, я всегда оставляла дверь открытой. Но Шакир-бей почти перестал выходить из дома. То и дело, проходя мимо, все норовил прижать. А я от страха пикнуть не смела, отбивалась от него, как могла. Прошел день, пять дней, а он все не отстает. Я матери так ничего и не сказала. Боялась, что она рассердится, почему от нее таилась. А Шакир-бей все не унимался. Допоздна не вставал с постели и под разными предлогами зазывал меня в комнату. Не раз я матери говорила: «Ты прибирай наверху, а я вместо тебя пойду на кухню». Но мамочка моя отвечала: «Помилуй, дочка, слава богу, пока я жива, твои руки грязной посуды не коснутся. Ты так говоришь, потому что жалеешь меня. Но твоя мать все для тебя сделает». Она, бедная, не знала, что я терплю. А Шакир-бей делался все нахальнее. У меня сердце замирало от страха, что в доме услышат, подумают невесть что и нас с матерью прогонят. В конце концов Шакиру-бею как будто все это надоело, и он оставил меня в покое. Ох, думаю, слава Аллаху. Потому что, увидев меня, он больше не трогал меня, не хватал, а только гадко так глядел и проходил мимо… Было это уже весной. В доме постоянно шли пирушки, гулянки. Как-то раз ханым позвала меня и говорит: «В Дженнетаягы кое-что должны отвозить. Ты езжай с повозкой, приготовь там все». Я не знаю, было ли ей что-нибудь известно. Пусть грех лежит на ее душе. Мать с утра ушла на реку стирать белье. Она не знала, что я уехала. А я так любила сад. Вишни уже поспели. Радостная, веселая сбежала я вниз, уселась поверх белья и ковров. Возчик - отчаянный парень, так гнал лошадей, что повозка того и гляди перевернется. Я визжала от восторга и страха. Сад был на другом конце Дженнетаягы. Мы проехали Соуктулумбу, кругом пошли сады. Дорога была залита водой. Вода доходила до ступиц. Колеса чмокали, чавкали. Возчик развеселился и всю дорогу пел песни. Наконец мы приехали. Я спрыгнула на землю, подошла к вишням, нагнула ветки и стала есть. «Пока возчик сгрузит вещи, наемся», - думаю. Вскоре возчик крикнул мне: «Кюбра, мы уезжаем! Ступай, приведи все в порядок!» Я пошла в дом. Хозяева проводили здесь половину лета и много всего успели понавезти. Тут были и корзины с медными кастрюлями, и коробочки с красным перцем. Расставляю вещи и пою. До сих пор помню: о Шадие, как ее украл Муса-чавуш (Чавуш - унтер-офицер).

Ах, беи, я долго в пути был, устал.

От чар Шадие как безумный я стал.

Вот эту песню я и пела. Только стала я расстилать наверху большой ковер, слышу, кто-то поднимается по лестнице. Сердце у меня замерло от страха. Выглянула я в прихожую. Вижу, идет Шакир-бей, ухмыляется…

Саляхаттин-бей и Юсуф оба вздрогнули. Кюбра, взглянув на них, умолкла. Лицо ее стало удивительно бесстрастным. Последние слова она проговорила сухо и безжизненно:

- Все с той же ухмылкой Шакир-бей подошел к двери. Я закричала, бросилась к двери, вижу, за ним по лестнице поднимается Хильми-бей…

- Его отец! - воскликнул Саляхаттин-бей, вскочив с места.

- Его отец. Он тоже ухмылялся. Ох, мамочка моя, никогда в жизни я не видела такой поганой ухмылки.

Кюбра все с тем же окаменевшим лицом припала к матери. Юсуф встал и направился к двери, уже на пороге услышал голос женщины и обернулся. Подавшись к каймакаму, она глухо проговорила:

- Доченька моя подбежала к окну и уже высунулась до половины, но парень схватил ее за юбку… У ворот сада на каменном колодце сидел Хаджи Этхем и стругал палку…

Часть вторая

I

Как-то поздним утром Юсуф, завернувшись в кожух, под проливным дождем шел по Нижнему рынку и вдруг наткнулся на Хаджи Этхема. Заметив Юсуфа, тот хотел было улизнуть, но Юсуф окликнул его:

- Поди-ка сюда!

Хаджи Этхем нащупал в кармане пистолет и, не отрывая глаз, следил за Юсуфом. Заложив руки за спину, Юсуф быстро приближался к нему, они вместе перешли дорогу и укрылись под навесом одной лавки. Не глядя в лицо Хаджи Этхему, Юсуф спросил:

- Вексель, который ты взял у отца, при тебе? Хаджи Этхем приготовился к драке, даже к перестрелке, и такого вопроса он не ожидал.

- С какой это стати мне носить вексель с собой! Он у бея. А что такое?

- Возьми его и под вечер приходи в кофейню «Чынарлы». Я заплачу долг.

Хаджи Этхем побледнел, словно ему всадили нож в живот.

- Откуда ты их возьмешь?

- А тебе что за дело?! Принеси вексель. Юсуф, не оглядываясь, пошел в сторону Соукту-

лумбы и до вечера, как обычно, работал в оливковой роще.

Хаджи Этхем шел в кофейню, чтобы как обычно поиграть в кости, но после разговора с Юсуфом он побежал к Хильми-бею и пробыл в доме часа два.

Подобного оборота дела они никак не ожидали. Саляхаттин-бей за это время никак не мог собрать триста лир. Все его приятели-чиновники нуждались в деньгах не меньше, чем он. А из местных богачей вряд ли кто-либо мог дать в долг столько денег, к тому же они знали, что такой поступок грозит им неприятностями. Скорее всего здесь какая-то хитрость.

- Будь начеку. Смотри, чтобы не вырвал вексель! - велел Хильми-бей. - Этот парень, видать, ушлый!

Вечером Хаджи Этхем и двое его дружков явились в кофейню «Чынарлы». Там Юсуф уже ждал их. Взяв вексель, он, к удивлению Хаджи Этхема, не попытался ни разорвать его, ни сбежать, а тщательно сложил вексель, сунул в карман, достал сафьяновый мешочек, выложил на крашенный белой краской железный столик золотые монеты и принялся отсчитывать их.

Затем Юсуф, все так же не глядя на Хаджи Этхема, молча пошел к двери и исчез за пеленой дождя.

Во время этой сцены все, кто был в кофейне, побросали кости и столпились вокруг стола. Ухмыляясь, они с мнимым сочувствием поглядывали на Хаджи Этхема. А когда он горстями стал сгребать золото в карман, они, облизывая губы, жадно следили за каждым его движением.

Вскоре дверь кофейни снова отворилась и вошел Шакир. Все разошлись по своим местам, оставив его наедине с Хаджи Этхемом.