Читаем без скачивания Другой город - Михал Айваз

Я замахал счетом; в ту же минуту открылась дверь и в бистро влетела загорелая девушка с черными волнистыми волосами, в пестром синтетическом спортивном комбинезоне. Увидев мою руку со счетом, она крикнула:

– Я сама тут посчитаю, мама, можешь не подходить.

– Спасибо, Клара, – донеслось сзади.

Девушка взяла счет, долго складывала цену трубочки и кофе, ошиблась, засмеялась; наконец она все-таки справилась и положила счет передо мной на столик. Под столбцом чисел было написано крупным, немного детским почерком: «Если хотите узнать что-нибудь о другом городе и увидеть кое-что необычное, то приходите сегодня в три часа ночи на галерею колокольни храма Святого Николая на Малой Стране. Храм будет открыт». Я с каменным лицом расплатился, девушка весело поблагодарила за чаевые и побежала к родителям. Я вышел на площадь и отправился вниз, в город.

Глава 9

На башне

Около трех часов ночи я вошел в храм Святого Николая, пересек темный неф и по винтовой лестнице поднялся на галерею колокольни. Вдоль стен высились сугробы, на каменных перилах лежал нетронутый снег. Надо мной возвышался Град, крутые скаты кровли храма Святого Вита отливали бледным фантастическим светом в ослепительном сиянии полной луны. Небо было усыпано яркими звездами. Далеко внизу лежала Малостранская площадь. По ее пологому склону разливался грязно-желтый свет фонарей. Через площадь проехало и скрылось в Томашской улице такси; больше ничто не нарушало ее покой.

Через минуту открылись воротца, ведущие к лестнице, и в них появилась девушка из бистро в пухлом пуховике; куртка была расстегнута, под ней на черном свитере блестело перламутровое ожерелье. Она оперлась о каменный парапет, над ее темными волосами светились красные огни петршинских передатчиков.

– Внизу снова будет какой-то праздник? – спросил я.

Девушка не ответила, ее лицо с глубокими тенями под бровями и скулами оставалось бесстрастным.

– Не для вас святое тело Даргуза было растерзано тигром, – неожиданно промолвила она среди ночной тишины твердым, полным презрения голосом. – Не для вас он бродил в горячке по опустевшим паркам и вел на переливающейся мозаике храмового пола долгие диспуты с коварными священниками, пытавшимися победить его, используя силлогизмы, средним членом которых были норы слепых подземных коней, и постоянно отвлекая его, дружно указывая пальцами на десятитысячное войско коричневых мумий в блестящих золотых доспехах, которое как раз проходило мимо открытых дверей храма, вздымая дорожную пыль. Зачем вы суете нос в наши дела? Запомните: тот, кто перейдет границу, запутается в изогнутой проволоке, торчащей из вещей, которые вы считаете разбитыми и которые на самом деле вернулись к своему изначальному виду, тому, в каком выгравировали их на поверхности стеклянной звезды, блуждающей среди созвездий. Тот, кто захочет проникнуть в наш город, никогда не вернется, его лицо исчезнет в переплетении трещин на старых стенах, жесты растворятся в колебаниях ветвей кустарника на ветру. Не думайте, что ваша дерзость сможет навредить нам. Но вы посмели проникнуть в пограничные области нашего города, а это – надругательство над памятью тех, кто с холодным огнем в глазах пять тысяч лет назад свергнул изваяние крылатого пса посреди поляны в древнем лесу, а потом, как водится, и сам стал немного крылатым псом. Что вы хотите найти у нас? Даже если вам удастся подобраться к фонтанам во внутренних дворах королевского дворца и услышать их шум, к которому так внимательно прислушиваются наши философы, даже если вы сумеете пройтись по залам дворцовой библиотеки и заглянуть в тяжелые фолианты, на темных страницах которых горят огненные буквы, вы все равно ничего не поймете. Какие же вы все в вашем городе тупицы и тугодумы, вы забыли свой праязык и думаете, будто то, что тихо говорит на этом языке, немо, вы видите за границами вашего мира лишь хаос, разложение и тлен. Вы так прилежны и усердны, вы вечно что-то строите, но все ваши усилия – это только лихорадочный поиск утраченного начала, все ваши постройки – отчаянные попытки воссоздать золотые храмы и дворцы, неясные образы которых прочно запечатлелись в вашей памяти, – но при этом вы со страхом и отвращением избегаете того единственного пространства, где могли бы встретиться с живыми и истинными наследниками объекта ваших поисков, – презренных окраин. Вы не догадываетесь, что ужас, который охватывает вас на периферии вашего мира, – это предвестник сладостного возвращения, что гибель в девственных приграничных лесах – это триумфальное воскрешение. Если бы вы уселись посреди помойки или отправились за город, на свалку, чтобы медитировать над формами, которые обнажаются под распадающимися и гниющими масками, то это приблизило бы вас к таинственной цели вашего путешествия гораздо больше, чем сумбурное верчение круга ваших замыслов и их осуществления.

Я рассмеялся.

– Почему вы говорите «вы» и «ваш город»? Я знаю, что вы сама выросли в нашем мире, еще год назад вы, верно, и не подозревали о каком-то там другом городе.

Девушка подошла ко мне поближе и улыбнулась.

– Я обещала показать вам кое-что необычное. – Внезапно она прижалась к моему боку, обхватила рукой за шею, другую руку положила мне на плечо, повернула меня к тому месту, где галерея терялась в черной тени, и зашептала мне в ухо, негромко смеясь: – Это вон там, там, в темноте. Идите же, надо сделать всего несколько шагов. – Она подталкивала меня в темноту и непрерывно посмеивалась. Опершись подбородком о мое плечо, она весело говорила: – Ну что же вы? Надеюсь, вы не боитесь? Вы же хотели узнать наш город. Ничего не поделаешь, экскурсия начинается на башне.

Мне действительно было жутко от ее тихого смеха, от непроглядной темени за изгибом галереи, от предчувствия чего-то ужасного, что ожидает меня впереди. Но все же я высвободился из ее объятий, оттолкнул ее и направился к границе между тьмой и светом. В конце концов, девушка была права, я же действительно намеревался исследовать другой город. За спиной у меня по-прежнему звучал тихий смех. Я подошел к рубежу между местом, освещенным луной, и непроглядной тьмой. Что-то поднялось в темноте со снега и набросилось на меня. Тяжелое холодное тело, безрукое, безногое, повалило меня в снег, упало сверху и давило всей своей массой. Я увидел над собой голову акулы с маленькими золотистыми глазками по бокам, в раскрытой пасти блеснули при свете луны белоснежные зубы. Я тщетно пытался стряхнуть с себя акулу. Она цапнула меня за плечо, но я сумел увернуться от ее зубов и поплатился лишь клоком воротника. Мы молча боролись на снегу, сияние луны ослепляло меня. В мансарде одного из домов зажегся свет, я видел, как какой-то человек в пижаме, мучимый бессонницей, прошел на кухню и вернулся обратно, я звал на помощь, но меня не слышал никто, кроме акулы и злой девушки. Через минуту свет погас.

Девушка на цыпочках подошла ближе, склонилась надо мной так, что ее ожерелье коснулось моего лба, и заговорила тихим, почти убаюкивающим голосом:

– Ты всю жизнь смотрел на мир сквозь холодные стекла, ты любил окна кафе и поездов, застекленные террасы домиков в горах. Мы о тебе много знаем. За стеклами ты чувствовал себя в безопасности, почему же ты оставил свое убежище, зачем отправился в джунгли? В «Славии» на посетителей редко нападают акулы. Для чего ты в одиночку пошел в чужой город, где ты никому не нужен? Теперь акула будет катать твою откушенную голову по галерее звонницы, а детишки в наших школах станут разучивать о тебе стишки и считалочки.

Воротца снова открылись, и в них показался официант, девушка медленно выпрямилась и отошла в сторону, чтобы он мог посмотреть на схватку. Официант улыбнулся и удовлетворенно кивнул. Девушка покинула меня и подошла к своему отцу, а тот обнял ее и поцеловал в щеку. Я смотрел на их силуэты, прильнувшие друг к другу под звездным небом. Я дал себе зарок, что если мне каким-то чудом удастся спуститься с башни, то я никогда больше не дам официанту уговорить меня на трубочку с кремом. Потом официант взял дочь за руку, и оба исчезли в темном проеме воротец. Я остался на башне над спящим городом один на один с акулой.

Мы еще долго боролись в снегу. У меня никак не получалось сбросить с себя акулу, и я пытался хотя бы помешать ей укусить меня. Но я постепенно слабел. Животное почуяло это и поднялось на дыбы, изготовясь к последнему броску; в тот момент, когда акула вознесла надо мной свое сильное тело и широко раскрыла пасть, чтобы туда поместилась моя голова, я собрал остатки сил, вскочил и толкнул ее, стоять на хвосте ей было неудобно, так что она потеряла равновесие и перевалилась через перила; ее тело летело во тьме, пока не нанизалось на длинный железный крест в руке одной из каменных фигур на карнизе храма. Я видел, как акула извивается в предсмертных конвульсиях и все глубже насаживается на металл креста. Скоро судороги прекратились, выгнутое тело акулы повисло на кресте, как флаг ночи. Шатаясь, я спустился по лестнице в храм, рухнул как подкошенный на холодный пол у подножия одной из колонн и тут же уснул.